Душа в это время трудилась, вспоминала до мелочей, а вернее — проживала заново всю одиннадцатилетнюю супружескую жизнь с Зоей Сергеевной.
Когда по вечерам душа Гоши Гоголева вновь впрыгивала в его усталое тело, он пытался припомнить, чем занимался весь день. И не мог. Расспрашивать же об этом посторонних считал неприличным.
Причина отделения души Гоши Гоголева от тела крылась в том, что Зоя Сергеевна предпочла ему другого человека.
Истомленная душа Георгия Антоновича нырнула в его тщедушное тело, когда весенние сумерки спустились и из уличных фонарей брызнул желтый, мертвенный свет.
Гоша Гоголев обнаружил себя перед своим домом. Испытал вялый интерес: раннее утро сейчас или уже вечер?
Из почтового ящика Гоголев достал красивенький конверт из Америки с оторванными марками. Поднимаясь по лестнице, Гоша скользнул взглядом по душистому письму, написанному по-русски, но с непривычными завитушками и финтифлюшками, поэтому в первый момент показалось, что оно на иностранном языке.
Зоя Сергеевна набрасывала в распахнутые утробы чемоданов свои вещи, а Денис Ильич аккуратно их складывал, поглаживая, как живых.
Ох как не вовремя возник в дверях встрепанный человечек, уткнувшийся в письмо. Очки у бедолаги съехали на кончик носа, сейчас грохнутся!
При виде соперника Гоша тут же стал почесываться. Несимпатичные люди вызывали у него зуд, и никакие таблетки от этой аллергии не помогали.
— От кого письмо? — Зоя Сергеевна нарушила неловкое молчание.
— От моего дедушки. Из Америки. — Гоша старался не наткнуться случайно взглядом на чемоданы… и на Дениса… и на Зою… Поэтому пришлось уставиться в окно. Из‑за своего почесывания он приобрел еще более несчастный вид.
— Интересно. Дедушка родился?
— Я его от всех скрывал, — чистосердечно признался Гоголев. — Меня бы с американским дедом из министерства сразу турнули! Тем более, он миллионер! Хуже некуда.
Зоя Сергеевна вытянула из Гошиной руки пахучий листок с водяными знаками, как на сторублевке.
— Дорогой Джордж… — прочла Зоя Сергеевна по слогам. — Какой Джордж?
— Это я.
Столь невинная информация почему-то произвела на Зою Сергеевну сильное впечатление, но Гоше не дано было этого заметить.
— Что он пишет, Джордж?
— Дедушка едет к нам в гости! — рассеянно отвечал Гоша Гоголев, с ожесточением расчесывая свое тело.
Виновник этой сладостной пытки Денис Ильич, не придавая большого значения происходящему, отметил про себя: совсем завшивел, доходяга!
— Прекрати чесаться, мерзавец! — истерически вскрикнула Зоя Сергеевна, сама не понимая, что с ней происходит. Между бывшими супругами были приняты подчеркнуто вежливые отношения.
Как ни странно, от грубого выкрика Зои Сергеевны душа Гоши Гоголева радостно затрепыхалась, норовя расстаться с телом.
Напуганная всплеском своих чувств, Зоя Сергеевна шумно глотнула ртом воздух, всхлипнула.
— Он пишет, что приедет через неделю, — проговорила Зоя Сергеевна. — А сколько шло письмо?
— Почти два месяца! — от волнения Гоша ответил неестественно громко.
Зоя Сергеевна овладела собой.
— Послушай, Джордж! Мы должны срочно готовиться к приему дедушки!
Деятельная натура Дениса Ильича требовала в минуты душевной смуты какой‑нибудь работы. И он энергично продолжал начатое дело: упаковывал вещи Зои Сергеевны в чемоданы.
А Георгий Антонович смотрел со счастливой улыбочкой на бывшую жену и почесывался.
Глава 2
Старинный драндулет под названием «Роллс-Ройс» катился по улицам райцентра. Слово «катился», конечно, не подходит к тому, как автомобиль с жалобным скрипом и скрежетом подпрыгивал на ухабах. Водитель кара крякал, но получал от этой зубодробительной встряски большое удовольствие. В каком еще уголке земного шара мог он испытать нечто подобное! Через российские дороги приходило к нему узнавание Родины, оставленной вечность тому назад.
За рулем допотопного «Роллс-Ройса» восседал не старый, но, как говорится, поживший господин, в клетчатой кепке, галифе и кожаных перчатках, несмотря на жару. Округлостью форм и неугомонным характером автомобилист необычайно походил на Колобка.
Звался он Серафимом Терентьевичем Гоголевым. Откуда у него было платье начала века — из сундука ли с нафталином или из модного нью — йоркского ателье, можно было только гадать.
Старинная машина не перенесла очередной встряски — чихнула, кашлянула и нашла успокоение в глубокой луже.
Колхозник с помятым, небритым лицом хмуро уставился на допотопную колымагу.
— Братец! — обратился Серафим Терентьевич к мужику. — Не будешь ли ты так любезен подтолкнуть мой кар!
Колхозник уперся недоуменным взглядом в неизвестного: эх, не старое нынче время, чтоб сволочь его в органы как англо — японского шпиона!
— Ты из какого кино, дедуля? — смекнул колхозник.
— Из немого!
— Так это ж другое дело! — расплылся мужик в добродушной улыбке.
Ободренный Серафим Терентьевич кивнул мужику:
— Благодарствую! — И полез обратно в автомобиль. Газанул, ожидая незамедлительного извлечения из рытвины.
Но мужик, охваченный ностальгическими воспоминаниями о немом кино, зашагал по дороге дальше.
* * *
«…Мадам, уже падают листья…» — грустил Вертинский. Заезженная пластинка шепелявила, поскрипывая на граммофоне.
Супруги Гоголевы готовили свою малогабаритную двухкомнатную квартиру к приезду заморского дедушки. Для этого у близких друзей и на отдаленных свалках были раздобыты следующие предметы: иконка, керосинка, граммофон, фитильная лампа, развалюха — швейная машинка «Зингер». Для чего? Для создания старцу привычной ему обстановки начала века, словно он в те годы законсервировался. С антресолей были извлечены сундучки и шкатулки с дагерротипами, и теперь дедушка красовался на стене в виде безусого гимназиста и усатого прапорщика. Из того времени у Серафима Терентьевича неизменными остались лишь гусарские усы. С изображением юнца Гоголева соседствовали другие дамы и господа.
Хозяева дома нет — нет да и косились с умилением на свою экспозицию.
— Нам бы еще шашку! — вздохнул Георгий Антонович. — Мне на Птичке предлагали…
— Мы за керосинку всю жизнь расплачиваться будем! — оборвала его Зоя Сергеевна. — Чем мы кормить станем деда? Колбаса сильно страшная…
— Тогда давай я ее съем! — голодный блеск в глазах Гоши свидетельствовал о том, что он не шутит.
Хлопоты, связанные с приемом дорогого гостя, очень сблизили супругов. Даже подумать было страшно, что произойдет, если американский дед появится.
«…Мадам, уже песни допеты, мне нечего больше сказать…» — Вертинский, как всегда, все понимал.
«Роллс-Ройс» подкатил к дому Гоголевых, разумеется, не без посторонней помощи. Его буксировал «жигуленок».
Когда Серафим Терентьевич вылез на свет божий, к нему поспешил водитель буксира.
— Я должен принести вам свои извинения! — смущенно признался Серафим Терентьевич, извлекая из кармана бумажник. — Рубли у меня кончились…
— А что началось? — в голосе спасителя послышалась угроза.
— Доллары. Вы не согласитесь принять от меня вознаграждение долларами?
— Так и быть! — буркнул счастливчик.
— Гражданин, вы к кому? — скандальным голосом поинтересовалась у иностранца враждебная старушка со скамеечки.
«Мадам, уже падают листья…» — донеслось из открытого окна Гоголевых.
— Я к кому? — расчувствовавшись, переспросил Серафим Терентьевич. — Мадам, я к самому себе!
— Гоголевы в Америку намылились! — глубокомысленно сообщила старуха, которую назвали «мадам», своей визави на другой скамеечке.
— Я их всех, гадов, завсегда подозревала! — с болью в сердце откликнулась старуха, которую никогда в жизни никто не называл «мадам».
Гоша в кухне с жадностью доедал сильно страшную колбасу, а жена смотрела на него с опаской: сразу он рухнет на пол или погодит.
— Джордж…
— Не называй меня так! — с набитым ртом огрызнулся Гоша.
— Привыкай. Сколько прадеду лет, если он уехал ребенком?
— Он взрослым уехал. Скоро ему стольник стукнет.
Зоя Сергеевна затаила дыхание:
— Почему ты решил, что он миллионер? — не в первый раз она задавала мужу этот вопрос. Но ответа всегда ждала с нетерпением.
— У прадедушки самые крупные конные заводы на Западном побережье… — Гоголев сообщал столь волнующие вещи без всякого душевного трепета, поэтому заподозрить его в коварстве Зоя Сергеевна не могла.
Звонок в дверь возвестил о том, что Серафим Терентьевич со своими баулами и чемоданами уже здесь.
Ничего не подозревавший Гоша открыл дверь и сразу задохнулся в объятиях прадеда.
— Егор! — голос старика дрогнул. — Вот ты какой! Ох, стервец! — американец залюбовался своим потомком. — Вылитый я!
