Ближе к вечеру наладились купаться. Федор Ильич вызвался проводить к озеру, прихватив с собой пятилитровую пластиковую бутыль. Василий подозрительно покосился на тару.
– Не боись, – улыбнулся Федор Ильич. – Это для родника. Оттудава вода покамест течет, а не самогон.
И добавил, вздохнув:
– Ежели бы оттудова тек самогон…
– Не говорили вы раньше так, папа, – заметил Рогов. – Оттудава, покамест… Ежели…
– Я ж в деревне живу, – смутился тесть. – С кем поведешься…
– Вы особого-то примера с них не берите, – посоветовал Семен, глазея по сторонам. – Разоритесь…
Зрелище и впрямь было не из оптимистичных. Покосившиеся или просто разломанные заборы, выбитые окна в избах, крапива в человеческий рост на огородах (в ее зарослях вполне можно было спрятать портативную летающую тарелку), на двух участках – безголовые почему-то пугала, напоминающие кладбищенские кресты.
Дыры в крышах. Кошка пробежала – худая, как листок протокола. Семен попытался ее погладить – кошка злобно лязгнула челюстями. Эксперт еле успел руку отдернуть.
– Они здесь хоть что-то выращивают? – спросил Стрельцов.
– Сорняки. Зато много и разных сортов. Есть совсем каких-то сортов неведомых.
– Пришельцы завезли.
– Не исключал бы такой версии, – упрямо мотнул головой тесть. Общая атмосфера веры в инопланетян на него действовала. – Жидкость в лесу, говорят, неведомая, ни в одной таблице Менделеева не записана.
– Жидкость исследовать можно. А есть какое-нибудь… производство? – сменил тему Семен.
– Последний трактор год назад утопили. Бабы – те еще зелень да картошку садят, а мужики только пьют. Молодежь вся разъехалась. Даже школу закрыли. А теперь еще свет за долга выключили.
– На что же живут? – поинтересовался Стрельцов. – На одной картошке долго не протянешь. Даже если с крапивой.
– А лес воруют. Напилят, гроши свои получат и опять пьют. А нынче перепугались. Пилить отказываются. Боятся зелененьких-то человечков.
– Ну почему именно зелененьких-то, папа? – задал Рогов вопрос, который волновал и бизнесмена Дорофеева. – Вы их видели? Почему не рыженьких, не голубых?
– Голубые в Космосе – это вряд ли, – твердо возразил Федор Ильич. – Если у них и есть такие, они бы к нам таких не запустили. Мы же в космос нормальных только… ну, сами понимаете.
– Есть версия, что наоборот. Они же там по несколько месяцев наедине на станции. С другой стороны, называют же Землю голубой планетой, – задумчиво протянул Семен.
– Ладно вам, – поморщился Стрельцов, не любивший глупых шуток. – Скажите лучше, Федор Ильич, милиция-то была?
– Приехал один на «Яве». Околоточный. В блокноте почиркал и укатил.
– И все?
– Ну, пока все. Обещал вернуться.
На центральной, так сказать, площади деревни Марс располагались три объекта: сарай с вывеской «Магазин», дверь которого была крест-накрест заколочена крепкими досками, пустой постамент, на котором ранее возвышался примерно-понятно-кто, а также родник, забранный в относительно новую металлическую трубу.
Очень пьяный мужик мыл в роднике ноги и сапог. Почему-то один. Второй, возможно, был уже пропит. Сапог постоянно падал в воду. Мужик с трудом выуживал его, хватаясь за трубу, чтобы не свалиться.
– Наш родник, – произнес Федор Ильич с неожиданной теплотой и гордостью. И протянул Рогову пластмассовую емкость, – Васек, набери с собой.
Пьяный мужик в очередной раз выловил сапог и посторонился:
– Ставь, не пужайся. На всех хватит.
Рогов осторожно подставил бутыль под струю.
– А что тут за ковбой у вас скачет? На крапчатой кобыле? – вспомнил Семен.
– А это Данила, – одобрительно отозвался тесть. – Хозяин трактира. Тот-то пашет. Даже виски на этой воде гонит. «Марсианское». Лучше импортного.
– Местное виски? – оживился Стрельцов. – И почем?
– Да не дороже водки!
– М-м… – Стрельцов подумал про себя, что надо прихватить с собой в Питер на пробу. Не вечно же трезвость продлится! И потом – праздники бывают всякие. Очередное звание, День знаний первого сентября, а там и Новый год не за горами. Но это он все про себя подумал, а вслух спросил: – А откуда это название – Марс?
– А черт его знает… – начал Федор Ильич, но недалеко отошедший пьяный мужик его перебил.
– К-как эт-то черт, к-как ч-черт. Я з-знаю… Вот т-тут Марс стоял… П-памятник…
Мужик широко махнул рукой в сторону пустого постамента, потерял равновесие. Упал и мгновенно захрапел.
– Кто тут стоял? – недоуменно глянул на постамент Семен. – Бог войны?
В озере вода оказалась не в пример чище, чем в заболоченной реке. Купались долго, с удовольствием. Теплынь, легчайший ветерок, песчаное дно, нежное. Едва начинающее вечереть небо – благодать!
Первым на берег вылез Вася Рогов. Тесть беседовал с длинноволосым молодым человеком: судя по тонким чертам лица и отсутствию запаха перегара, явно не местным. На плече у парня висел мольберт.
– А это Василий, – представил Федор Ильич мокрого Рогова. – Мой зять. Офицер милиции.
– Очень приятно, – незнакомец слегка поклонился и протянул руку. – Володя. Серебряков. Художник.
– Тоже наш, питерский, – встрял тесть.
– Случайно, не актуалист? – беззлобно, но с подозрением уточнил Рогов.
– А почему вы спрашиваете? – удивился Серебряков.
– По работе сталкивался, – буркнул Рогов.
Актуалистов он не жаловал. Это такая новая порода художников, которые не умеют рисовать или лепить, но зато хорошо обучены разным гадостям и пакостям. Один выставляет в музее заспиртованные трупы разрезанных пополам хомячков, второй просто живых голых девок, облитых краской, третий представляет из себя собаку: ходит на поводке, спит на полу, ест из миски. Это бы ладно, но он ведь еще и людей кусает. Еще один прямо на выставке иконы рубил, поганец. И существует весь этот сброд на стипендии каких-то сомнительных зарубежных фондов. За каждого убитого хомячка получает «грант» в размере квартальной зарплаты офицера-убойщика. Ясно, что Василий этих веселых человечков не слишком долюбливал.
Как-то однажды трое придурков с Троицкого моста в Неву помочились, их патруль свинтил, так потом всю ночь в отделение с радио «Свобода» и с Би-би-си звонили, спрашивали, зачем художников мучают. А один музей прислал экспертизу, что это была акция не физиологическая, а сугубо эстетическая, удачно иллюстрирующая какие-то путаные концепции каких-то французских постсексуалистов.
Жору Любимова тогда, помнится, больше всего это слово возмутило – постсексуалисты. Грозился лично поймать и рожи начистить.
– Нет, к сожалению, – ответил Серебряков. – Здоровье не то. У меня с детства даже от физкультуры освобождение.
– К сожалению? – изумился Рогов. – Вы что, тоже хотели бы иконы православные рубить?
– Так вы не путайте, это в Москве! – воскликнул Серебряков. – Потому что там безнравственность и сатанизм. А питерские актуалисты московским противостоят с позиций духовности. Вот, помните, в Москве была акция, когда художники из своих тел на Красной площади слово выложили их трех букв? Ну такое… нецензурное.
– Ну? – нахмурился Рогов. Акции такой он, к счастью, не помнил.
– Вот, а наши им в ответ на Дворцовой площади тоже слово выложили. Только другое – слово «Бог»! Совсем другое дело, так ведь?
Василий не нашелся что ответить. Это, конечно, меньшее хулиганство. Но зато – большее богохульство. Ну ладно, не спорить же. Поинтересовался:
– А здоровье тут при чем?
– Ну как же! Здоровье актуалисту нужно недюжинное. Вот у нас Смирнов-Иванов в Овсянниковском садике зимой два часа в аквариуме с рыбами просидел! В ледяной воде!
– Зачем он так? Иванов-Смирнов? – это уже Федор Ильич не выдержал.
– Не Иванов-Смирнов, этот в Москве, а Смирнов-Иванов, наш! Чтобы почувствовать ритмы живой природы. Слиться с ними.
– Ясненько, – пробормотал Федор Ильич и украдкой повертел пальцем у виска. Витийствующий Серебряков этого не заметил.
– А взять подвиг Флуера! Ему ведь пришлось год в голландской тюрьме потом отсидеть!
– Что за подвиг? – спросил Рогов.
– Ну как же! Он нарисовал в Амстердаме в музее на квадрате Малевича знак доллара! Зеленым спреем! А квадрат этот стоит пять миллионов… Вот Флуера и упекли…
– А это что значит? Тут с чем слияние?
– А тут не слияние, тут, напротив, критика буржуазного общества. Сам-то Малевич в нищете умер. А теперь его квадратами спекулируют, состояния себе делают!
Василию, к его собственному удивлению, последняя акция показалась в чем-то симпатичной. Оно, конечно, не следует в музеях шедевры портить, но что-то в этом есть…
– А взять постсексуалистов! – не унимался Серебряков.
– А вот этих, пожалуйста, не надо! – твердо пресек Василий.
