До родного РУВД[27] он не добрался всего-то пару кварталов.
Все. Закончились все его жизненные силы. Что-то там внутри организма еще шевелилось, но и это шевеление не доставляло никакого удовольствия, ибо, шевельнувшись раз-другой, оно вдруг взбулькнуло, запузырилось и неудержимо запросилось наружу.
Страхов оперся дрожащей рукой о стену здания и, не обращая никакого внимания на поток прохожих, склонился над урной. И даже этот позыв был ложным. Несколько раз спазматически дернувшись, его нутро извергло из себя ничтожно малое количество какой-то желтоватой ядовито-обжигающей тягучей жидкости. И все. И то правда — чем блевать-то, если двое суток, кроме алкоголя, ничего не жрал?
Он распрямился и, все так же придерживаясь рукой за стену, стал делать глубокие вдохи и выдохи, чтобы хоть как-то успокоить бешеное сердцебиение.
— Что, гражданин, нарушаем с утра пораньше? Документики ваши… — На его плечо легла тяжелая рука.
Юрий обернулся. Воле него стояли два милицейских сержанта, а чуть неподалеку — машина ППС.
— Свой я, свой… — еле шевеля губами, чуть слышно произнес он.
Наряд был явно из родной «управы», но, очевидно, из новеньких и Страхова в лицо не знал.
— А здесь все свои, — здоровенный сержант сграбастал невысокого и худосочного Страхова за шкирятник. — Чужие, они в Израиле… Поехали, браток.
«А с другой стороны, может, и не наши, — вяло шевельнулось в мозгу Страхова. — Свезут сейчас к себе, отмудохают, а когда на удостоверение мое наткнутся, то и вовсе закопают. Чтобы вопросов лишних у начальства не возникало. Удостоверение доставать нельзя. Они уже со мной в конфликте. Отнимут, и п…дец».
— Старший лейтенант Страхов, — на всякий случай чуть слышно выдохнул он из последних сил. — Уголовный розыск. Убойный отдел…
— Ага, — кивнул держащий его за шкирку здоровенный сержант. — А я Алла Пугачева…
— Отставить! — рявкнул вдруг кто-то рядом начальственным голосом.
Сержант немного ослабил хватку и оторопело обернулся.
В двух шагах от происходящего события стоял, широко расставив ноги и тараща глаза, невысокий Витя Лобов. В одной руке он держал полиэтиленовую канистру, а другой вынимал из кармана служебное удостоверение.
— Вы чего, охренели?! — засветил он пэпээсникам свою ксиву[28]. — Новенькие, что ли? Своих же сотрудников в лицо не знаете?!
— Так точно, — сержант недоверчиво взглянул на опухшую с перепою Витину рожу. — Недавно работаем…
— Вы же нам всю операцию, на хер, срываете! Сотрудник внедрен в ОПГ[29]. Мы полгода работали! И что — все коту под хвост? Вы ж его сейчас засветите[30]!
— Как это мы его засветим? — не совсем понял сержант.
— Да тем самым, что он сейчас с вами в контакте! А вдруг за ним наблюдают? Вдруг они только того и ждут, а?
— Виноват, лейтенант… это мы не в курсе были. Но… вы не волнуйтесь, мы сейчас это дело поправим.
— Как? Ну как ты теперь это дело поправишь, а? — не унимался Лобов.
— Они за нами могут наблюдать? — понизив голос, спросил сержант.
— А-а как же! И еще как!
— Ну так и все… — повел он могучими плечами. — И пусть наблюдают. Мы щас вам такую отмазку[31] организуем, что никто и не подкопается.
— Это как? — все не мог успокоиться подвыпивший Лобов.
— Да очень даже и просто, — заговорщическим тоном уверил сержант. — Все будет совершенно натурально. Только вы не обижайтесь, ладно?
— Не совсем я тебя понял… — насторожился Лобов.
— Да чего тут понимать-то? Никакого такого специального контакта у вашего сотрудника с органами милиции как бы и не было, понятно? Пусть они за ним и наблюдают. Допустим. И что они увидят?
— Что? — предусмотрительно сделал шаг в сторону Витя Лобов.
— Да все, как и всегда… — сержант привычно взмахнул дубинкой и саданул ею Страхова по башке. Тот кулем повалился на асфальт.
— Ну… — несколько растерянно смотрел Лобов на лежащего у его ног товарища. — И что теперь?
— Теперь… — непривыкший к тонкостям секретной стороны оперативной работы сержант поскреб в затылке. — А давайте так — мы его сейчас к машине потащим, а вы… вы его якобы у нас отмазывать[32] будете.
— Это как?
— Ну… это… они же за нами наблюдать могут, вы говорите. Так?
— И что?
— Вот вы нам сейчас деньги совать и будете. Как будто он ваш товарищ, и вы его от неприятностей выручаете. Мы деньги возьмем и уедем. И все.
— И все?
— Ну да. Они, если наблюдают, нисколько не удивятся. Это дело обычное. Мы вам потом эти деньги вернем, не сомневайтесь.
— Нет, — подумав и взглянув на хитрую рожу сержанта, рассудил Витя Лобов, у которого в кармане кроме проездной карточки лежали заныканные от жены заветные два червонца. — Так не пойдет.
— Почему? — не совсем искренне удивился сержант.
— Они могли видеть, как я вам удостоверение свое показывал. И что же теперь получается? Я, офицер милиции — его друг-приятель? Нет. Так мы его еще больше засветим. Мы лучше вот как сделаем… Это у нас будет задержание! Вы остановили подозрительного гражданина, а я опознал в нем бандита. Вот! И теперь мы все вместе доставляем его в управление. Вот так мы и сделаем. Грузите его в машину.
— Ну, как скажете… — сержант склонился над бездыханным Страховым.
«Ну, а чего, — думал Лобов, усаживаясь на переднее сиденье «уазика». — Во-первых, денег с них наверняка назад хер дождешься, а во-вторых… как мне Юрика на службу переть? На своем горбу, что ли?»
Сержанты загрузили старшего лейтенанта Юрия Страхова в «собачник»[33], и машина, натужно взревев исчерпавшим весь свой рабочий ресурс вот уже лет десять назад двигателем, тронулась.
Глава 3
СОЛНЦЕ ПОНЕМНОГУ КЛОНИЛОСЬ К ЗЕНИТУ
— Ну что, здесь, что ли? — обернулся к Заботе Калинин.
Войдя в сумрачную подворотню старого петербургского дома, они стояли напротив обшарпанной двери. Дверь эта, судя по всему, вела когда-то в дворницкую.
— Вроде здесь…
— «Вроде» или точно здесь?
— Да здесь, здесь. Вон… там мы магазин проходили, а эта подворотня тут единственная. Да и… я же помню. Я же, когда мы с ней сюда пришли, еще трезвый был. Почти…
— Ну и все, — Калинин вынул из своей спортивной сумки фомку.
Забота воровато зыркнул по сторонам.
— Да ладно тебе, — Калинин деловито вставлял плоский конец ломика в щель между дверью и косяком. — В конце концов, у нас это… типа, «оперативное мероприятие». Мы менты или насрано? Давай… я отжимаю, ты тянешь.
Так они и поступили.
Древняя, но все еще достаточно крепкая дверь крякнула, но поддалась.
— И всего-то делов… — констатировал Калинин, убирая безотказный инструмент в сумку и переступая порог мастерской.
Притворив за собой дверь, они спустились по трем деревянным ступенькам и оказались в сумрачном помещении. Анемичный свет чахлого февральского дня еле пробивался сквозь пыльные, немытые стекла крохотных окон. Воздух в помещении был спертым.
— А что за вонища? — повел носом Калинин.
— Может, трубу какую в подвале прорвало… — предположил Заботин.
— А свет здесь есть?
— Вчера был, — огляделся Забота. — Что ж мы с ней, в темноте, что ли, сидели… Вон вроде выключатель. А не стремно[34] свет включать?
— А что тут стремного?
— Застукают[35] еще…
— Кто? — Калинин с искренним любопытством посмотрел на своего товарища.
— Ну… я не знаю… менты, например. Или еще кто.
— Вова, — терпеливо, как ребенку, стал втолковывать Калинин. — А мы с тобой кто? Мы-то как раз менты и есть. Забыл? Это чья земля? Наша. Кто еще сюда сунется? А хозяйка объявится, так… мы же это уже обсуждали. Мы здесь потому, что поступил сигнал. Вот и…
— Да, Андрюх… — капитан Забота подошел к выключателю и включил свет. — Это у меня похмелье, скорее всего. Нервическое состояние психики. Со всех сторон измена[36] катит.
— Она!.. — Калинин окинул взглядом стены мастерской, сплошь увешанные живописными полотнами разного размера. — А тут и правда… типа вернисаж[37].
— Я ж тебе говорю, галерейщица она. Картинами банкует[38].
— Ладно, не за тем мы здесь. Где шило?
— Вон там вроде. Там еще одна комната есть.
Они прошли через просторную «залу» и оказались в крохотной комнатке, где стояли громадный, застеленный блеклым покрывалом продавленный диван, небольшой стол и пара ветхих стульев.
— Во! — указал Забота на стол.
Натюрморт, явившийся взгляду на столе, состоял из: ополовиненной трехлитровой банки с чуть желтоватой жидкостью; двух больших бокалов тонкого стекла на ножках и с вензелями; белого, расписанного узорами цвета индиго фаянсового блюда (на котором лежала небольшая кучка вяленых снетков) и грязной, почти целиком заполненной окурками пол-литровой банки.
