— Ты бы лучше освежила в памяти французский. Во вторник вечером мы летим в Монреаль.
— В Монреаль!
— Если, конечно, у тебя нет других планов…
— О, Ивен! Мы едем на «Экспо»?
— Мы едем на «Экспо».
Но теперь, похоже, наша поездка сорвалась.
Мы приземлились в аэропорту имени Кеннеди, и я на руках вынес Минну из самолета. Один из пассажиров, глядя на нее, скорчил умильную улыбку. Минна спала и, к счастью, не видела его рожу.
— Какая симпатяшка! — сказал он. — Наверно, она замерзла?
— Наверно.
— Наверно, утомилась на выставке? Детям там раздолье! Видели ли бы вы моих чертенят. Долго там пробыли?
— Не очень, — смиренно ответил я.
Минна проснулась, когда я уже стоял в зале выдачи багажа. Она спросонья не сразу поняла, где мы, и я сказал, что в Нью-Йорке. Это известие заставило ее погрузиться в задумчивое молчание. А потом Минна спросила, впервые за все время, почему нас не пустили на выставку. Потом что они дураки, объяснил я, и не захотели пускать нас в Канаду.
— Мы совершили что-то нехорошее?
— Нет.
— Это потому, что я тебе не настоящая дочка?
— Нет. Дело во мне.
— Не пойму.
— Не важно, — я подхватил чемодан, который вроде бы в полете малость потяжелел. — Ты устала?
— Сколько времени?
— Почти час ночи.
— «Экспо» уже закрылась до утра?
— Скорее всего, да.
Она обдумала мой ответ.
— Куда мы теперь?
— А ты куда хочешь?
— В туалет.
Я подождал Минну под дверью дамской комнаты. Она вышла с глубокомысленным выражением на лице.
— Полагаю, нам надо поехать домой, — изрекла девочка.
— Нет.
— Нет?
— Мы поедем в Канаду.
— Но они же нас не пускают.
— Ну и черт с ними! — огрызнулся я. — Мы сейчас найдем тут поблизости мотель и… Минна, ты сможешь поспать в самолете?
— Я не хочу спать.
— А, ну коне-ечно! — Я подвел ее к креслу в зале ожидания и попросил подождать меня здесь, а сам пошел к стойке авиакомпании «Америкэн эйрлайнз». Там мне сказали, что мы уже опоздали на последний сегодня рейс до Буффало, а первый утренний самолет вылетает в 4:55. Я купил на этот рейс два билета «туда», сдал чемодан и вернулся к Минне. Она уже уснула.
Пока она спала, я успел выпить кофе и прочитать «Нью-Йорк таймс». Когда объявили посадку на наш рейс, я взял Минну в охапку и внес на борт самолета. Она открыла глазки только после взлета, сразу выпрямилась в кресле и начала без остановки лопотать по-литовски — какие-то стишки про лошадей и поросят. Я спросил, о чем это она, но Минна не ответила, закрыла глаза и снова уснула. Окончательно она проснулась только в аэропорту Буффало. Солнце стояло высоко, и в утреннем воздухе уже скопилась вязкая влажность.
Авиакомпания и на этот раз умудрилась не потерять наш багаж. Я выудил чемодан из груды вещей на резиновом транспортере. Мы позавтракали в здании аэровокзала, а потом я просто сидел и дожидался момента, когда можно будет начать обзвон знакомых, не рискуя их разбудить. Первые два звонка были неудачными: люди переехали. Четыре последующих тоже оказались безрезультатными: эти уже уехали на работу. Практически исчерпав список знакомых в Буффало, я остановился на самом малообещающем фигуранте моей телефонной книжки, набрал его номер, и трубку снял мужчина, который, судя по голосу, последние месяцев восемь не знал ни дня трезвости.
— Мистер Пжижешевский? — осторожно спросил я.
— Ну…
— Мистер Ежи Пжижешевский?
— Ну, это мистер Пжижешевский. Ктойта?
— Мистер Пжижешевский, это Ивен Таннер, — представился я. — Вряд ли мы с вами знакомы, но я старый друг ваш…
— Пока, друг! — и он повесил трубку.
Я несколько секунд глядел на онемевшую трубку, потом скормил автомату еще одну десятицентовую монетку и снова набрал тот же номер. На этот раз мистер Пжижешевский был чуть более словоохотлив. Он сообщил мне, что я проклятая сволочь и что ему хочется спать.
Тогда я произнес по-польски:
— Ежи, дружище, мой старинный приятель Тадеуш Орлович посоветовал связаться с вами, если мне понадобится помощь в Буффало. Ежи, я нахожусь здесь по заданию руководства движения, и позвонил вам, потому что…
— Матка бозка, ты поляк?
— Да, я…
— Ты знаешь Тадика?
— Он мой хороший друг. Я…
— Ну надо же! — Он расхохотался в трубку так громко, что мне пришлось оторвать ее от уха, чтобы не оглохнуть. — И как там поживает наш алконавт-бабник? Будь я проклят! Тадик Орлович! А я был уверен, он давно окочурился!
— Нет еще. Он…
— Я не видел Тадика… хрен его знает сколько лет. Он что, вернулся на родину?
— Мы с ним виделись в прошлом году в Кракове.
— Да ты чо? Он все так же бухает по-черному? И все так же бегает за каждой юбкой?
Я тихо застонал.
— Все так же.
— Годы идут, а старина Тадик не меняется!
— Не меняется.
— Ну надо же! Как, ты говоришь, тебя зовут?
— Таннер. Ивен Таннер.
— Ага. Ну и чо тебе надо?
— Нам надо бы встретиться. Это не телефонный разговор.
— Да ты чо?
Я снова застонал. В городе Буффало, подумал я, проживает около ста тысяч американцев польского происхождения, а в пригородах — и того больше. Поразительно, что в этом море поляков у «Общества за свободную Польшу» не нашлось более надежного бойца, чем этот. У ОСП около дюжины активистов в Буффало и окрестностях, но всех тех, чьи имена мне были известны, в это утро не оказалось дома.
Я подумал: а может, плюнуть на него и попытаться найти здесь еще кого-нибудь или просто действовать в одиночку на свой страх и риск. У меня возникло стойкое предчувствие, что пан Ежи Пжижешевский провалит любое возложенное на него дело.
И тем не менее он был приятелем Тадеуша, который — тут Ежи был на сто процентов прав — и впрямь обожал водку и женщин и совмещал в своей душе патриотический пыл борца за освобождение Польши с неприкрытым презрением к простым полякам. Тадеуш спас меня в Кракове от неминуемого ареста и казни и помог попасть в Литву, так что чем черт не шутит, а вдруг его приятель Ежи сумеет выполнить куда менее опасную и трудоемкую миссию по переправке меня в Канаду…
B конце концов вот что я ему сказал:
— Мне нужна твоя помощь. Можно мне подъехать к тебе домой?
— Ты в городе?
— Да.
— Ну конечно, приезжай. Знаешь, как доехать? Ты где? На автобусной остановке? Ты на машине?
— Я смогу добраться, — отрезал я. — Дай адрес.
Он обитал в небольшом коттедже в симпатичном пригородном поселке Чиктовага недалеко от аэропорта, и таксист без труда нашел нужный мне дом. Когда мы подкатили, Ежи ждал нас на крыльце. На нем были коричневые армейские ботинки, штаны цвета хаки и яркая желто-зеленая фуфайка с надписью "Боулинг-клуб «Синяя кегля» на спине, «Хлебобулочные изделия Клейнмана» на груди и «Джерри Пресс» на нагрудном кармашке. Он сидел в алюминиевом шезлонге, обтянутом желто-зеленой парусиной, держа в руке банку пива. По виду весил он килограммов сто двадцать, не меньше.
— Ты бы заранее меня предупредил, я бы тебя в аэропорту встретил. Хрен ли было тратиться на такси! Пива хочешь?
— Не откажусь.
— А девчонке что дать попить?
Минна сказала, что сойдет и пиво, а я возразил, что не сойдет, и спросил, нет ли у него молока. Нет. Тогда мы сошлись на кока-коле. Ежи Пжижешевский — или, на американский лад, Джерри Пресс — высосал четыре банки, пока я уговорил одну. Я заверил его, что он внесет неоценимый вклад в борьбу за независимость Польши, если переправит меня и Минну через канадскую границу.
— Чой-то я не просекаю, — озадаченно протянул он. — Тебе надо в Канаду?
— Верно.
— И куда ты собрался? В Торонто?
— Да. — Правдивая информация только усложнила бы все дело.
— Так что тебе мешает просто взять и поехать? — Ежи нахмурился. — Если тебе приспичило съездить в Канаду, ты просто едешь в Канаду. Садишься в машину и едешь. А если нет машины, ну, тогда садишься на автобус, или на поезд, или если у тебя времени в обрез, на самолет…
— Мы уже пытались, — ввернул я.
— И?
— Нас опознали. И депортировали.
— Депортировали?
— Да.
— Кроме шуток? Прямо так и депортировали? Из Канады?
— Да. И…
— Ты чо, коммунист или попутчик…
— Нет, конечно. Мы…
— Ну надо же! Из Канады депортировали! Матка бозка! И куда же они вас депортировали? В Италию?
Эта беседа начала меня утомлять. Преданность Ежи делу освобождения Польши носила преимущественно теоретический характер. Точно так же, как скучающие в казармах солдаты не становятся боевыми генералами, попивающие пиво боровы в фирменных фуфайках боулинг-клуба не в состоянии стать легендарными подпольщиками. Он был готов поднимать тосты за свободную Польшу за польских свадьбах, когда все прочие тосты уже провозглашены, чего, впрочем, на польских свадьбах никогда, наверное, не случалось. Да и само это освобождение Польши было тем общим делом, ради которого можно было проводить митинги и собирать пожертвования и чему баллотирующиеся от Чиктоваги кандидаты на выборах в конгресс клялись посвятить все свои силы, — словом, это было нечто такое, что все как один поддерживали, но во имя чего никто не собирался предпринять что-либо действительно полезное.
