Я свернулась в клубочек и боднула дверь. А она неожиданно подалась, и я вывалилась из машины кому-то на руки. Сквозь быстро твердеющую вату в ушах услышала: «Спокойно, милая, все хорошо!» Страстно захотела обругать придурка, который не видит, как мне плохо, но не смогла: отключилась!
«Знаешь, что меня удивляет больше всего?» – через некоторое время спросил мой внутренний голос.
Он тянулся нудно, с фоновыми шумами, словно некачественная аудиозапись в замедленном воспроизведении. Я еще только приходила в себя, и действительность, данная мне в ощущениях, была скудной. Мне казалось, будто я плыву, покачиваясь, в радужном мыльном пузыре, который может лопнуть от малейшего прикосновения. Но при этом, подобно Диогену в его крепкой винной бочке, я пыталась решать стратегические вопросы!
Ответ на ключевой вопрос «Кто я?» у меня уже был (дура, конечно, кто же еще! Была бы умная, не влипла бы в историю!). Оставалось понять «Где я?», «Что делать?», «Кто виноват?» и «Быть иль не быть?». На задачку о смысле жизни я не покушалась, было достаточно подальше уйти от темы бессмысленной смерти. То, что легкие больше не раздирает мерзкий газ, а спину не попирает пята оккупанта, внушало определенный оптимизм.
«Больше всего меня удивляет то, как много людей в Берлине говорят по-русски!» – не дождавшись ответа, сказал внутренний голос.
Это было очень интересное замечание. Я задумалась. В самом деле, с русскоязычными персонажами в этой истории наблюдался очевидный перебор! Я, Ирка, Вадик – это само собой, переводчики Ксюша и Паша тоже появились на сцене вполне закономерно, но затем как-то сами собой к сюжету припутались еще и Костя Розенкранц, и Петер Вайсман, и Ангела Блюм...
«И тот гад, который уволок тебя из парка, и его приятель-водила – два в одном автомобиле! – продолжил список внутренний голос. – Они ведь тоже говорили по-русски! А еще, вспомни, перед тем, как машина твоих похитителей превратилась в газовую камеру, кто-то задорно крикнул на нашем общем родном языке: «Получи, фашист, гранату!» Реплика, между прочим, с головой выдает соотечественника, воспитанного на патриотических боевиках... Не заграничный вояж, а какой-то выездной семинар любителей российской словесности!»
Я попыталась понять, к чему бы это все, но не смогла сгрести в кучку разжижившиеся в ходе принудительной газификации мозги, огорчилась своим умственным бессилием и застонала.
– Она приходит в себя, – заметил мужчина, которого я не видела, так как еще не пыталась поднять веки (ибо заранее чувствовала, что процесс этот дастся мне не легче, чем Вию).
На случай, если мой приход в сознание кому-нибудь сильно нежелателен, я замолчала и замерла.
– Выходишь? – спросил тот же голос.
Мой мыльный пузырь накренился, остановился и закачался, уравновешиваясь. Справа потянуло ветром, хлопнула дверца, одновременно с которой закрылся и вопрос «Где я?» – очевидно, что в автомобиле.
Машина мягко тронулась. Я сделала над собой усилие, разлепила ресницы, терпеливо подождала, пока зыбкая муть перед глазами оформится в цветную картинку, и увидела перед собой спинку кресла с подголовником, увенчанным оранжевой метелкой чьей-то безобразно заросшей макушки. В зеркальце заднего вида отразились блестящие смородиновые глаза. Один из них весело мне подмигнул.
– Итак, ты едешь в машине с персональным водителем, – уже в нормальном темпе резюмировал мой внутренний голос. – С вами был кто-то третий, но он только что вышел, оставив тебя тет-а-тет с этим рыжим клоуном.
– Доброе утро, спящая красавица! – бойко приветствовал меня упомянутый персонаж. – Куда едем-то, а?
– Вам виднее, – настороженно ответила я.
– Ну, привет! – рыжий шлепнул по рулю ладонями. – Юмористка! Я везу, куда клиент скажет!
– А он не сказал?
– Кто – он? – тоже задумался рыжий.
– Ну, ваш клиент!
– Так мой клиент – это ты! – снова обрадовался он. – Разве не помнишь, как машину остановила? Стояла на обочине, качаясь, как тонкая рябина, я тебя и подобрал. Вообще-то у нас в Берлине не принято останавливать такси на улице, но я сразу понял, что ты из России. Только русская баба может напиться до потери сознания в восьмом часу вечера.
– Я не напилась! – возмутилась я.
– А что сделала? Накурилась? – заржал рыжий.
– Надышалась, – мрачно буркнула я. – Короче, без шуток, куда вы меня везете?
– Если без шуток, то в отель «Берлин», – ответил рыжий и снова подмигнул. – Ты, перед тем как отрубилась, велела доставить тебя к парадному входу гостиницы и проследить, чтобы ты вошла в холл. И даже деньги вперед заплатила! Хоть это ты помнишь?
Он глянул в зеркальце, прочел ответ по моему лицу и скроил расстроенную мину:
– Не помнишь! Значит, я запросто мог взять с тебя двойную плату. Эх, вечно я страдаю из-за своей честности!
Я промолчала. Было совершенно ясно, что рыжий жулик врет, и врет нагло, нисколько не боясь, что я уличу его во лжи. А почему он этого не боится? Видимо, ему безразлично, верю я ему или нет. То есть абсолютно неважно мое мнение.
«И это очень плохой знак, – зловеще молвил мой внутренний голос. – Абсолютно не считаются только с теми, кто уже приговорен и поставлен к стенке! Это у них нет ни последнего слова, ни возможности как-то влиять на ситуацию.»
– Остановите машину! – попросила я.
И убедилась, что мой внутренний аналитик не ошибся – влиять на ситуацию я действительно не могу! Рыжий только ухмыльнулся и покачал головой:
– Я остановлю у «Берлина».
– Остановите сейчас! – рявкнула я.
Впереди показалось узнаваемое здание Рейхстага. К сожалению, площадь перед памятником истории и архитектуры пустовала, этим темным дождливым вечером культурные туристы предпочли для прогулок другие места. Тем не менее я решила, что покричать в открытое окошко: «Караул, помогите, спасите!» – все-таки не помешает, потому что на верхней площадке Рейхстага обычно дежурит какой-то дядька в форме – то ли охранник, то ли полицейский. Может, он услышит крики, запомнит машину и пошлет за ней вдогонку полицейский патруль?
«Надежды мало, но ты все же попробуй, – с сомнением сказал внутренний голос. – Только кричи погромче, а то Рейхстаг вон какой высокий!»
Совет был толковый, но голосить сразу, без предварительной распевки, я не могла. Я же культурный человек, у меня нет навыка горланить, как баба на Привозе! Я вообще не помнила, чтобы мне когда-либо прежде приходилось шокировать народ громким ором (исключая случай, когда я, пятилетняя, стоя вблизи похоронной процессии, радостно кричала под балконом родительской квартиры на пятом этаже: «Мамочка, сбрось мне флажок, тут парад начинается!»).
Первое «Спасите!» прозвучало неуверенно и робко, и единственным ответом стало жужжание стеклоподъемников. Спустя три секунды окна машины закрылись наглухо, затем послышался злорадный щелчок, и кнопочки на всех четырех дверях укоротились вдвое.
«Теперь ты дверь просто так не откроешь, тут центральный замок! – вспомнив недавнюю лекцию специалиста, запаниковал мой внутренний голос. – Вся надежда только на пилочку! У тебя же осталась еще одна?»
Я сунула руку в сумку – поскрести по сусекам в поисках последней пилочки для ногтей. Маникюрные приборы расходовались, как патроны на стрельбище! Знала бы, что на эти пилки будет такой спрос, купила бы целый ящик!
Острие искомой пилочки с готовностью вонзилось мне в ладонь. Я с трудом сдержала болезненный стон, а внутренний голос бурно обрадовался: «Есть пилка?! Отлично! Даже если не получится открыть ею дверь, теперь ты вооружена и живой врагу не дашься!»
Даваться врагу мертвой тоже не особенно хотелось.
– Спасите! Помогите! – заорала я уже в полный голос – может, не так громко, как Шаляпин в роли Мефистофеля, но не менее страстно.
– Однако! – потряс головой рыжий гад.
Я стиснула в кулаке пластмассовую ручку маникюрного штыка и приготовилась к бою.
Степа Красин стоял на смотровом балконе на куполе Рейхстага и с глубоким чувством смотрел на ночной Берлин в полевой бинокль. Бинокль был старый – дедушкин. И навязчивая идея запоздалого взятия Рейхстага тоже принадлежала деду Семену.
– Степка, ты ж меня не подведи! – волновался он, трясущимися руками запихивая в чемодан внука потрескавшийся кожаный футляр с допотопным оптическим прибором и набор разноцветных мелков для детского творчества «Радуга».
Рисовальные принадлежности в добровольно-принудительном порядке предоставила Степина племянница – первоклассница Маришка. Мелков жадной малявке было жалко до слез, но гневить вспыльчивого деда Семена она боялась, поэтому молча шмыгала носом. Когда взрослые отвлекались, Маришка бочком подкрадывалась к чемодану и вытаскивала из него свои мелки. Бдительный дед шлепал ее по руке, отнимал коробочку и закапывал ее в стопку чистого белья на дне чемодана. По мнению старика, детские мелки взрослому внуку нужны были гораздо больше, чем запас трусов и маек. И Степа должен был размашисто начертать на стене Рейхстага: «Рядовой С. Красин из г. Козедольска Ухтинского района дошел до Рейхстага. Да здравствует наша Победа!»
