В октябре 1894 года население Парижа составляет 2 миллиона 424 тысяч 705 человек, живущих в 82 тысячах домов, то есть по 31 тысяче 89 человек на один квадратный километр. Плотность населения во французской столице больше, чем в любой из европейских. В Париже зарегистрировано 200 тысяч безработных (официальная цифра на январь 1894 года). Они соглашаются на любую работу, отчаянно пытаясь заработать хотя бы четыре су. Очередь в дворники нескончаема, ждать «метлу своей мечты» приходится невыносимо долго. Не менее востребованы профессии фонарщиков и расклейщиков афиш. Любая работа хороша, когда пояс затянут туже некуда и нужно кормить семью, но на беду, претендентов так много, что трудоустроить всех физически не возможно. Мужчины разгружают корабли в доках, перетаскивают багаж на вокзалах, идут в чернорабочие. Летом ночи коротки, и, если удается в четыре утра получить работу на Центральном рынке, это большая удача. Зимой — другое дело: безработные раздают на улицах проспекты, грамотные нанимаются в рекламные агентства надписывать адреса на конвертах. Манной небесной становятся снежные заносы: на расчистку улиц нанимают работников обоего пола. Самое страшное, когда нет вообще никакой работы: долг булочнику, долг угольщику, сегодня не обедаем, да и завтра, наверное, тоже… Последний отчаянный шаг — закладная, а потом наступает день, когда человек не может заплатить за жилье, и его семья оказывается на улице. «Хотя в большинстве бедных кварталов дома по-прежнему непригодны для нормальной жизни, их владельцы не постыдились поднять квартирную плату, как это сделали в богатых районах. […] Жажда наживы столь велика, что не стесняется рядиться в одежды филантропии. В Париже появляется так называемая „программа дешевого жилья“, которая призвана оказать помощь беднякам, предоставляя им чистые, оборудованные всем необходимым для жизни дома».[92] Один из павильонов Всемирной выставки 1889 года был посвящен жилью для рабочих. Однако по мнению Жюля Симона[93] программа дешевого жилья никогда не будет осуществлена. «Истина, — писал он в газете „Фигаро“ 16 марта 1894 года, — заключается в том, что в дешевых домах есть только самое необходимое, а плату за них взимают весьма высокую, что повышает их доходность на 3,5–4 %». О домовладельцах Жюль Симон выразился так: «Они становятся благодетелями лишь потому, что им это выгодно». 30 ноября 1894 года законодательство облегчает финансирование дешевого жилья. Инвесторы получают налоговые льготы, благотворительные общества могут принимать участие в финансировании.
В первые две недели сентября разворачивается шпионский скандал, который надолго разделит Францию на два враждующих лагеря. Уроженец Эльзаса Альфред Дрейфус, штабной офицер, еврей по национальности, арестован за передачу Германии секретных документов, касающихся безопасности страны. Обвинение основано на некоей записке, именуемой «бордеро» и адресованной полковнику фон Шварцкоппену: тот порвал ее и выбросил в корзину вместе с другими ненужными бумагами, откуда записку выудила завербованная французской контрразведкой горничная. Вот содержание бордеро: «Мсье, я не имею от вас известий, мне не назначена встреча, но я счел нужным сообщить вам несколько интересных сведений: 1. Описание гидравлической тормозной системы двигателя объемом 120 л/мин и хода его испытаний. 2. Заметки о войсках прикрытия (новым планом будут внесены некоторые изменения). 3. Сведения о новом порядке формирования артиллерийских частей. 4. О Мадагаскаре. 5. Проект Устава полевой артиллерии (14 марта 1894 г.). Последний документ крайне трудно достать, я смогу держать его у себя всего несколько дней. Министерство разослало по подразделениям строго ограниченное количество экземпляров, обязав каждого офицера вернуть их после учений. Итак, если вы хотите изучить интересующие вас моменты, а потом вернуть документ мне, я сделаю выписки, но могу скопировать его полностью и отослать копию вам. Вскоре я отбуду на маневры». Виновного ищут в штабе: нет сомнений, что записка написана офицером. Полковник Фабр узнает почерк капитана Дрейфуса. Он сообщает об этом вышестоящему начальнику генералу Гонза, тот докладывает генералу де Буадеффру, который, в свою очередь, информирует военного министра генерала Мерсье. Министр консультируется с майором Дюпати де Кламом: тот якобы обладает знаниями в области графологии. Но де Клам страдает болезненной шпиономанией и антисемитизмом: он заявляет, что Альфред Дрейфус виновен. Для пущей уверенности министерство привлекает к расследованию эксперта-графолога Банка Франции Гобера. 13 октября тот представляет заключение, в котором говорится о явных расхождениях между почерком, которым написано бордеро, и рукой капитана Дрейфуса. В тот же день повторная экспертиза поручается Альфонсу Бертильону, который возглавляет службу криминалистического учета в префектуре полиции и не имеет навыков подобного исследования. Бертильон изучает почерки, пользуясь изобретенной им самим системой. Вечером 13 октября он подает рапорт, в котором утверждает, что «почерки полностью идентичны».
Морис Палеолог[94] в «Хронике дела Дрейфуса» описывает свою встречу с президентом Республики Казимир-Перье. Тот поинтересовался его мнением: «Что вы думаете о Бертильоне?» — «Его очень уважают в префектуре полиции. Говорят, он изобретателен, проницателен, но немного чудаковат». — «Он не просто чудаковат, а совершенно безумен! Я до сих пор нахожусь под впечатлением от общения с ним. Он битых три часа доказывал, что Дрейфус сам подделал свой почерк, когда писал бордеро. Казалось, передо мной сбежавший из Сальпетриер или Вильжюиф пациент…»
Тем не менее, генерал Мерсье отдал приказ арестовать капитана Дрейфуса, что и было сделано 15 октября. Подозреваемого препроводили в тюрьму Шерш-Миди. Расследование поручили майору Дюпати де Кламу, заведомо убежденному в виновности Дрейфуса. Он приказал обыскать дом задержанного и угрожал его супруге, заявив несчастной женщине, что ее муж арестован за худшее из преступлений и что вина его доказана. Никаких улик при обыске не нашли. Обвинение основывалось исключительно на бордеро. Назначили трех новых экспертов. Ни один не согласился с мнением других. «Подобное расхождение в результатах экспертиз никак не подкрепляет обвинение, создается впечатление, что делу вот-вот будет дан задний ход[95]».
Утечки, между тем, продолжаются, пресса неистовствует. 29 октября газета Эдуара Дрюмона «Ла Либр Пароль» («Свободное слово») дает броский заголовок на первой полосе: «ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА. АРЕСТ ОФИЦЕРА-ЕВРЕЯ АЛЬФРЕДА ДРЕЙФУСА».
Все, что относится к армии, свято. В воздухе витает мечта о реванше. Поражение 1870–1871 гг. и потеря Эльзаса и Лотарингии в сознании граждан могли быть только результатом предательства. Теория заговора будоражит общественное мнение. К гипертрофированному патриотизму добавляется менее благородное чувство — антисемитизм. Его используют в политических целях все чаще, он отравляет все классы общества и подогревается прессой. Каждой день продается от миллиона до полутора миллионов газет.
Эдуар Дрюмон сделал антисемитизм своим коньком. Его газета «Ла Либр Пароль» (основана в 1892 г.) придерживается ультранационалистических взглядов и опирается на ненависть к евреям. Газета «Ла Круа», имеющая католическую направленность (основана в 1883 г. ассомпционистами[96]), не стесняется называть себя «самой антиеврейской газетой Франции».
Напомним, что в те годы евреев во Франции не больше 80 тысяч, то есть 0,02 % населения, и больше половины живут в Париже. Во всем офицерском корпусе, насчитывающем 40 тысяч человек, 1 % евреев, то есть не более 300 человек.
Травлю инициирует генерал Мерсье. 17 ноября он дает интервью «Матен», 27-го — «Фигаро», и в обоих случаях заявляет, что виновность офицера Дрейфуса не вызывает сомнений.
Таким образом, общественное мнение сформировано еще до начала процесса. Начинается разнузданная антисемитская кампания. В стороне от всеобщей истерии остаются немногие. К их числу принадлежит Сен-Жене (Эмманюель Бюшерон), военный хроникер «Фигаро». 19 декабря он пишет: «Во Франции сорок тысяч офицеров: этот капитан просто один из них. […] Будь он католиком или вольнодумцем, в его поступке усмотрели бы один из тех отдельных чудовищных случаев, какие происходят во все времена, и назавтра заговорили бы о чем-нибудь другом. […] А сейчас в стране только и разговоров, что об одном человеке и его предательстве, и все потому, что он — еврей».
В тот же день, 19 февраля, капитан Дрейфус предстал перед закрытым заседанием военного суда, где ему зачитали обвинение: «Господин капитан Дрейфус обвиняется в том, что в 1894 году по преступному умыслу вступил в сношения с одним или несколькими агентами иностранных держав и с целью предоставить им средства для совершения вооруженного нападения либо начала войны против Франции передавал им секретные документы. Обвинение, выдвинутое против капитана Дрейфуса, основано на деловом письме, написанном на бумаге „плюр“, не подписанном и не датированном, удостоверяющем, что конфиденциальные военные документы были переданы агенту иностранной державы. […] Доскональное изучение почерков всех работающих в Генеральном штабе господ офицеров позволило установить, что почерк капитана Дрейфуса весьма схож с почерком, каким написано вышеупомянутое деловое письмо».