— Славка, я больше не могу спать, — пожаловалась Маруся.
— Ну, поешь… Твой любимый вчера опять деликатесов приволок.
— Что ты подразумеваешь под словом деликатесы? «Докторскую» колбасу и глазированные сырки? Меня уже тошнит от них.
— Ничего не поделаешь! Твой супруг отличается редким постоянством.
Манька согласно вздохнула и умолкла, впрочем, ненадолго:
— Как думаешь, сколько он еще молчать будет?
— По мне — чем дольше, тем лучше.
— Не скажи, подруга! Кто знает, какие еще идеи бродят в милицейской голове моего майора… Уж лучше бы он отругался один раз, и дело с концом. Я не могу больше дома сидеть! — неожиданно выкрикнула Маруся, задрав голову кверху. Можно подумать, сидение дома входит в число моих любимых занятий, но я ведь не ору.
В замке, что на входной двери, заелозил ключ.
— Явился наш тюремщик, — проворчала Маня, усаживаясь в кровати по-турецки. — Что за жизнь пошла? Сперва у террористов в плену сидела, теперь у собственного мужа. Чего это, интересно, он нынче так рано явился?
Игнат вошел в комнату, сразу заполнив собой все ее жизненное пространство. Примерно с минуту майор внимательно нас разглядывал. Под таким пристальным взглядом я почувствовала себя крайне неуютно, оттого завозилась под одеялом, мысленно прося господа сделать меня невидимой. Маруся же насмешливо скривилась и демонстративно уставилась на унылый пейзаж за окном.
— Пошли на кухню, — неожиданно молвил Игнат, первым удаляясь в заданном направлении.
То, что великий немой заговорил, напугало нас больше, чем все террористы вместе взятые. Напускное безразличие с подруги как ветром сдуло. Она поежилась и жалобным голоском сообщила:
— Небось очередную пакость затеял. Пожалуй, ты права. Славка, лучше бы он молчал!
Я попыталась ободрить Маруську:
— Не дрейфь. Маня! Вспомни африканского революционера-героя — и вперед!
Утешение слабое, но другого не имелось, потому мы обнялись на прощание, поцеловались и потрусили на кухню. Увиденное там заставило нас уронить челюсти от изумления.
В центре стола стояла большая бутылка мартини в компании с двухлитровым пакетом апельсинового сока; рядом источал одуряющий аромат еще горячий шашлык, небрежно сваленный в большую кастрюлю. В данный натюрморт очень органично вписывались свежие овощи и зелень — словом, все то, о чем мы с Маней так долго мечтали, день за днем уныло пережевывая картонную «Докторскую», заедая ее безвкусными глазированными сырками. Да, забыла упомянуть о двух букетах из красных и белых роз, украшавших мой подоконник. Подобного праздника стены старенькой кухни не видели давно.
— Славка, это провокация! Не поддавайся, крепись! — громким шепотом приказала Маруська.
Крепиться было очень трудно — я не могла оторвать глаз от аппетитных кусков мяса. Мой желудок сразу же во весь голос заявил о своих правах, да и Манькин тоже не безмолвствовал. Игнат немного послушал этот необычный диалог, а потом вдруг улыбнулся. Совсем по-человечески улыбнулся, честное слово!
— Да садитесь вы уже, глядеть на вас тошно! Того и гляди, желудки вас самих начнут переваривать…
Если честно, дело как раз к тому и шло, поэтому мы с Марусей не стали дожидаться повторного приглашения.
Полчаса спустя, когда в кастрюле остался один кусок шашлыка, а бутылка мартини наполовину опустела, я отвалилась от стола, как сытая медицинская пиявка. У Мани не хватило сил даже на это простое движение — она попросту подперла голову руками и осоловело уставилась на Игната. Тот глаз не отвел, а смотрел весело, открыто, я бы сказала, доброжелательно. Подруга лениво моргнула, шевельнула бровью в мою сторону, а потом не без труда проговорила:
— Ну, кто был прав? Я же предупреждала — провокация!
Наверное, Манька права, и какой-нибудь подвох в действиях ее любимого имелся, но я никак не могла его углядеть. Впрочем, даже и не пыталась — шашлык и мартини оказали на меня столь положительное действие, что я мысленно выдала Игнату индульгенцию на все провокации как в прошлом, так и в будущем. Однако у подруги имелись иные соображения на сей счет. Она сама налила себе мартини, выпила, даже не разбавив его соком, и с тяжким вздохом расправилась с последним кусочком шашлыка. После этих нехитрых действий Маруська обратилась к супругу с прямым вопросом:
— На убой, что ли, нас откармливаешь? Хочешь, чтобы мы скончались от обжорства прямо тут, на твоих глазах? Очень изощренный способ мести двум беззащитным девушкам за… м-м… их невинную шалость!
Игнат заметно погрустнел. На его благородном челе образовалась скорбная складка, а взор потух.
— Самое ужасное во всей этой истории, — вздохнул майор, — чудовищная ложь, изобретенная вами и прикрытая благородной целью. Поисковый отряд, места боевой славы… Андрюху жаль: повелся мужик на бабьи уговоры, по морде, считай, ни за что схлопотал. Он ведь телеграммы слал от вашего имени, мол, все в порядке, месим грязь в нижегородских лесах, но дело наше правое… А шантаж Завалова? Чья идея? Впрочем, я и так знаю, — Игнат выразительно посмотрел на Маруську. Подруга смущенно хмыкнула, а я лишний раз подивилась необыкновенному оперативному чутью ее супруга. Майор усмехнулся: — А теперь на минуточку представьте, каким идиотом я себя почувствовал в один совсем не прекрасный день, когда утром получил очередную телеграмму, а вечером увидел Маруськину физиономию в телевизоре! Обалдеть! Диктор Центрального телевидения сообщает мне, где в данный момент находится моя собственная жена! Вот уж никак не подумал бы, что Нижний Новгород теперь расположился в районе экватора!
Мне было невыносимо стыдно, даже уши пылали. Я не решалась на оправдания, а вот Маня отважилась на реплику:
— Ты все равно нас не отпустил бы в такую даль, да еще на целый месяц. Ты вообще ведешь себя как феодал недобитый, словно мы твоя личная собственность. Чтоб в Грибочки поехать, приходится неделю уговаривать, а тут — остров! А нам ведь приключений хочется, ощущений всяких острых. Мы женщины, в конце концов!
— Кто женщины? Вы, что ли?! Да вы катастрофы ходячие! Нормальные женщины дома сидят, щи мужьям готовят и детишек рожают, а не таскаются по всему миру в поисках приключений. Ха, острых ощущений им захотелось! Ну и как, получили? Если нет, так бога ради — забросим вас куда-нибудь на Северный полюс или в другую горячую точку, их сейчас навалом… — Игнат потихоньку начал закипать.
Вспомнив, как он рвался в кулачную атаку на террористов и как его с трудом удерживали здоровые мужики, я незаметно пнула ногой Маньку, чтобы она прикусила свой длинный язык хотя бы на время. Подруга прониклась и немедленно дала задний ход:
— Не надо… В смысле, в горячую точку не надо: людям там и так хреново, а с нами совсем пропадут…
— Это точно, — согласился Игнат.
— Мы больше не бу-удем! Правда, Славик? — для убедительности Маруська шмыгнула носом и утерла несуществующую слезу.
Конечно, клясться на Библии, зная Манькин неугомонный характер, я бы не стала, но, на всякий случай скрестив пальцы обеих рук, торжественно провозгласила:
— Никогда! — и тут же наябедничала: — А Маня на острове о ребеночке мечтала…
Чувствительный удар по коленке дал понять, что я сболтнула лишнее. Зато Игната это сообщение взбодрило:
— Да?! Мы этим займемся в самое ближайшее время, правда, любимая?
— Угу, — обреченно кивнула любимая и еще раз двинула по моей коленной чашечке. Было больно, но я изобразила на лице полный восторг по поводу окончательного примирения супругов. Судя по горящим глазам Игната, он был готов немедленно приступить к производству детишек. Однако Маруська осадила любимого:
— Милый, а ты разве не расскажешь, чем дело закончилось? И вообще… — Маня начертила рукой в воздухе знак вопроса. — Хотелось бы узнать подробности. Мы как-никак главные героини этого шоу.
Я не могла не согласиться с подругой, тем более что подробности «шоу» волновали меня со страшной силой. Желание к воспроизводству себе подобных у майора сразу пропало. Он свел брови к переносице, отчего сразу сделался похожим на разгневанного самца гориллы, виденного нами на острове, и вперился в нас пронзительным милицейским взглядом. Ну, мы с Маней тоже прошли суровую школу жизни, потому выдержали этот взгляд со стойкостью, достойной наивысших похвал. Немного помявшись, Игнат все-таки заговорил, и рассказ его, признаюсь, произвел впечатление…
Как ни странно, история началась с убийства некоего Штейна Эдуарда Семеновича. Да-да, того самого Штейна, которым Манька шантажировала господина Завалова. Штейна убили у подъезда его дома, когда тот возвращался в родную Дубну после тяжелого трудового дня. Эдуард Семенович работал в рекламном отделе одного из коммерческих телевизионных каналов. Когда уставший и издерганный начальством Штейн выходил из стареньких «Жигулей», пуля киллера пробила насквозь его сердце. Вторая пуля — контрольная — угодила аккурат в центр лба. Расследование убийства почему-то поручили не местным ментам, а убойному отделу МУРа.
