— Согласна на кофе, — вернулась я на старт.
Он напрасно хорохорился. Я действительно знала его, как облупленного. Не пил он ночью. Даже от малого количества алкоголя его организм избавлялся часов по двенадцать. А уж «поквасив», он проплутал бы в поисках опрометчиво утраченной формы сутки минимум. Но мне не была нужна его правда. Солгал, значит, были причины. С кофе мы расправились как-то несолидно: по три глотка, смущенная ревизия пустых чашек, «может еще», «нет, спасибо»… И сорвались с места.
— Садись в машину.
И вот тут мои глазоньки не на лоб, а на темя вылезли. Он сам был за рулем! А ведь шофер и телохранители полагались к средствам его передвижения, как запаски. Да он ли рядом или брат-близнец? Может, я индийский фильм смотрю? После автокатастрофы он поклялся никогда не занимать водительского кресла.
— Ты на милость психоаналитика сдавался или сам справился со страхами? В любом случае поздравляю с собственноручным укрощением машины.
Наверное, надо было помягче это сказать. Но мне было неловко в его присутствии полтора часа. Я тоже не ангел, могу взбрыкнуть.
— О чем разговор, Полина, когда я чего-нибудь боялся? Ты меня с кем-то путаешь, — безмятежно заявил он.
Глаза рванули с темени на затылок. Правда, на миг почудилось, что я ослепла совсем. Кто-то из нас двоих рехнулся. Почему он? Потому что три года выдерживал зарок. Потому что всегда всего боялся. Потому что врать по этому поводу мне было безумием. А почему я? Потому что, когда люди свихиваются, они о счастье плюнуть на действительность без извинений узнают последними. Вдруг пришла моя очередь? Ведь машина мчалась по пустому шоссе, словно ее гнал самоуверенный ас, а не вчерашний неврастеник. Разговор не клеился — мой язык прочно прилип к нёбу. Новоявленного строптивца хватило лишь на включение магнитофона. Некто, не разберешь, мальчик или девочка, повизгивали про страсть по-русски. Раньше благоверный если и слушал дрянь, то на английском. И попристойнее в смысле вкуса воспринимался. Деревья в перелесках горели поминальными свечами по лету, и ветер вытворял с ними что хотел, пытаясь смешать красное с желтым в классический пламенный порядок. Было хорошо и плохо одновременно. Наше молчание, возможно, и являлось золотишком, но очень уж низкопробным, почти неотличимым от меди. Больше того, мы не обменялись и звуком, а я чувствовала себя так, будто сутки с ним проругалась. И притихли мы от усталости, хотя и четверти взаимных претензий не исчерпали. За квартал до дома я не выдержала:
— Благодарствую, дальше я пешочком.
— Почему?
— Надо купить коту консервы с тунцом. Он их обожает. А поскольку я перед ним провинилась — надолго одного оставила, — придется подлизываться.
— Сейчас кошачьей радости на каждом углу…
— Сразу видно, что у тебя нет кота. Тебе что с курицей, что с говядиной, что с кроликом, что с печенью, что с рыбой корм — все кошачья радость. А мне предстоит обнаружить киоск, подходящий по двум параметрам: тунец и бессонный киоскер.
— С какой стати в круглосуточных киосках должны спать?
— Не должны, но спят. В начале седьмого утра пушкой не разбудишь.
— Признайся уж прямо, что я тебе осточертел.
Да, после его товарного состава лжи требовать от меня прямоты самое то занятие. И я совсем не прочь была подтвердить его кокетливое предположение:
— Осточертел. Пока.
Однако зачем обижать человека? Пришлось добавить:
— Ты, наверное, к киоскам близко не подходишь, по супермаркетам шуршишь. А мне действительно нельзя заявиться к оскорбленному в лучшем чувстве привязанности коту без подарка. В Америке вообще справку требуют, что у вас достаточно времени для ухода за животным и что брат меньший не обречен лезть на стены от одиночества.
— Растрогала, отпускаю.
Я поставила ногу на асфальт и заметила на носке туфли царапину из тех, что кремом не затрешь.
— Ну, елки, — воскликнула я, — когда успела изгваздать новую обувь? Вот корова!
И услышала сзади добрый человеческий голос:
— Спасибо, Поля.
Верно, свихнулись, но оба сразу.
— За что?
— Чужому мужику ты бы не стала сообщать про туфли.
Я уставилась на него через плечо. «Он кое в чем прав… С чего он сегодня изнамекался на наше прошлое?» Две мысли случайными попутчицами встретились в голове и принялись знакомиться. Все, пока одна другую не прогонит, я не мыслительница. Я воплощенный идиотизм.
— Счастливо. И, пожалуйста, приведи себя в эталонный вид. Что-то с тобой происходит.
Я пошла, не оглядываясь. Когда его машина на полной скорости обогнала меня, стало очевидно: угробиться — его нынешний эталон.
Я не успела прийти в себя, потому что через полсотни шагов наткнулась на… Бориса Юрьева. Зачем норов демонстрировала, а? Почему бы мне не доехать до подъезда, ведь капельку осталось потерпеть. Этим тунцом, будь он неладен, и мой, и измайловский холодильники забиты. Вик утверждал, что жирный блестящий котяра скоро превратится в рыбу и уплывет от нас, топорща плавники. Воскресенье. Раннее утро. Посреди тротуара мы с Юрьевым. И еще двое парней дорвались до банок с колой. Чинно стояли возле ларька и лихо дергали колечки на крышках, будто боевыми гранатами тешились.
— Привет, Полина, — неотвратимо преградил мне путь Борис.
— Привет. Вот уж на кого не ожидала нарваться…
— Расскажи, сделай одолжение, как тебя на труп вынесло?
Это еще присказка, до сказки доводить нельзя.
— Борь, извини, Измайлов у себя?
— Нет, отправился на тайную встречу с Балковым, который у нас теперь в шпионы переведен и досягаем на рассвете. А я остался без колес, потому что должен заскочить кое-куда поблизости.
— Торопишься? — неприлично возликовала я.
— Тороплюсь. Тебе там полковник оставил расписание на сегодня, ты уж не отклоняйся, понадобишься.
— Бедная Лиза, — пробормотала я.
— Карамзин? — с издевкой распахнул недра эрудиции Юрьев.
— Всего лишь труп из-под стола.
Борис стоял спиной к приближающейся машине и предлагал мне, как только доберусь до дома, изложить письменно сведения о редакции и ее сотрудниках, о последних рекламных достижениях и обо мне, как эпицентре трагедии. Уж разубедить его в том, что все несчастья на свете случаются по моей вине, не удастся никому. А я потихоньку-полегоньку снова начала испаряться из беседы. Дело в том, что для меня существуют две марки автомобилей — отечественный и импортный. Если учесть, что мужчину можно в лицо не узнать и по имени не вспомнить, но запамятовать, какая у него машина, непростительно, моих злоключений по поводу «Вольво», «Мерседесов», «Жигулей», «Москвичей» и прочей тягловой силы не перечислить. Вот стоит умопомрачительная машинка, меня носом тычут в ее особенности и отличия от всех остальных, и, главное, я все прекрасно понимаю. Ну, кем надо быть, чтобы не запомнить этакую роскошь анфас и в профиль? Мной надо быть. Через пятнадцать минут, встретив лакированную красотку в потоке соплеменниц, я буду сомневаться и приволокусь к постыдному выводу: они все почти одинаковые. То, что долго бездействовало немного поодаль, а сейчас медленно и аккуратно двигалось вдоль тротуара, было иномаркой зеленого цвета, по-моему, очень похожей на бывшую у мужа в пору нашего, выражаясь официальным языком, совместного проживания. Но вроде он ее продал. А, возможно, не ее. Почему-то мне было противно глазеть на эту еле ползущую гусеницу. Я даже собралась сообщить Борису, насколько противно, но постеснялась перебивать. Ведь он так важно давал мне указания.
Парни, залившись колой, двинулись к машине. Я успела подумать, что они — владельцы киосков и объезжают их, инспектируют после ночной смены… Я на своих каблуках не в счет. Но и Борис Юрьев не успел пикнуть, когда оба амбала набросились на нас сзади и запихнули в салон. Бориса первым, меня второй. Дам вперед они не пропускали. Оказалось, что еще один бандит поджидал на заднем сиденье и принял Юрьева, как акушер ребенка. Меня же вколотили в тесноту пинком под мягкое место. Вернее, так пинок задумывался. Но амбал был высок, поэтому саданул меня коленом по пояснице. Тот, который занимался на улице Борисом, уселся на переднее сиденье. Тот, который пнул меня, — на заднее. И иномарка понеслась в сторону выезда из города. До него по прямой было так близко, что оторопь брала.
«Так кто из нас эпицентр, Юрьев? — мысленно укорила я Бориса. — Господи, как повезло, что ты в штатском. Вдруг да сойдешь за обыкновенного гражданина?» Борис хрипло зарычал:
— В чем дело…
Ему без промедления вмазали тяжелым предметом по костям, если меня слух не обманул. Он уронил буйную головушку на грудь, и изо рта вертко потекла струйка крови. Это не очень страшно. Сева, бывает, молотится локтями и коленками, так что при виде алых жидкостей я не теряюсь. Однако есть одна деталь… В раннем детстве кто-то из взрослых повел меня прощаться с покойником. Юноша разбился на мотоцикле, что называется, вдребезги, но в гробу покоился, как херувим. Стояло лето, властвовала духота, и двери были распахнуты настежь. Комната полнилась яблочным духом. Во всяком случае я тогда были убеждена, что так пахнут яблоки. И сказала об этом вслух. На меня зашикали, вывели на улицу и там сообщили, что между запахами яблок и крови все-таки есть разница. Они были правы, скоро я забыла об инциденте, но с тех пор запах крови выдирает меня из состояния равновесия, как морковку из грядки. Я, честное слово, обещала себе не злить их, чтобы не сделать Юрьеву хуже. Но я была притиснута к Борису, и по мере того, как кровь запекалась…
