Фил. Услышав русскую речь, Валерий заткнулся, но испугался еще больше и кинулся к двери, которая вела в соседний номер.
Так он не один тут поселился? Вот почему в чеке была такая большая сумма!
— Что тут происходит? — услышал Фил голос за своей спиной. Обернулся. — Вы кто?
— Здравствуйте, доктор Эйгельман.
Ее брови взметнулись вверх и воспарили над очками в роговой оправе. Теми же, в которых она обычно фотографировалась. И, к слову, выглядела она в целом так же, как на снимках в интернете. То есть сохранилась она прекрасно, и это не фото были старые, а она моложавая.
— Меня зовут Филип. Фамилия Петров.
— Вы частный детектив, нанятый Валерием? — проявила осведомленность и догадливость Тати-Анна.
— Мы называем себя специалистами по деликатным вопросам. Между собой — искателями. — Фил посмотрел на Кондратьева. Тот немного успокоился, увидев доктора, но не настолько, чтобы встать или сесть. Метался из угла в угол, что-то бормоча. — Он пьян?
— Не в себе. Я только его успокоила, и тут вы.
— Мне нужно поговорить с Валерием.
— Он не будет общаться с вами.
— Даже через вас? — Она покачала головой. — Тогда я буду вынужден вызвать полицию. Господин Кондратьев первый подозреваемый в убийстве Джинни Россини, или Евгении Костиной.
Услышав это имя, Валерий упал на пол. Не рухнул, а сполз по стене. Оказавшись в лежачем положении, он подтянул колени к груди, руками обхватил их и захныкал.
— Он притворяется неадекватным, чтобы избежать наказания? — предположил Фил.
— Вы ошибаетесь, молодой человек. Валера серьезно болен. И я тут, чтобы помочь ему.
Сказав это, доктор Эйдельман подошла к пациенту и стала что-то шептать ему на ухо. Это не помогало. Валера начал плакать, громко, с надрывом.
— Принесите из моего номера черную косметичку, пожалуйста, — попросила женщина. Она пыталась разжать пальцы Валерия, которыми он впивался в свои предплечья.
Фил прошел через дверь номера в соседний. Такой же в точности, но светлый. В Валерином же горел только ночник.
Фил нашел косметичку и принес ее Тати-Анне. Она вынула шприц, наполненный лекарством, и сделала пациенту укол.
— Не лучше его переложить на кровать?
— Нет, на полу ему спокойнее. Сейчас уснет, и мы с вами поговорим. Потерпите.
Фил не возражал. Усевшись в кресло, стал ждать окончания припадка. Прошло минуты две, и плач сменился тихим посапыванием. Пациент уснул.
Тати-Анна легко встала на ноги. Удивительная энергичность для женщины ее возраста. А если вспомнить, что она еще и без руки, то вообще ей поражаешься. Ничего в движениях не выдает этого. На кистях тонкие кожаные перчатки, но такие носят многие дамы в возрасте, а не только те, что имеют протезы.
— Хотите чаю? — спросила Тати-Анна.
В номере чайника не было, только чашки, и Фил ответил:
— Выпил бы, но не в баре.
— Пойдемте ко мне. Я с собой во все поездки беру кипятильник, вещь из моего советского детства.
— Мы оставим Валерия тут?
— А вы думаете, он сбежит? — Снова брови показались из-за оправы. При такой активной мимике так мало морщин, это довольно странно. Неужели колет ботекс? — Валера проспит до утра.
— И что потом?
— Я отвезу его в клинику и оставлю на попечение коллег.
Они прошли в номер Эйгельман. Она закрыла дверь не до конца. Не для спокойствия Фила, разумеется, а чтобы приглядывать за пациентом.
— Вы укрываете преступника, доктор Эйгельман, — проговорил он, усевшись в ближайшее кресло. Пусть Кондратьев будет и под его присмотром.
— Валера не убийца.
— Этому есть доказательства?
— А у вас есть доказательства обратному? — внимательно посмотрела на него Тати-Анна. — Существует такое понятие — презумпция невиновности. Или вы забыли о ней?
— Мы — это россияне?
— Нет, я имела в виду людей вашего возраста. Мне стало трудно понимать молодежь, поэтому я не беру ни новых учеников, ни пациентов.
Ведя разговор, она занималась чаем. Один стакан уже был заварен (она приготовила его себе до вторжения Фила), вода для второго кипятилась.
— Я точно знаю, что Валерий нападал на Евгению Костину (буду называть ее так) и тащил ее в легкую моторную лодку. Она сопротивлялась, даже стреляла в него, но не попала. Он сорвал с нее халат, разорвал пижаму, и все же Женя вырвалась и убежала. Этому доказательства имеются: на теле жертвы должны остаться следы ДНК вашего пациента.
— Хорошо, что их нет в базах, и Валера вне подозрения. Убийцей его считаете вы, а не полиция.
— Я легко с ней свяжусь.
— Зачем вы лезете во все это? Только из-за репутации, которая может пострадать?
— В том числе. А еще может пострадать человек, который мне дорог. Но не будем об этом.
— Не будем. — Она вытащила кипятильник из розетки, в чашку бросила пакет китайского чая. — Лучше я расскажу вам правду, и вы в нее поверите.
Эйгельман поставила чашки на круглый журнальный столик. На него же положила плитку швейцарского шоколада, уже раскрытую и поломанную.
— Валера мой самый выстраданный пациент, — начала она. По-русски Тати-Анна говорила прекрасно, но с ярким грузинским акцентом. — Он попал в клинику в ужасном состоянии полуовоща. Его неправильно лечили и чуть не довели до полного помешательства. Я смогла, не побоюсь этого слова, вырвать его из лап безумия. Валера стал нормальным.
— Разве извращения — это нормально?
— Если бы вы знали, что с ним произошло…
— Я знаю. Читал дневник Жени, написанный рукой ее подруги. Она профессиональный литератор.
— Лидия, кажется? Женя рассказывала мне о ней. Но уверяла, что та порядочный человек и никому не покажет свой дешевый романчик в стиле девяностых (так она сама его называла — не я, я не читала).
— Она сделала это только после того, как Женю убили. Она пришла к тому же выводу, что и я: это дело рук вашего пациента.
— Трудно объяснить НЕ ПСИХИАТРАМ, что это невозможно. У Валеры была жуткая зависимость от мучителя. А спустя время он начал воспринимать тот период своей жизни как самый счастливый. Он начал искать Женю не для того, чтобы убить, наоборот…
— Попроситься назад, в рабство?
— Именно. Он пытался полноценно существовать без нее. Вел активную жизнь. Жаль, не ту, которая могла бы лечить его дальше. Жениться не надо было — это раз. Политикой заниматься — два.
— Холостых политиков в те времена не бывало, вот и женился. Как я понимаю, по указке отца.
— Да, Кондратьев-старший сделал все, чтобы сын окончательно сломался. Не специально, естественно. Хотел, как лучше, и никого не слушал.
— А кого мог бы?
— Меня. Я приезжала в Россию для разговора с ним. Не зря я назвала Валеру выстраданным пациентом. Ни за кого
