Париж. Международный аэропорт Орли
Ночь с 12 на 13 декабря 1977 года
Эскалатор, как ленивая серебристая река, выбросил меня в бурлящее море людей с чемоданами, саквояжами, кейсами, зонтами. Пахло свежим печеньем и зимой. Площадь перед аэропортом, сверкавшая неоном за стеклянными стенами-витражами Орли, была припорошена первым снегом. Франция уже начинала готовиться к Рождеству…
Никто меня не ждал, не встречал, не бросался в объятия и даже не спрашивал, который час и каким рейсом я прилетела. Потоки загорелых и белозубых, в меру упитанных и прекрасно одетых женщин и мужчин лились по холлам и переходам, а воркующий голос женщины-информатора, витавший над ними, словно напоминал этим людям, что огромный, яркий и беззаботный мир с нетерпением ждет их — в Сан-Пауло, Йоханнесбурге, Рейкьявике, Монреале, Бангкоке, Аделаиде… Собственно, им даже не надо было напоминать — они и так прекрасно это знали.
Я зачарованно стояла в самом центре этого всемирного перекрестка, где люди, не дожидаясь, пока вспыхнет зеленый глаз светофора, сами прокладывали себе дорогу, сами находили свои залы и секции, свои авиакомпании и самолеты, потому что это был их перекресток, их дороги, их жизнь…
Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Юджин оказался хотя бы на минуту здесь, в этом гигантском людском муравейнике. Именно сейчас, перелетев через Атлантику и оказавшись по другую сторону океана, я наконец поняла, почему мне было так хорошо с этим полумальчишкой, полумужчиной. Юджин был одним из тех людей, без которых Орли выглядел бы, как мрачный памятник из холодного бетона и отчужденного стекла. Мне были абсолютно безразличны меха и лайковые портпледы этих женщин и мужчин, меня совершенно не трогали их слепящие драгоценности, роскошные дубленки, породистые, идеально выбритые лица и лебединые шеи, благоухавшие тончайшими духами. Уверенность в себе — вот чем буквально дышала эта толпа и чего мне так не хватало. А в Юджине эта уверенность перехлестывала через край и мелкими брызгами освежала мое лицо, мою душу, мою плоть…
Я вздохнула и, как кролик, завороженный неоновым взглядом удава, поплелась к ярко освещенной витрине бистро. Посидеть одной, побыть эти шесть часов наедине со своими мыслями, заштукатурить наглухо эту палитру ярчайших цветов серыми воспоминаниями о Мытищах, о Москве, о зловещем здании у метро «Дзержинская»…
— Мадам?
Передо мной стоял черноволосый гарсон в белой хрустящей куртке, молодой, плечистый: такому бы носить не подносы, а гири.
— Кофе, пожалуйста.
— Со сливками?
— Да.
— С бриошами?
— Да.
— Может быть, мадам хочет перекусить?
— Попозже.
— Несу, мадам.
Я порылась в сумке и вытащила золотистую пачку «Бенсон энд Хеджес». Сигареты Юджина. По-моему, они даже сохранили его запах. В тот вечер, в отеле, мы так ни разу и не закурили. Вернувшись в «Плазу», я дала себе слово, что не буду вспоминать ни Юджина, ни эту полутемную комнату, ни прикосновения его рук, ни это сумасшедшее, неземное ощущение чисто женского счастья, когда ты не просто веришь, когда ты знаешь, что тебя любят… Я дала себе слово не вспоминать об этом до тех пор, пока не увижу его вновь. И здесь в Орли, в аэропорту, я нарушила это слово и ощутила такой прилив радости, словно только что побывала в объятиях Юджина.
Я повертела в руках пачку и вдруг явственно, словно Юджин расположился напротив, услышала его смешливый голос: «Закуривайте, гражданка!»
— Закуривайте, гражданка!
Я вздрогнула, но так и не смогла заставить себя поднять голову. Меня вырвали из моих воспоминаний мгновенно, резко. Так за волосы вытаскивают из омута самоубийц.
— Между прочим, приличные женщины не сидят без спутников в парижских бистро, — голос Витяни был по обыкновению ироничным и жизнерадостным. — Только проститутки.
— А я и есть проститутка. Разве приличная женщина когда-нибудь позволила бы себе иметь дело с вами?
— Опять хамишь, Мальцева?
Я наконец набралась духу, чтобы взглянуть на Мишина, но увидела… совершенно незнакомого человека — жгучего брюнета с бородкой и в тонких профессорских очках.
— Бог мой, Витяня, что ты с собой сделал?!
— Валентина, только не говори, что я утратил свое врожденное обаяние!
— О нет, это неистребимо.
— Ну, как там, в Буэнос-Айресе?
— Лето.
— Меня вспоминают?
— Тебя — с особой любовью.
— А ты как?
— Как видишь.
— Ты мне можешь не верить, Валя, но я действительно тебе рад.
— Мишин, если б я могла сказать то же самое! — я вытянула сигарету из пачки и прикурила от зажигалки, которую любезно поднес мне Витяня. — Ты меня встречаешь?
— Уже встретил.
— Зачем?
— Тебя же предупреждали в посольстве.
— Я спрашиваю, почему именно ты?
— А чем я хуже других? Встречаю, чтобы убедиться, что ты нормально прилетела и нормально улетишь, — Витяня щелкнул пальцами. — Перно, пожалуйста!
— Брехня! Они бы не стали так рисковать, посылая тебя для подобной ерунды в самое людное место в Европе.
— Ты у нас, Валюха, не ерунда. Ты у нас теперь особо ценный кадр, за которым нужен глаз да глаз…
— Значит, приглядываешь?
— Ну!
— Что, так и будем сидеть в бистро?
— Почему бы и нет? Побеседуем.
— О чем?
— Об одном господине по имени Юджин. Тебе знакомо это имя, Валя?
— Да.
— Он с тобой работал?
— Да.
— И, судя по результатам, хорошо поработал?
— Смотря по тому, что ты имеешь в виду.
— Ну, сама знаешь что. Среди методов тайных служб секс, безусловно, один из самых перспективных. Но чтобы офицер разведки спал с объектом вербовки, да еще, так сказать, без отрыва от производства, — это уже, подруга, авангард, который я не понимаю.
— Что ты несешь, Мишин?
— Ты трахалась с ним, Валентина?
— Да.
— Зачем?
— Идиотский вопрос.
— Зачем, Мальцева?
— Потому что он этого хотел. Потому что иначе мне было трудно убедить его в своей искренности. Потому что он, в конце концов, приятный мужик… Тебе нужны дополнительные аргументы или достаточно этих?
Мишин с любопытством смотрел на меня.
— Может, сформулируем так: стремясь выполнить задание, ты несколько перестаралась?
— Ну, это уж не тебе решать.
— Мне.
— A-а, поняла: ты выполняешь в Париже роль контролера ОТК?
— Умница.
— Ты устраиваешь мне «предбанник», да? Чтобы я вошла в святой дом на Лубянке голенькой, как новорожденная?
— Опять в «десятку».
— Словом, ты теперь эксперт по Мальцевой?
— Добавь: лучший эксперт.
— И ты мне не веришь?
— Ты сегодня весь вечер угадываешь. Я не верю тебе.
— И если мне не удастся тебя переубедить, то?..
— Постарайся.
— А если я закричу? Прямо здесь вот, в бистро, заору на хорошем французском, что ты советский шпион и хочешь расправиться с беззащитной женщиной! Что тогда?
— Тогда ты подпишешь себе приговор. То есть докажешь, что мои подозрения имеют под собой реальную почву, и будешь моментально ликвидирована. Посмотри под стол. Только не суетись…
Под столом я не увидела ничего, кроме черной туфли Витяни у своей ноги.
— Тебе нравятся мои туфли?
— Я не разбираюсь в мужской обуви.
— В моей ты вообще ничего не смыслишь. Так вот, стоит тебе открыть рот, как я сделаю легкое движение ногой, из подошвы выскочит маленькая, совсем малюсенькая иголочка, которая слегка кольнет тебя в твою очаровательную ножку. В первые пять минут, то есть в то время, которое понадобится мне, чтобы расплатиться и покинуть этот вертеп, ты будешь сидеть тихая, смирная и даже улыбающаяся. Правда, выражение лица у тебя будет придурковатым, но на это вряд ли кто обратит внимание: в Париже достаточно наркоманок и просто дебилок. А еще через пять минут ты почувствуешь, как из твоих легких начнет улетучиваться воздух. Незаметно так, но ощутимо. Правда, и тогда ты не сможешь закричать, поскольку дебилы лишены инстинкта самосохранения. Потом приедет скорая помощь, явится полиция и зафиксирует скоропостижную смерть гражданки СССР В. В. Мальцевой от острой сердечной недостаточности… Ну что, живописать дальше или будем говорить по душам?
— Поговорим…
— Что он сказал тебе?
— Кто?
— Твой новый хахаль.
— Когда?
— Когда спал с тобой.
— Витяня, а тебе не противно, а?
— Валентина, я не верю ушам своим: ты хочешь меня пристыдить? Меня?
— Ты помнишь, тогда, в лесу?..
— Ну.
— Когда мы прощались и…
— Сказал же, помню. Дальше что?
— А! — я почувствовала страшную усталость. — Ерунда, проехали.
— Договаривай! — Витяня ткнул сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.
— Ну, мне показалось тогда, что ты…
