Иоанна Хмелевская - Зажигалка

— Бригида? Не Вивьен?

— Какая, к черту, Вивьен? Говорю же — Бригида. Как в банке. Хотя погоди…

Собеслав аж скривился, так сильно вспоминал.

— Погоди, погоди… Глупое имя, но звучит как-то знакомо. Ты говоришь, Вивьен? Я его слышал. Точно, слышал, сам бы не придумал. И как-то связано с Миреком. Вот, вспоминается, он мне жалуется, что некая Вивьен прицепилась к нему как репей и он никак не может от нее отделаться. А что? — вдруг заинтересовался он. — Есть у вас такая на подозрении?

— Путается в следственных документах, — осторожно сказал фотограф. Он точно не знал, но вдруг имена подозреваемых лиц представляют служебную тайну? — И это была Вивьен Майхшицкая?

— Холера ее знает, фамилии я не слышал. Но попробую…

— Что попробуете?

— Попробую поглядеть на фотографии. Что я тогда фотографировал? Заезжал я к ним редко и ненадолго. Ботанический сад? Знаете, ведь у каждого человека память отличается своим характером, вот у меня профессионально все события ассоциируются со снимками, взгляну я на свое фото и, может, что вспомню. Дай свой телефон, перезвоню, если что припомнится.

Вручая Собеславу свою визитную карточку, полицейский фотограф и представить не мог, как быстро задействует фотографическая память знаменитого фотографа и из какого источника она пробьет…

Примерно в это же время Вольницкий добрался до теннисиста.

Он застал его дома. Дом — не дом, а потрясающая резиденция, ибо теннисист был председателем знаменитой фирмы, в объявлениях и телефонных книгах обозначенной коротким, но веским словечком «ТРЕВОГА». Судя по всему, фирма работала отлично, люди всё больше нуждались во всяких установках, поднимающих тревогу, так что ее председатель мог себе позволить пожить в свое удовольствие. Сейчас, в полдень, он неторопливо расправлялся с завтраком на солнечной террасе. Не терпящие отлагательств дела решил по телефону еще ранним утром, а важные встречи перенес на вторую половину дня. Комиссара встретил приветливо, сразу предложил кофе, чай или чего покрепче. Есть всё, было бы желание.

Вольницкий выбрал кофе, за ним легче говорится, можно сделать вид, что приехал коснуться лишь ничего не значащих вещей. Да вообще-то оно, по сути, так и было.

Отхлебнув кофе и вздохнув, он начал:

— В воскресенье вы играли в теннис с Мирославом Кшевцем.

Хозяин дома сразу перестал приветливо улыбаться и озабоченно вздохнул:

— О, холера! Никогда не известно, что принесет день грядущий. Знай я, что его в тот день кокнут, ракетки бы не взял в руки. Но богом клянусь, от меня он живой уезжал! У меня и свидетели есть.

Вольницкий не стал задавать лишних вопросов, откуда, мол, ему стало известно о трагической гибели Мирослава Кшевца. Он знал, как быстро расходятся вести о смерти людей, чем либо знаменитых. Председателю могли позвонить и двадцать человек, и даже сто. Комиссар предпочел сразу перейти к делу.

— Кстати, о свидетелях, — как можно конфиденциальнее произнес он. — Я говорю с вами откровенно, учтите, но мы располагаем данными, ч то кое-кто из свидетелей может быть и причастен…

— Да что вы! — всплеснул руками председатель,

— А вы за всех из них можете с чистой совестью поручиться? Все они — сплошь друзья покойного?

И в этот момент на террасу выплыло волшебное явление — чутко подслушивающая супруга председателя. Тоже, должно быть, спешила к утреннему кофейку, да вовремя остановилась. Супруга была очаровательна в утреннем наряде и с утренним же превосходным макияжем. На ней было наброшено нечто вроде свободного кимоно, сверкающего серебряными нитями и почему-то заставляющего предполагать, что под ним кроется нечто чрезвычайно аппетитное и привлекательное.

Мадам с ходу включилась в разговор:

— О, ни в коем случае! Ты, Владик, никогда не ручайся за всех людей. Сам честный, так, думаешь, и все остальные такие?

И, уже обращаясь прямо к комиссару, вскочившему, чтобы поцеловать милостиво протянутую ручку, добавила:

— Мы ничего не скрываем, но ведь и чужие люди видели, а откуда моему мужу знать всех, кто пялился на них тогда? Мой муж, пан старший комиссар… ах, просто комиссар? Ну, все равно, мой муж — ну словно дитя малое, уж мне ли не знать, даже головы не повернет, если кто и начнет рычать и лаять…

— Но, Люсенька…

Люсенька же молнией пролетела по террасе к бару, налила себе коньячка и уже сидела рядом с мужчинами за утренним кофе. Вольницкий еле успел занять свое место.

— Вы, пан комиссар, меня спрашивайте. Они после своего тенниса… ладно, не стану выражаться, но ничегошеньки вокруг себя не замечают. Что тут стояли и сидели знакомые — это одно, и Болек со Стефаном даже пари заключили, кто выиграет, но за загородкой много всякого незнакомого народу было. Букеляк со своим псом явился, и бедную псину до умопомрачения довел, ведь тот привык за мячами бегать, так он его еле удерживал…

С трудом изгнав из головы образ какого-то Буколяка, вырывающегося от псины, комиссар постарался сосредоточиться и не очень придираться к форме изложения хозяйки, стараясь ухватить лишь смысл. А та тараторила не переставая:

— …и ни один не заметил, как страшилка забирается в машину Мирека.

Короткий перерыв на глоток коньяка пан председатель использовал по назначению:

— Моя жена очень наблюдательна, проше пана, может быть, несколько чрезмерно, но я все фамилии сообщил тому вашему сотруднику из полиции, который тут всех нас расспрашивал…

— И вовсе не всех! Меня не расспрашивал! — взъерепенилась Люсенька. — Я даже не знала, что он здесь был и допрос проводил.

— …и всех записал, даже нашу кухарку допросил, даже нашего садовника, — пытался докончить фразу председатель.

— Да много твой Ясь знает! — презрительно бросила мужу супруга. — Геня — другое дело, она себе на уме, но из кухни мало что увидишь. А я тут была, и у меня глаза на месте! Вот там стояли машины, — показала она пальцем место, где и Вольницкий оставил свою машину. — А она сзади подобралась, согнулась, чуть не на карачках, украдкой! И ничего мне не сказали! Если бы не Геня, я бы вообще не знала, что тут проводится такое замечательное расследование!

— Но, Люсенька, ведь тебя не было, когда с нас снимали показания…

— Не было, не было! А тогда-то я была, в самый главный момент! И мог ваш мент… пардон, ваш человек немного меня подождать и расспросить.

— До полуночи подождать?

— Подумаешь какое дело, ночь, полночь, ведь дело идет о смерти человека!

Перебранку супругов Вольницкий терпеливо переждал. Уже понимая, что они вряд ли причастны к убийству, он надеялся на появление в расследовании новых моментов. Особые надежды вселяли в него претензии пани Люсеньки. Что-то эта баба заметила, а их сыщик с ней не общался.

Супруга перестала пилить мужа и перешла к делу:

— Как хорошо, пан комиссар, что вы опять пришли, я уверена, никто вам не сказал того, что я видела, все прошляпили. Слава богу, у моего мужа не было никаких общих дел с покойным, так что мне не придется ничего скрывать…

— Люсенька!..

— А ты молчи и сиди тихо. Нет, я должна признать, что в людях мой Владик разбирается, в этом ему не откажешь. Мирек, пусть ему земля будет пухом, для тенниса — в самый раз, для танцев, для любых развлечений, но к делам его подпускать нельзя! Это Владик уже давно усек.

— Поздравляю! — искренне похвалил Владика комиссар. — А то важное, что все прошляпили, это что было?

— Да что вы женщин слушаете, пан комиссар! Сплетни, простые бабские сплетни.

— Ты бы уж лучше помолчал. Такие сплетни, которые я вижу собственными глазами, уже не сплетни, а факты, или как там у вас… О! Вещественные доказательства!.. Правда?

Вольницкий с готовностью подтвердил: истинная правда.

— Слышишь? А я собственными глазами видела — уродина явилась.

— Какая уродина?

Очень довольная собой пани Люсенька так и расплылась от удовольствия и вторично наведалась к бару.

Теперь она обращалась прямо к комиссару:

— Странно, что вы не знаете. Была одна такая особа, пан Мирек часто на нее жаловался, уж она так его изводила своими приставаниями, так изводила — не знал, бедняга, куда и деться. Чего он только не делал, чтобы от нее отцепиться. Ведь с остальными своими пассиями расставался запросто, просто бросал их за ненадобностью, а эта изводила его не один год, и он никак не мог от нее отделаться. Избегал ее как мог, ничего не помогало. Следила за ним постоянно, еще счастье, если он на машине уезжал, в конце концов, трудно преследовать человека на машине. А вот когда он просто брал такси — тогда хоть пропадай. Висела на хвосте как приклеенная, и дожидалась, когда выйдет из такси. От нас он скрывал знакомство с ней, но она его выследила, и стала и сюда являться. Ну и тогда, в воскресенье, уж не знаю, на чем она приехала, но уехали они вместе. Бедняга, видно, решился забрать ее, чтобы и к нам не вломилась. Говорю вам, тогда, в воскресенье, она еще раньше сюда заявилась и где-то пряталась, и, когда они вдвоем шли с корта, вытирая пот, она за его машину спряталась и сидела за багажником, скорчившись, на корточках, старалась, чтоб ее никто не увидел, но от меня не скроешься. Я даже слышала, как она заржала… Уродина, страшила, вы не представляете, пан следователь, до чего ж она страшна! И тут она заржала…