…Гюстав Корколь жадно хватал ртом пропитанный кухонной гарью воздух — восхождение на третий этаж лишило его сил, и он остановился у окна на лестничной клетке, пытаясь отдышаться. За окном простерся индустриальный пейзаж: железнодорожные пути, депо, ремонтные мастерские; где-то недалеко натужно трубил паровоз. Корколь раздраженно отошел от окна и отпер дверь своей холостяцкой двухкомнатной квартирки, которую он запустил до невозможности. Там воняло потом и объедками, повсюду валялась грязная посуда и сомнительной свежести одежда. Не то чтобы Корколя это устраивало, но нанять уборщицу он не решался — из страха, что та будет совать нос в его делишки.
— Черт побери, все шло как по маслу, а теперь этот пижонистый книготорговец выискался! — пожаловался Корколь своему отражению в пыльном зеркале.
Что успел разнюхать любопытный Легри? Он уже в курсе, какую роль Корколь сыграл в этой истории? Маловероятно. Скорее, их встреча — результат злополучного стечения обстоятельств. Чертов Фюльбер выдал ему адрес, трепло этакое!.. Нет, тут должно быть что-то еще, иначе этот хлыщ не крутился бы вокруг Рауля Перо, чтоб ему провалиться, выскочке, нашелся тоже помощник комиссара. Дело отчетливо пахнет керосином. Нужно немедленно что-то предпринять. Немедленно!
Корколь снял пиджак, вытер платком потное лицо. Достав из ящика и выложив на стол папку, перебрал в ней газетные вырезки — в каждой заметке содержались намеки на Даглана. Загадочный кузен Леопардус — это он. Он убил эмальера Леопольда Гранжана, изготовившего эскиз и клише для акций «Амбрекса». И к лжесамоубийству этого фигляра, чертова горлопана Эдмона Леглантье, тоже он руку приложил. И исчезновение печатника Поля Тэнея — его работа. А главное, он еще и подписался под каждым своим злодейством, украсив собственной кличкой дурацкую абракадабру, — думал, это смешно. Ха-ха! Чтоб ему пусто было!..
Хотя… оно не так уж и плохо — все убийства спишут на Леопарда из Батиньоля. Все до единого. И поэтому главная задача сейчас — устранить Даглана, пока флики до него не добрались.
Трусом инспектор Корколь не был. Недавно, во время беспорядков, он ввязался в драку с бандой хулиганов у газгольдера на улице Эванжиль — знал ведь, что может погибнуть, но не колебался ни секунды (от своих обязанностей инспектор не отлынивал, хотя авторитета у начальства ему это и не прибавляло). Однако сейчас, держа в руках газетные вырезки, пестрящие словом «леопард», он холодел от страха, и страх мешал ему сосредоточиться. Он предпочел бы кровавую стычку этому тупому оцепенению, вызванному совершенно абсурдными обстоятельствами.
Корколь яростно смял вырезки и бросил их в пепельницу. Спичку удалось зажечь с десятого раза — пальцы дрожали. Наблюдая, как корчится в пламени газетная бумага, он пытался себя успокоить: «Как только Даглан сдохнет, все ниточки, ведущие ко мне, оборвутся. А я буду там, где меня никто не достанет. Даже обидно как-то — если б остался в Париже, еще бы и личную благодарность огреб от господина префекта полиции за устранение этой сволочи! Глядишь, и медаль бы выдали. Да только вот через четыре дня я буду уже далеко…»
Гюстав Корколь закрыл глаза и представил себе, как обалдеют коллеги, обнаружив его исчезновение. Ничтожества, если б они только знали!..
Никогда они не узнают. А жаль. Но не узнают вовсе не потому, что скромному Корколю не хочется утереть им нос. Его триумф останется в тайне по другой причине. А сам он получит все, чего вожделел долгое время. Осталось только руку протянуть, и женщины, которые раньше потешались над его внешностью, именитые господа, брезговавшие его обществом, заносчивые чиновники — все будут в его распоряжении. Всё можно купить за деньги — уважение, честь, комфорт, удовольствия. А деньги у него уже есть, терпеливо ждут в брюссельском банке, славная сумма, двести с лишним тысяч франков — сто одиннадцать его годовых окладов, не больше и не меньше. «Четыре дня — и ты уже будешь там!»
Корколь отставил стул и надел пиджак. Перед порогом засеменил, примериваясь, чтобы переступить его с левой ноги, и сам посмеялся своему ребячеству. В кармане лежал адрес дома на окраине Батиньоля. Леопард будет загнан, пойман и убит.
Воскресенье 23 июля
Фредерик Даглан все утро провел на блошином рынке. Бродил от прилавка к прилавку, совсем упарился, но улов был что надо: засаленная фуражка, пара стоптанных годиллотов, шерстяные панталоны и — результат самых долгих и утомительных поисков — военная шинель.
Вернувшись в обиталище мамаши Мокрицы и запершись в пристройке, он устроил генеральную примерку. Через пять минут из зеркала на него смотрел кривоногий старый хрыч с боевым прошлым. Сильно потрепанная шинель была узковата в плечах, фуражка, наоборот, велика и съезжала на глаза — ну и черт с ним, скучающий взгляд прохожего, привычный к облику смотрителя сквера, не заметит разницы. Добрые полдня капрал Клеман продрыхнет в своей будке — Тео за этим проследит, а как только операция будет закончена, его дядюшка выпорхнет на волю.
Фредерик Даглан скинул обноски и с голым торсом, в одних кальсонах, приступил к последней и самой важной подготовительной стадии плана. Зажав сигарету в углу рта, он открыл книгу на странице, отмеченной закладкой, и пронумеровал строчки… Когда все закончится, он не вернется ни на улицу Дам, ни к Немецким воротам. Он спокойно переждет опасное время в квартире своей новой подружки. И никому, ни единому человеку не придет в голову его там искать.
Понедельник 24 июля
По своему обыкновению Жозеф отпирал и поднимал жалюзи, защищавшие в ночную пору лавку «Эльзевир», во всю глотку распевая бравурный марш. Сегодня утром это была «Песня прощания».
— «На юге, на севере трубы поют, в бой зовут!» — горланил Жозеф и вдруг чуть не поскользнулся на неизвестно откуда взявшемся под ногами конверте. Молодой человек нагнулся и поднял письмо. — Кто это тут корреспонденцией разбрасывается? Вот я бы сейчас приложился затылком…
— Утро начинается с ворчанья? И правильно, Жозеф, всё лучше ваших рифмованных воплей. Не дай бог, разбудите Кэндзи, он потом весь день будет в скверном расположении духа, — сказал Виктор, соскакивая с велосипеда.
— Ну наконец-то, патрон, явились! Я вас, между прочим, ждал еще позавчера вечером.
— Сил не было до вас добраться — я как будто бочки таскал весь день.
— Очень мило с вашей стороны сравнить мадемуазель Таша с бочкой, — фыркнул Жозеф, отпирая последний замок.
— В таком случае, господин остроумец, я не скажу вам больше ни слова.
Виктор покатил велосипед в подсобку, а обиженный Жозеф сунул подобранное письмо в карман. Вернувшись в торговый зал, Виктор рассеянно полистал роман Гюисманса, помедлил и, откашлявшись, исполнил куплет собственного сочинения:
— Меня увидав, дражайший Гюстав побледнел, покраснел и как птичка запел… — Он замолчал и насмешливо покосился на Жозефа.
— Да ладно, патрон, — буркнул тот, — вы умираете от желания выложить мне все, что узнали от этого субъекта.
— А вы подпрыгиваете от нетерпения это услышать. Так уж и быть, докладываю.
В конце рассказа Жозеф задумчиво почесал щеку кончиком перьевой ручки.
— Есть тут одна неувязочка, патрон. Пьер Андрези не мог получить ранение под Рейхсгофеном. Его вообще под Рейхсгофеном быть не могло. Он войну не одобрял — сам говорил мне об этом, как сейчас помню. Я брал у него почитать Эркмана-Шатриана — «Госпожу Терезу», «Историю новобранца 1813 года», «Ватерлоо», «Друг Фриц»… Когда возвращал книжки, попытался расспросить его про свару с пруссаками, и он мне вот что сказал: «Любая война — полнейшее свинство, и ничего больше. А я из тех, кто свинство не приемлет, все эти патриотические игры не для меня».
— Это ничего не доказывает.
— Минутку, я не закончил. Я рассказал месье Андрези про своего отца, он ведь служил в Национальной гвардии, два месяца провел на укреплениях…
— Мне вы про него тоже рассказывали, — перебил Виктор, — сейчас речь о Пьере Андрези.
— И я о нем же. Рассказав ему про отца, я спросил, участвовал ли месье Андрези в боях, и он ответил, что отказался тогда служить императору. «Даешь республику, долой Баденге!»[95] — так он сказал. Короче, в начале войны с пруссаками месье Андрези сбежал в Англию и, вероятно, тайно вернулся во Францию только во время осады Парижа.
— Стало быть, я не ошибся — Корколь наплел мне с три короба, — покачал головой Виктор. — Надо же, еще и ранение Пьеру Андрези придумал!
— Война… — пробормотал Жозеф. — Осада Парижа… Коммуна… Черт возьми, патрон! Эврика! Вот что написано на часах: «Да здравствует Коммуна!»
Виктор восхищенно присвистнул. Жозеф скромно потупился, но мысленно сплясал триумфальную джигу.
— Выходит, Сакровир — это все-таки Пьер Андрези собственной персоной, — торжественно заключил он. — Что до меня, я сразу не поверил в эту байку про его брата, умирающего в госпитале Ларибуазьер. У переплетчика не было ни жены, ни детей, ни братьев. Только дальний родственник в провинции.
