Ознакомительная версия.
– Кха-а-ак это...
Под ногой громилы длинно скрипнул камешек. Я поняла, что Ленчик осторожно приближается к тому, что с расстояния в пару метров кажется ему цементной глыбой. Контакт субъекта с объектом был не просто нежелателен – категорически недопустим. Мысленно я воззвала к Трошкиной, заклиная ее сей же миг отвлечь громилу, чтобы я могла потихоньку утащить нашу бутафорию.
Я понимала, что отвлечь благодарную публику от созерцания цементной тверди и трепещущего на ветру тигрово-полосатого локона будет непросто, но имела основания полагать, что Алке это удастся. Однако Трошкина медлила. Тогда я высунула руку из клумбы, цепко ухватила холодную пластмассовую ногу за шикарно напедикюренный большой палец и медленно потянула на себя. Публика в лице Ленчика изумленно и недоверчиво выругалась. Самоходная псевдоцементная глыба медленно и величаво уползла в астры.
– К-к-к-к! Кар, кар! – донесся с крыши птичий крик, полный бесовского веселья.
Козырек над крыльцом затрясся, выдавая лошадиные габариты засевшей на нем смешливой вороны. Бедняга Ленчик затравленно оглянулся.
– Ду-у-у-уся! Ду-у-у-ся! – хладным ветерком пронесся над садочком тихий призыв.
Отведя веточку густо набеленной ручкой, из высоких кустов грациозно выступила Трошкина. Вот когда я порадовалась, что дала ей роль в нашем спектакле!
– Это ничего, что мы не знаем наверняка, кто убил Дашеньку, – убеждала она меня за обедом в буфете телестудии. – Кто-то ведь ее убил, верно? И лишнее колоритное привидение нам не помешает!
И точно, не помешало нисколько, даже наоборот – очень кстати пришлось! При виде Трошкиной, с самой страдальческой интонацией подсвистывающей: «Ду-у-у-уся! Ду-у-у-уся!», Ленчик что-то выронил – я услышала, как звякнул о брусчатку металлический предмет. Будь наш громила лет на сорок постарше, я бы подумала, что это упала его вставная железная челюсть. Мне и самой стоило труда удержать при себе и в себе все, что не являлось неотъемлемой частью моего организма. Помогло главным образом нежелание опуститься до уровня бульдога Бони.
Алка, с головой укрытая черным плащом, шла, приветственно покачивая поднятой вверх рукой. Это смотрелось как привет с того света, потому что из рукава торчали не пальчики, а женская головка. Блестящие черные волосы тряслись, синие глаза на мертвом желтом лице сияли потусторонним светом. Ксеноновые лампочки, вкрученные мастеровитым Тарасом в глазницы кукольной головы, смотрелись там гораздо эффектнее, чем на автомобиле.
На глазах у оторопевшего Ленчика синеокая горбунья со свернутой шеей невозмутимо проплыла от кустов до забора и скрылась в непроглядной тени.
– Хос-с-спди! – сипло выдохнул впчатленный Ленчик.
В одной руке у него была спортивная сумка, другую он сунул в карман. Рискованно приподняв голову над астрами, я с интересом смотрела, что же он вытащит? Карманное распятие, дорожный набор осиновых колышков или пригоршню серебряных пуль?
Все оказалось проще и прозаичнее. Ленчик вытянул из кармана мобильник и после паузы в несколько секунд засипел в него:
– Зайка, я ничего не понимаю! Ты не поверишь, но они обе здесь!
– Зяма, живо, подвинь собаку поближе! – зашептал на дереве, под которым вытянулись мы с фальшглыбой, оператор Саша.
Я вспомнила, что у них с Зямой есть связь, правда, односторонняя: у Саши радиомикрофон, у Зямы – «ухо».
Братец команду принял и выполнил, «дохлая собака» на невидимой палке выдвинулась вперед и зависла над головой Ленчика. Теперь каждое слово, произнесенное нашим героем, записывалось.
– Говорю тебе, они обе тут! – настойчиво повторил он. – И парикмахерша, и твоя подружка! Нет, я не пьяный! И не сумасшедший! Клянусь, я только что видел их своими глазами! Одна на дорожке лежала, натурально, в толстом-толстом слое бетона, как «Сникерс». Все, как было, – и нога эта с красными ногтями, и чубчик полосатый... Да черт ее знает, откуда она взялась и куда подевалась, но это точно была она... Да какая галлюцинация! Хотя, может, и галлюцинация...
Эмоциональный монолог пресекся долгой паузой, голос Ленчика упал.
– Дуся, дуся, дуся! – ободряюще засвистела Трошкина, добавляя клиенту энтузиазма.
Во мраке ночи путеводными звездочками призывно засияли синие ксеноновые очи.
– А вторая-то! – охнул Ленчик, торопясь поделиться с телефонным собеседником своими впечатлениями. – Голова набекрень, вся в черном, только глазищи светятся!
Трошкина, услышав, что о ней говорят, с удовольствием вышла на бис. Ленчик попятился и с отчаянием сказал в трубку:
– Я не могу!
Его собеседник – похоже, личность авторитетная – явно произнес в ответ пламенную речь запретительного характера, потому что Ленчик безмолвно затряс головой, не соглашаясь со сказанным, но и не смея возразить. Во дворе стало тихо, и в этот момент из-за угла дома прогулочным шагом вышел Максим Смеловский. Очевидно, обманутый затишьем, он решил, что спектакль уже закончился, занавес задернут, и шел, совершенно не таясь.
– Нет, не могу! Я вернусь! – громко сказал Ленчик в трубку.
Он повернулся задом к безмолвно манящей его Трошкиной, шагнул на ступеньку крыльца, и в поле его зрения попал Макс. Смеловский замер. Прятаться было поздно, но существовал микроскопический шанс, что нам повезет, и в потемках Ленчик не разглядит неподвижную фигуру в темных одеждах. Обувь, джинсы, джемпер и бейсболка – все это у Макса было черным, но на груди его предательски белела стильная «гималайская» галочка. Ленчик застыл на одной ноге. Стало ясно, что нам не повезло, Ленчик Макса увидел. Смеловский малодушно зажмурился.
Это был самый драматичный момент нашего шоу! Ни явление народу фальшглыбы, фаршированной фрагментами манекена, ни даже выход синеокой горбуньи Трошкиной по произведенному на зрителя впечатлению не шли ни в какое сравнение с этой встречей. Я услышала, как за кустами горестно и испуганно ахнула Алка. У Зямы от волнения задрожали руки, и дохлая собака, зависшая в воздухе над головой Ленчика, затряслась, как чумная. Сама я затаила дыхание, оцепенела, и только мозг мой с немыслимой скоростью просчитывал варианты дальнейшего развития событий. Наиболее вероятным мне представлялся следующий сценарий: Ленчик при виде живого и здорового незнакомого мужика перестанет трусить, возмутится и устроит нашей самодеятельной труппе такой разгон с применением грубой силы, что впору будет позавидовать бесчувственности зацементированного манекена. Я оценила расстояние от крыльца, на котором могучим атлантом замер Ленчик, до клумбочки, в которой садово-парковой скульптурой застыла я сама, и почувствовала себя как никогда слабой и уязвимой.
– Как, уже?! – с отчаянием в голосе вскричал Ленчик, обращаясь к Смеловскому.
Это было очень неожиданно и непонятно, но Макс, как человек вежливый, не смог проигнорировать прямой вопрос. Что отвечать, он не знал, поэтому молча покивал – мол, да, уже!
– Так быстро?!
Макс развел руками – мол, извиняюсь, так уж вышло. При этом какое именно действие или событие столь огорчает клиента высокой скоростью своего развития, по-прежнему было неясно.
– Я не хотел! – отступая, неискренне сказал Ленчик. – Это не я! Почему за мной?
Макс пожал плечами. Драматическая сцена затягивалась, не становясь от этого более осмысленной.
– Не надо, – жалобно попросил Ленчик.
Голос его сделался тихим. Зяма в порыве не упустить ни слова вытянул удочку как можно дальше и... не удержал – уронил «дохлую собаку»!
Косматый черный ком бухнулся на Ленчика, выжав из здорового парня пронзительный мышиный писк. И началось!
Ленчик упал, «дохлая собака» тоже, на нее – и на Ленчика – прыгнул рычащий Бонапарт, на живого песика с козырька над крыльцом стайкой спикировало с полдюжины сбитых черепичин, и уже на них рухнул мой дорогой братец. В падении он громко кричал «Фак ю!» и не перестал этого делать даже после того, как увенчал собой образовавшуюся кучу-малу. В нижнем ее ярусе со слезой в голосе матерился Ленчик. Французский бульдог, оказавшийся в унизительной роли буферной прослойки между англоязычной интеллигенцией и отечественным люмпен-пролетариатом, бессловесно визжал и скулил, черепичные плитки стукались одна о другую, и только «дохлая собака», спасибо ей, помалкивала.
А вот Смеловский, к которому наконец вернулся голос, непонятно кому заорал:
– Держись! – разбежался, упал поперек Зяминого тела и загудел:
– Я держу! Держу! Держу!
– Дальше снимать или хватит уже? – невозмутимо поинтересовался с дерева оператор Саша.
– Тут хватит! – крикнула я. – Давай за мной!
– А я? Можно и мне с вами? – из кустов с хрустом и треском полезла компанейская девчонка Трошкина.
Не дожидаясь, пока они подойдут, я припустила к дому, обогнула ворочающуюся у крыльца кучу-малу и взбежала на крыльцо.
Ознакомительная версия.
