— Скажи ты, Габен. В конце концов, я уже вторые сутки слушаю твои наставления, так позволь мне воспользоваться твоим опытом для собственной защиты.
— Мне нечего сказать, Марта. Я не могу переделать тебя и заставить уважать честь моей профессии. Но и выбора у тебя нет. Значит, остается только поверить слову офицера советской разведки. Я клянусь: даже если ты не добьешься поставленной цели, но при этом честно подойдешь к выполнению этого задания, с твоей головы не упадет ни один волосок.
— А если добьюсь? Что ж я, так и останусь на всю жизнь «Мартой»?
— Послушай, давай сперва решим проблему твоего выживания. С последующими нюансами мы как-нибудь разберемся.
— Человек выживает, чтобы жить, Габен. Жить как человек.
— Вопрос подхода. Я, к примеру, считаю, что живу как человек. Ты же, занимаясь похожими делами, так не думаешь. Это тупик. Кто-то из нас должен пересмотреть свои взгляды.
— Я понимаю так, что, говоря «кто-то», ты имеешь в виду исключительно меня?
— Возможно. Итак, давай еще раз сначала, Марта…
33
Буэнос-Айрес. Улица Клодин, 124
7 декабря 1977 года
…Они все рассчитали точно. Словно наперед сложили эту мозаику из разноцветных осколков ситуаций, имен и перемещений. Как багровые, налитые людской кровью и объединенные некой непостижимой связью клопы, они расплодились всюду, где только сумели, усеяв страны и континенты крошечными черными точками явок, конспиративных квартир, тайников…
Я только-только начинала постигать истинные масштабы этой суровой организации мутантов, взлелеянных на генетическом невежестве масс и мужицкой изворотливости нескольких поколений борцов за коммунистические идеи, мутантов, для которых не существует расстояний и помех и которым под силу все — от остроумной светской болтовни и цитирования классиков и модернистов до хладнокровных циничных убийств… Иногда мне даже казалось, что случись это мое невольное посвящение в начинающие рыцарши плаща и кинжала на родной земле, в привычных условиях, в окружении людей, говорящих по-русски и мыслящих привычными категориями, я от прикосновения к нечеловеческой энергии этого сурового могущества, могла бы, идиотка, и возгордиться. Причастность к силе, вскормленной на осознании неограниченной власти, как известно, окрыляет. Особенно женщин. Но я находилась за десятки тысяч километров от родного дома, в удивительно красивой и вместе с тем пугающей стране, куда, по всем законам номенклатурного продвижения и в соответствии с графиком зарубежных поездок представителей комсомольской печати, могла бы попасть разве что в следующей жизни (и то, если бы мне, с моим полуеврейским счастьем, не повезло вторично родиться на многострадальной территории Союза ССР).
Таким образом, если я и испытывала нечто похожее на окрыленность, то только от надежды, что бесстрастно изложенный бородатым Габеном план внедрения моей скромной персоны в систему ЦРУ США в большей степени являлся плодом служебного рвения, безудержной фантазии и болезненных ассоциаций человека, многие месяцы оторванного от общения с себе подобными, нежели очередной разработкой аналитического отдела КГБ, переданной с помощью пневмопочты из здания на Лубянке прямо на неструганный стол Габена в далекой чилийской глуши.
Впрочем, надежд на благополучный финал этого кошмарного сна у меня, по сути, не оставалось. По мере того как раскручивалась (а вернее сказать, закручивалась) эта дикая история, я, по всем законам логики, уже должна была, перестав удивляться, смиренно топать маршрутами, которые любезно указывали мне многоопытные лоцманы с площади Дзержинского. Но я ничего не могла с собой поделать. Я продолжала изумляться тайнам «живых» шахмат, где людьми жертвуют, как дешевым пешечным материалом. Я по-прежнему тешила себя надеждой, что машина с молчаливым шофером, мчавшая меня по довольно оживленному шоссе, остановится в конце концов у моего замызганного парадного, и я кину водителю семьдесят копеек исключительно для того, чтобы услышать казавшееся теперь таким родным московское: «Что, бля, кошелка, на паперти центы собирала?»
Сытая по горло вкуснейшей едой и центнером всевозможных инструкций, которыми меня двое суток кряду усердно потчевал Габен, я возвращалась туда, где мне было очень страшно и плохо, куда бы я никогда не вернулась своими ногами и куда меня везла зеленая, как моя тоска, машина.
— Запиши адрес: улица Клодин, 124, — вспоминала я наставления лучшего кулинара среди советских шпионов. — В машине молчишь как рыба. Прежде чем подойти к зданию, внимательно посмотри на бумажку, будто боишься ошибиться. И только потом, не торопясь, иди к воротам…
— А если? — с надеждой спросила я тогда.
— Не будет «если», Марта, — отрезал Габен. — Все будет как я сказал. Только так.
— Ты ясновидящий? — спросила я его, как Рея Бердсли.
— Я профессионал, — ответил он почти как Рей.
Я всегда была хорошей ученицей. Не помню случая, чтобы я пришла в школу с невыполненными уроками или без физкультурной формы, или без фартука для урока труда. В школе моего детства беспрекословное выполнение наказов и заданий в нас вбивали, как ржавые гвозди в мокрое дерево, — намертво. Только потом, в университете, я вдруг стала задумываться над тем, что вначале выполняю чье-то указание, а уже потом начинаю обдумывать его смысл. А здесь, по-видимому от полной беспомощности, я снова вела себя как школьница, педантично выполняя инструкции человека, который, в отличие от меня, уже заглянул на последнюю страницу учебника и знал ответ той суровой задачки, для решения которой отправил меня в славный город Буэнос-Айрес вежливый дядечка в тонких очках.
Я все сделала так, как велел Габен.
И все произошло так, как он предсказывал.
Когда такси отъехало, я, даже зная наперед, что увижу, как вкопанная остановилась перед трехэтажным серым зданием, опоясанным затейливым балкончиком, с которого, вяло колыхаясь, свисал алый стяг моей родины. На начищенной, как паникадило, табличке, прикрепленной к ограде, было написано на испанском, английском и русском: «Посольство СССР в Республике Аргентина».
Нет, мне действительно ничего не надо было играть. С такими режиссерами, каким поручил меня Юрий Владимирович, я могла уверенно претендовать на место в основной труппе МХАТа. И хоть я уже многое знала — и о советском посольстве, и о функциях некоторых его сотрудников, и о том, что в подвале этого угрюмого серого дома, вполне возможно, именно в ту минуту в ящик с грифом «Дипломатическая почта» бережно упаковывали моего школьного друга Витяню Мишина, а в другой, значительно больший по размеру, — бровастого Андрея, — я почувствовала, как на моих ресницах закипают слезы, а желание рвануться через эти узорчатые чугунные ворота к кусочку единственной страны на свете, которую я пока еще могла называть своей, распирает настолько, что…
— Сеньора Мальцефф? — чья-та нетяжелая, но властная рука опустилась сзади на мое плечо.
— Не будет «если», Марта, — шепнула я про себя и повернулась. — Да, в чем дело?
Передо мной стоял рослый полицейский в темносиней фуражке с очень коротким козырьком и голубой форменной тенниске с маленькими опереточными погончиками, под один из которых была продета коричневая портупея.
— Сеньора говорит по-испански?
Я покачала головой.
— По-английски?
— Ноу.
Полицейский поскреб затылок под фуражкой, явно не зная, что делать дальше.
— Может, по-французски? — в этот момент я как-то даже не подумала, что мое желание пообщаться с блюстителем порядка хоть на каком-нибудь языке может показаться назойливым.
Теперь пришла очередь качать головой полицейскому. Наконец он принял решение и перешел на интернациональный язык жестов, показав вначале на меня, потом на стоявший неподалеку «ситроен» с синей мигалкой на крыше, после чего ткнул себя пальцем в широкую грудь, а затем перевел его в сторону исстрадавшейся моей.
— Вы хотите отвезти меня в полицию? — я перешла на русский, поняв, что продублировать этот вопрос жестами у меня не хватит физических сил.
— Полисия, полисия, — радостно закивал служивый и вновь сделал приглашающий жест в сторону «ситроена».
— Но мне надо в посольство, — я показала пальцем на флаг СССР. — Эмбасси!
— Ноу эмбасси, — врубился наконец полицейский. — Полисия!
— Да иди ты на хер! — четко выполняя инструкции Габена и заодно отводя душу с помощью родного русского оборота, отмахнулась я от этого аргентинского чурбана, после чего, в строгом соответствии с планом, уверенно направилась к воротам посольства.
— Сеньора Мальцефф! — на сей раз голос полицейского звучал уже не так вежливо.
По сценарию Габена, тот (или те), кто днем и ночью поджидал «сеньору Мальцефф» у советского посольства, должен был схватить меня под белы ручки и поволочь в машину. Но никто меня не хватал. В последнюю секунду в голове мелькнула капитулянтская мысль: сослаться на нерешительность представителя власти и, сняв с себя таким образом ответственность перед Габеном, рвануть на советскую территорию, от которой меня отделяло всего четыре метра. О том, что в таком варианте меня попросту вытолкнут из посольства в объятия полицейских, я как-то не подумала. Но что-то в голосе полицейского остановило меня. Я повернулась и увидела, что страж закона стоит на том же месте, где секунду назад разыгрывал мизансцену из спектакля для глухонемых, но… Помните любимую книжку послевоенной сталинской детворы под очень подходящим к моей истории названием «Всегда всем весело»? Там приводились две с виду совершенно одинаковые картинки, но надо было найти в них с десяток отличий. Видимо, знакомство с этой книгой помогло мне правильно сориентироваться. Правда, я увидела всего одно отличие, но такое, после которого мне сразу расхотелось прорываться в посольство: в руке у полицейского появился пистолет, очень похожий на те, что фигурируют в вестернах. Да, чуть не забыла сказать, что остальные изменения в картинке происходили уже прямо на моих глазах: из «ситроена» вылезли трое упитанных мужчин в совершенно одинаковых двубортных костюмах и, едва заметно раскачиваясь, направились в мою сторону…
