— Сержант Французов. Ваши документы, пожалуйста.
Вадим полез в карман за бумажником и протянул милиционеру права и все остальные бумаги. Сержант внимательно перебрал их и вежливо осведомился:
— А почему на лобовом стекле нет талона техосмотра?
— Падает все время, — Вадим протянул руку и достал талон, свалившийся со своего законного места, — все равно ведь у вас в компьютере все данные отмечены...
— Положено, чтобы талон техосмотра всегда был на виду. Закрепите его чем-нибудь, — посоветовал сержант и приложил руку к козырьку фуражки, — можете ехать.
— Каких только фамилий не попадается! — сказал Вадим, отъехав на приличное расстояние от поста. — Надо же — сержант Французов! Отличное сочетание!
— Кстати, — вспомнила я, — у тебя нет какого-нибудь знакомого, который понимает по-французски?
— А что? — Вадим снова повернулся ко мне.
— Да письмо одно нужно перевести, — я не стала сейчас вдаваться в подробности, но после встречи с Еленой Вячеславовной и визита в квартиру ее тети Лиды злополучное французское письмо почему-то все не шло у меня из головы.
— Я сам проходил французский язык в институте, — скромно сообщил Вадим.
Я вспомнила, как в свое время «проходила» английский в школе и в институте и как мало от этих занятий осталось в памяти, и покачала головой с некоторым сомнением. С другой стороны, Вадим — человек упорный и трудолюбивый до занудства, может быть, он больше вынес из своих институтских занятий...
Я полезла в сумочку и, как всегда только с третьей попытки попав в нужное отделение, достала скомканный листок, который извлекла из корзины рядом с ксероксом в архитектурной мастерской. Чем черт не шутит, может быть, Вадим действительно разберет письмо, все-таки это не какой-нибудь философский трактат.
Машины перед нами остановились — впереди пробка.
— Ну, что там у тебя? — Вадим протянул руку. — Все равно стоим...
Разгладив листок, он внимательно уставился на него.
— Ну и почерк! — протянул он недовольно.
— Красивый почерк! — обиделась я за какого-то неизвестного человека, которого и в живых-то давно уже нет.
— Красивый-то он красивый, да очень непонятный, — ответил Вадим, — одни виньетки и завитушки. Еще и ксерокопия плохая, где-то смазано, где-то двоится...
«Потому и выбросили, что плохая», — подумала я, но вслух сказала совсем другое:
— Сказал бы, что забыл французский... Ну что, совсем ничего не разобрать? Вначале, по-моему, написано «мой мальчик». Это даже я поняла, ведь «гарсон» — это значит «мальчик», правда?
— Правда, правда, — кивнул Вадим, — и ничего я не забыл, я вообще ничего не забываю. Здесь вот что написано:
«Мой мальчик, если тебе будут говорить, что я совершенно разорен, не очень этому верь. Это не совсем так, кое-какие ценности мне удалось сохранить, и поскольку я считаю, что здесь, в России...» Дальше ничего не разобрать, — виновато проговорил Вадим, — все смазано. Потом, ниже, опять понятно: «...Чтобы получить этот вклад, ты должен будешь...» Снова неразборчиво... И вот еще: «...Тебе поможет в этом наш добрый ангел, Ванечкина спасительница...»
Я пожала плечами. Ничего особенно интересного в письме не было сказано. Какая-то спасительница... наверное, родственница или подруга Скавронских, которой давно уже нет в живых. Как она теперь-то может кому-нибудь помочь?
Вывел меня из задумчивости пристальный, внимательный взгляд Вадима.
— Ну и? — проговорил он, убедившись, что я снова вернулась в реальный мир.
— Что — «ну и»? — переспросила я.
— Что это за письмо? Расскажи мне все!
Я уже открыла рот и набрала полную грудь воздуха, но в это время машины перед нами тронулись, и вокруг раздались остервенелые автомобильные сигналы: нервные водители, нарушая правила, надеялись вырваться из пробки.
— Это серьезный разговор, — пробормотала я, — его нельзя заводить будучи за рулем. Может быть... может быть, поедем куда-нибудь пообедаем? Тебе больше не нужно на работу?
— С тобой я скоро вообще работу брошу, — пробормотал Вадим, но я не обиделась, я поняла, что ворчит он для порядка.
В сумрачном полуподвальном помещении кафе было пусто. Мы устроились в уголке и сделали заказ. Вадим налил воды в высокие бокалы и выжидающе уставился мне в глаза.
— Может быть, ты мне скажешь наконец, почему я должен тащить из тебя информацию клещами? — процедил он.
— А может быть, ты скажешь мне наконец, зачем ты со мной возишься? — вырвалось у меня совершенно непроизвольно.
И тут меня понесло:
— Тебе все время некогда, я мешаю тебе отдыхать, ты из-за меня не можешь уделять должного внимания своей работе, страдают больные...
— Ну, больные, положим, не страдают, — усмехнулся он, — от них я время не отнимаю.
— А, значит, ты тратишь на меня свое личное время? Весьма польщена, но зачем тебе это нужно?
Тут я заметила, что он смущен и смотрит на меня растерянно.
— Я еще не решил, — неуверенно пробормотал он, — я еще не готов объяснить.
Господи, что тут такого сложного, что нужно как-то особо объяснять? Я терялась в догадках, но, однако, в данный момент надо было думать о другом.
Я рассказала ему про письмо — все, что знала. Как я нашла его в мусорной корзине.
— Ты умница, что догадалась поискать там, — неожиданно похвалил Вадим, и похвала эта была мне приятна.
— Что за человек эта Елена Вячеславовна? — спросила я Вадима, только чтобы он не заметил моего очевидного смущения. — Она действительно очень больна?
— Да, — он кивнул, помрачнев, и взгляд его затуманился, углубляясь в воспоминания, — она лежала в моем отделении года три назад. Мы провели тогда клиническое обследование, и я рекомендовал операцию, но она отказалась — на платную денег нет, а на бесплатную очередь на сто лет вперед уже расписана. И я ничем в этой ситуации помочь не в состоянии. Подлечил ее немножко — уколы, капельницы... все-таки немного получше. Женщина она работящая, все тянет на себе, но много ли может учительница?
— Слушай, а я сразу поняла, что она учительница! — оживилась я. — Какой-то у них у всех вид такой...
— Какой? — заинтересовался Вадим.
— Ну, благонравный, что ли. Эта, Елена Вячеславовна, небось русский и литературу преподает?
— Кажется, — неуверенно сказал Вадим, — я не помню, но скорее всего ты права. В общем, работает она в школе на две ставки, при ее-то сердце это совершенно недопустимо!
— А муж что, — вспомнила я потертого скандального типа, — должен же он хоть что-то в дом приносить!
— Муж как раз и есть главная ее проблема, — вздохнул Вадим, — причем, заметь, она никогда на него не жаловалась — знаешь, есть такие женщины, все у них плохо, вечно они ноют, вечно жалуются. Так вот Елена Вячеславовна совсем не из таких, но от того, что она рассказывала, у меня просто волосы вставали дыбом!
— Может, он пьет? — с сомнением спросила я — хотя видно было, что муж Елены Вячеславовны не пил.
— Да нет, — Вадим грустно улыбнулся, — в том-то и дело, что он не пьет, не курит, не гуляет, — придраться совершенно не к чему, но — форменный козел!
— Не ожидала от тебя таких выражений, — усмехнулась я.
— Это не ругательство, а точная формулировка. Он действительно самый настоящий козел. Взрослый мужчина, уже немолодой, отец двоих детей, казалось бы, пора поумнеть, а он ведет себя, как обидчивый ребенок. Приходит вечером домой и заявляет: «Я написал заявление!» Жена хватается за сердце: «Как — опять?» А для нее такие стрессы чрезвычайно опасны, но этот козел о жене не думает, он думает только о собственной персоне. Он начинает объяснять: «Меня на работе совершенно не ценят, мне поручают мелкие, второстепенные вопросы, я вынужден заискивать перед пожарным инспектором, от которого, видите ли, многое зависит. Конечно, я высказал этому идиоту пожарному все, что я о нем думаю, а шеф, мерзавец, на меня накричал. Он должен понимать, что я специалист с огромным опытом, что сам он, шеф, мне в подметки не годится и должен прислушиваться к моему мнению и ценить такого специалиста...»
