Дюбуа начал что-то шептать, продолжая водить пальцем по моей крови, к которой сейчас добавилось немало его собственной. И внезапно я увидела, как пространство вокруг бокора исчезло, превратившись в пульсирующую мраком бездну. Оттуда к моей дочери потянулись длинные липкие щупальца, вот они достигли лица малышки, вот проникли в глаза…
Ника вздрогнула и тоненько вскрикнула. А потом послышалось жалобное:
– Мама!
И этого было достаточно для того, чтобы я забыла о всякой ерунде, в частности о том, что я умираю.
Нет уж, сначала я должна остановить колдуна, не пустить его душу в моего измученного ребенка. А мерзкий остаток черного зла, засевший в Нике, словно осколок кривого зеркала троллей – в Кае, извлекут, я надеюсь, унганы и мамбо Жаклин.
Я поднялась и, шатаясь, направилась к резному шкафчику, висевшему на стене. Быстрее, быстрее, ты что, не видишь, что происходит?!
А происходило то, чего я боялась больше всего, черная дыра почти полностью поглотила мою дочь. Видно было, что Ника сопротивляется, сопротивляется изо всех сил, но мрак побеждал.
Продержись, солнышко, еще немного, я сейчас, мама уже рядом!
Самым сложным почему-то оказалось открыть туго завинченную крышечку пластиковой бутылки, пальцы меня совершенно не слушались. Зарычав от злости, я вцепилась в дурацкую крышечку зубами, и та, перепугавшись, поддалась.
Сверкающая, хрустально чистая струя крещенской воды обрушилась на торжествующий мрак. И черная дыра разлетелась в клочья, взорванная диким, нечеловеческим воем.
Это выл Дюбуа, корчась под ударами обозленной неудачей бездны. Она возвращалась обратно, теряя куски гнилой плоти.
А на голову и плечи моей малышки продолжала течь живая вода, смывая кровавую паутину, уничтожая следы зла. Того, что тянулось извне. И возвращалась теперь в это извне, заставляя бокора выть все громче.
С последней каплей, вытекшей из бутылки, вытекли и остатки моих сил. Единственное, что мне удалось напоследок, – упасть немного в стороне от дочери. Не хватало еще придавить ребенка!
Вот теперь можно и умереть.
Но мне не дали. На пол с грохотом обрушилась входная дверь, и комната наполнилась светом.
Нет, не солнечным, тот остался лежать дорожкой у порога.
Ослепительное сияние исходило от сухонького седого старичка, вошедшего в дом следом за дедом Тихоном. Наверное, мои чувства обострились после пережитого, потому что вбежавшие первыми Лешка и Франсуа, которые, видимо, и выбили дверь, вовсе не щурились и не прикрывали глаза руками. Похоже, сияние видела только я.
А вот то, что увидел мой муж, ему, судя по смертельно побледневшему лицу, совсем не понравилось. Он пошатнулся, глядя на угвазданное моей кровью помещение, затем глаза его сузились, и он рванулся к продолжавшему выть бокору.
– Стой! – властно приказал старичок. Нет, не старичок – старец. – Не подходи к ним!
– Но он…
– Он уже умирает. И нам надо успеть. Пригласи своих знакомых. Тихон, а ты займись женщиной, она уходит.
– Что?!! – Лешка, повернувшийся было к выходу, рванулся ко мне. – Нет, нет, нет!!!!
– Делай, что старец Никодим говорит, – гаркнул знахарь, склоняясь надо мной, – и быстро, если хочешь спасти дочь. Не волнуйся, я помогу Аннушке.
– Быстрее! – старец склонился над хрипящим колдуном. – У нас почти нет времени!
Я слабо понимала, что происходит, зрение работало фрагментарно. Дед Тихон, туго перетянув мои руки полотенцем, положил ладони мне на голову и что-то шептал. Мягкое, ласковое тепло шло от его рук, не позволяя мне уйти, и фиксируемые фрагменты происходящего становились все длиннее.
Вот в комнате появились унганы и мамбо Жаклин. Пьер что-то говорит сыну, тот переводит Лешке, муж берет на руки дочь и собирается завернуть ее в свою куртку, но Пьер отрицательно качает головой.
Новый фрагмент. Дюбуа перетащили ближе к окну, с которого убрали простынь, колдун лежит на спине, унганы держат его за руки, а старец, крестообразно поливая бокора крещенской водой, проговаривает какой-то текст, похожий на библейский. Мамбо Жаклин в это время тщательно смывает с Ники кровавый орнамент водой из другой бутылки, шепча что-то свое. Лешка придерживает малышку за плечики, видно, что девочка еле стоит.
Потом я на какое-то время отключилась, погрузившись в вязкое тепло. Но это было такое живое, такое светлое тепло.
Из которого меня выдернул пронзительный крик. И это кричал не Дюбуа, это кричала Ника.
Я дернулась, пытаясь вскочить, но широкие ладони знахаря удержали меня на месте:
– Тише, девонька, тише. Тебе нельзя двигаться. Да и туда тебе нельзя, помешаешь только.
А там происходило что-то совсем уж необъяснимое. Я совершенно четко видела, как над распростертым на полу телом колдуна поднимается его черный призрачный силуэт. Но точно такой же силуэт сформировался и над Никой! Два жутких близнеца тянулись друг к другу, но одного «держали» унганы, а Никиного – мамбо Жаклин. Она справлялась одна, видимо, потому, что Дюбуа, сидевший в моей дочери, вовсе не рвался туда, к своему умирающему телу, наоборот, он пытался притянуть к себе свою мерзкую половину.
А между беснующимися нежитями стоял старец Никодим. Просто стоял, опустив голову и закрыв глаза. Но вряд ли кто-то из присутствующих в комнате мог предположить, что дедушка решил вздремнуть, слишком уж сосредоточенное лицо было у старца. И слишком уж пульсировал напряжением воздух вокруг него.
И это напряжение нарастало, оно становилось все сильнее, воздух сгущался и сиял все ярче. А Никин Дюбуа выл голосом моей дочери все пронзительнее.
Пока крик не оборвался на самой высокой ноте. И в этот момент старец Никодим выпрямился, глаза его широко распахнулись, и он сделал молниеносное, едва уловимое взглядом движение руками. Словно сдернул что-то с Ники и швырнул это что-то в бокора.
И что-то, с мерзким чавкающим звуком влепившись в свою половину, стало с ней единым целым.
В следующее мгновение вокруг издыхающего колдуна образовался круг сил света: унганы, мамбо и старец Никодим, обступив корчившееся на полу тело, обрушили на эту гниль весь гнев, который накопился в их душах.
И злобный червь, взвизгнув, вернулся в тело колдуна.
Весь. Полностью. Навсегда.
Компьютер весело блямкнул, сообщая мне о полученном письме. Ну-ка, посмотрим, кто это? Может, Таньский рожать собралась, начало апреля все-таки, ей вроде и пора уже.
Письмо было от Франсуа. Парень на протяжении всех четырех недель, прошедших после возвращения домой, бомбардировал меня письмами, в мелочах описывая все, что происходило с ним и его отцом долгие месяцы в плену у Дюбуа. Наверное, он пытался оправдать действия Пьера и его соратников, убедить меня, что по-другому справиться с бокором было нельзя.
Но я, наверное, никогда не смогу понять и простить их. Столько боли, столько запредельной жути, а еще – гибель людей, летевших в том несчастном самолете. А еще – Ника, разучившаяся улыбаться. И не произнесшая с того дня ни одного слова.
Когда колдун похитил Франсуа, сделав из него заложника, парень сумел сообщить об этом Жаклин, прежде чем его попытались превратить в овощ. Мамбо, узнав, что похороненный ими с соблюдением всех ритуалов вуду бокор жив, верить в это отказалась. Она начала искать Франсуа, чтобы расспросить его, но парень действительно исчез. Тогда Жаклин позвонила Пьеру, и поведение унгана насторожило жрицу светлого вуду. Он отвечал сухо и односложно, версия же о том, что сын накануне Рождества вдруг неожиданно куда-то уехал, не выдерживала никакой критики. Мать Франсуа была очень встревожена, невнятные объяснения мужа успокоить ее не могли.
Тогда Жаклин собрала остальных унганов и пригласила Пьера на встречу. Где и сообщила ему, что его сын смог сообщить о происходящем. Пьер, до предела вымотанный вынужденным сотрудничеством с врагом, не выдержал и все рассказал.
Услышанное потрясло жрецов светлого вуду до глубины души, они даже не подозревали, что такое возможно. А еще они поняли, что обязаны сделать все возможное и невозможное для окончательного уничтожения бокора. Тотального. Включающего все разбросанные по свету «запасники» Дюбуа, точное количество которых не знал никто.
Не знаю, вполне возможно, что решение, принятое тогда унганами и мамбо, было единственно правильным, но слишком уж жестоким. Для моей семьи жестоким.
Ведь для того, чтобы избавить мир от нешуточной угрозы, которую представлял собой колдун подобной мощи, было решено пожертвовать моей семьей! И, в первую очередь, моей дочерью.
Конечно, жрецы светлого вуду не собирались бросать нас на произвол судьбы в лице Дюбуа, они всего лишь хотели собрать все части бокора в одном месте, а потом ударить единым фронтом. И вариант, когда колдун «собирается» в моей дочери, их устраивал меньше всего. Но, если бы так случилось, и унганы, и мамбо Жаклин уничтожили бы Нику, не сомневаясь ни секунды. Что жизнь одной маленькой девочки по сравнению с той угрозой, которую нес людям почти бессмертный бокор!
