Собранная Пятоевым информация привела Пятоева к одному важному, но не утешительному выводу. Вывод гласил следующее: если хочешь быть здоров — не нужно обращаться в милицию. По крайней мере в псковскую. Кроме того, общаясь с юной жизнерадостной девушкой, майор в отставке проникся тягой к путешествиям в дальние страны. В частности в Израиль.
— Ты понимаешь, Володя, из Пскова я ничем Наташе помочь не смогу, — говорил он штурмбанфюреру, и при этом лицо Пятоева приняло такое выражение, что владелец магазина «Черный следопыт» невольно поежился — что-то реально сделать я смогу только на месте. Израиль, слава Богу, не Китай. Страна маленькая, как-нибудь я ее там найду. В крайнем случае, переверну все их публичные дома, один за другим.
— И каким образом ты туда въедешь, на что будешь жить? — охладил его пыл Штурмбанфюрер. — Ты что, красотка с открытым в псковской милиции уголовным делом или еврей? Как мы знаем, других туда не пускают. Признайся честно своему лучшему другу, Штурмбанфюреру, Пятоев. Ты еврей?
— Нет, к сожалению, — грустно ответил Пятоев.
Ты не должен стыдиться своей национальности, Пятоев, — не на шутку расходился Штурмбанфюрер, — спрашиваю еще раз. Игорь, ты еврей?
— Володька, отстань, — сказал Пятоев, лучше подскажи что-то разумное. С еврейским вопросом, который неожиданно так остро стал перед бывшим майором ВДВ, дела у него обстояли скверно. Кроме того, что он сам евреем не был, евреев не было даже среди его знакомых. Лишь после длительных и напряженных воспоминаний ему удалось вспомнить двух представителей этой национальности, с которой когда-то сводила его судьба. Причем, если воспоминания об одном из этих представителей были теплыми, то воспоминания о другом были исключительно тяжелые.
Теплыми были воспоминания о его бывшей однокласснице по фамилии Герштейн. Она была девушка полноватая, и обычно внимания Пятоева не привлекала. Но однажды, на выпускном вечере, Игорь, вместе со всем своим классом, пил вино на заросшем кустами берегу реки Великая. Потом, уже под утро, он почему-то оказался с Герштейн наедине. Наверное, она попросила провести ее домой, они жили рядом. Герштейн была в белом нарядном платье, Игорь на какое-то мгновение оказался от нее с боку и чуть сзади и неожиданно обратил внимание на то, что у Герштейн большая грудь. Будущий десантник остановил свою одноклассницу и расстегнул ей платье. При ближайшем рассмотрении грудь Герштейн оказалась не только большой, но и удивительно белой. К огромному удивлению Игоря, Герштейн не только не сопротивлялась, но и хихикала, прикрыв рот малюсенькими ладошками. Никакого продолжения их скоротечный роман не получил. Пятоев вскоре уехал поступать в рязанское училище Воздушно-Десантных Войск, а Герштейн поступила где-то в педагогический институт. Да и без бутылки вина Герштейн не казалась Пятоеву столь уж привлекательной.
Другой случай боевого соприкосновения с лицом еврейской национальности оставил в Пятоеве ощущения значительно более тягостные. Когда он еще был совсем молодым старшим лейтенантом, на базу, где он служил, прислали студентов какого-то вуза проходить воинские сборы. В подчинении Пятоева, среди прочих, был студент по фамилии Рабинович. Ростом он был очень мал. Но обращал на себя внимание не этим, а удивительно тонкой костью.
Замполит называл его: «Ну ты, блин, Золушка». Называть его по фамилии замполит не мог, так как считал, что для старшего офицера, тем более для политработника, публично оскорблять солдата недопустимо. По мнению Пятоева, замполит был абсолютно прав. Назвать человека, тем более молодого, «рядовой Рабинович», что звучит двусмысленно, оскорбляет национальные чувства, содержит оскорбительный намёк и несёт пренебрежительный оттенок, для офицера Советской армии совершенно недопустимо.
Начальник вещевого склада, в силу занимаемой должности был человеком более интеллигентным, чем замполит, и, в дополнение к этому, склонным к каламбуру, называл Рабиновича «князем Подмышкиным». Обмундирование он выдал Рабиновичу самое маленькое из того, что было на складе. Но, тем не менее, сапоги и гимнастерка были на три размера больше желаемого, ремень обхватывал тонкую талию раза четыре, а пряжка с желтой звездой, спасибо, что пятиконечной, закрывала полживота. Самым же трогательным в образе князя Подмышкина были большие невеселые глаза, выглядывающие из-под сползающей на круто изогнутый нос пилотки.
Старший лейтенант Пятоев прекрасно понимал, что пребывание в его подчинении рядового Рабиновича ничего хорошего ни для вверенного мне подразделения, ни для него лично не принесёт, но действительность превзошла его самые смелые ожидания.
Но старший лейтенант Пятоев не терял надежды сделать из него отличника боевой и политической подготовки, а потому однажды счел нужным высказать перед строем относительно выправки рядового Рабиновича.
— Его сапоги если и чищены, то не сапожным кремом, — сообщил Пятоев притихшему строю, — Его брюки в пятнах, вызывающих самые смелые ассоциации. Гимнастёрка рядового Рабиновича ещё сохранила свой цвет, но подворотничок к ней пришит таким образом, что с шеей он не сможет соприкоснуться не при каких обстоятельствах. Пилотка, судя по всему, прежде чем занять своё законное место на голове рядового Рабиновича, попала под гусеницу танка возле полкового туалета. Рядовой Рабинович, вероятно, полагает, что советский войн должен вселять страх и внушать ужас…
Но того воспитательного эффекта, на который рассчитывал старший лейтенант Пятоев, его выступление не произвело. Скорее наоборот. Через две недели пьянки, завершившейся принятием присяги, подразделению, которым командовал старший лейтенант Пятоев предстояло совершить марш-бросок с полной выкладкой на десять километров. Отойдя от ворот базы метров на семьсот, Пятоев обнаружил, что маленькие нежные ножки рядового Рабиновича, свободно болтавшиеся в сапогах, покрылись пышными кровавыми волдырями. На тактичное замечание старшего лейтенанта о том, что портянки, в отличие от ажурных чулок, даются человеку для того, чтобы наматывать их на стопы, а не подвязывать на бедрах, рядовой Рабинович не ответил «так точно». Напротив, его ответ содержал в себе так много сарказма и включал в себя столь широкие обобщения, что если бы Пятоев его не остановил, то дело закончилось бы трибуналом. В дальнейшем, сгибаясь под тяжестью автомата Калашникова модернизированного, бравый солдат Рабинович отправился в расположение части. Мысленно провожая Рабинович в дальнюю дорогу, Пятоев не мог избавиться от дурного предчувствия. Ему почему-то казалось, что две школьницы, которые собирали ягоды возле ворот базы, из хулиганских побуждений могут отобрать у него автомат. К счастью для Рабинович эти девочки оказались добрее и человечнее, чем о них подумал Пятоев. Повстречав раненного в обе ноги защитника родины, девочки заботливо поинтересовались, почему такой маленький мальчик ходит в тундре один, без мамы, и откуда у такого маленького мальчика такая красивая борода.
Рабинович посмотрел на будущих матерей снизу вверх полным тысячелетней грусти взглядом и откровенно сознался, что ему посчастливилось убежать с урановых рудников. При этом он застенчиво повинился, что удалось ему так же оглушить здоровенного охранника, а так же забрать его обмундирование, в которое он сейчас одет, и автомат. Далее, после глубокого вздоха, полным безутешной грусти голосом, Рабинович сообщил, что пробирается в санчасть, хотя шансов на спасение нет. По его словам, ещё несколько лет назад он был выше на две головы, был шире в костях на два пальца, а так же имел курносый нос, голубые глаза и широкие плечи. А сейчас, из-за больших доз радиации, на его ногах образовались незаживающие раны, на которые даже не садятся мухи, нос его изогнулся, а сам он весь сморщился и почернел.
Сердобольные девочки накормили его ягодами и помогли донести до санчасти автомат и сапоги. На прощание он, встав на цыпочки, поцеловал девочек в лоб и изъявил желание, не откладывая дело в долгий ящик, похоронить его с воинскими почестями. При этом он назвался старшим лейтенантом Пятоевым и попросил передать «последнее «прости» моей супруге. Девочки расплакались и отдали ему все ягоды. После чего они побежали по указанному Рабиновичем адресу и рассказали находящейся на седьмом месяце беременности Нине, что его супруг, старший лейтенант Пятоев, находится при смерти, а так же просили ее не волноваться. Нина прибежала в штаб полка в одном халате. За старшим лейтенантом Пятоевым в тундру был немедленно выслан санитарный вездеход. Когда Пятоева доставили в медсанбат, он пригласил находящегося с ним в одной палате рядового Рабиновича пройти с ним в темный угол и сказал ему:
— Я убью тебя, Рабинович.
В ответ на это рядовой Рабинович, превозмогая боль, встал на цыпочки, в результате чего его голова оказалась на уровне плеча Пятоева, и дерзко бросил в глаза обидчику:
