Но сегодня она только мельком взглянула на герб графов Толстых над воротами, вышла на Сабанеев мост и остановилась у парапета.
Впереди, через Тещин мост, виднелся порт, а за ним море. Как хорошо было просто стоять, улыбаться, подставлять лицо легкому ветерку, дувшему с моря, и думать о том, что ей несказанно повезло родиться в этом городе, да нет, не думать, а чувствовать это каждой клеточкой своего маленького, смешного, толстопузенького тельца. Как хорошо было просто быть живой.
Так простояла Анна Эразмовна довольно долго, времени у нее было достаточно, цель путешествия была уже близка, просто рукой подать. Потом она посмотрела на часы (была четверть первого), вздохнула, перешла на другую сторону и открыла тяжелую дверь знаменитой не только на всю Одессу, но и на весь мир школы Столярского. «Школа имени мине», – говорил Петр Соломонович, мало кто при жизни удостаивается такой чести. Конечно, Одесса уже не та, что прежде, когда каждый второй ребенок пиликал на скрипочке, чтобы стать как Ойстрах, а каждый первый бацал на фоно, чтобы стать как Гилельс. Но вундеркиндов и сейчас хватает. Люба привела Андрюшу в школу Столярского, когда ему еще шести не было. Как она гордилась сыном, как мечтала увидеть его на сцене…
Прозвенел звонок, и юные дарования вырвались на свободу. Они гоняли по коридорам, бесились и кричали, совсем как обычные дети. Анна Эразмовна в любой школе чувствовала себя, как рыба в воде. Дети безошибочно узнавали в ней училку, здоровались, показывали дорогу, а один смешной рыжий пацан просто взял ее за руку, повел на второй этаж, распахнул дверь в класс, закричал: «Здрасти, Юля Аркадьевна, вот я вам привел!» – и умчался.
– Какой замечательный ребенок, просто ясное солнышко, – расчувствовалась Анна Эразмовна.
– От этого солнышка у меня ожоги первой степени, – рассмеялась Юлечка.
Вот кто точно был замечательным человеком, так это она. Веселая, умная, талантливая, кончила консерваторию, сочиняла музыку, прекрасно пела и преподавала теорию музыки в школе Столярского. А уж какая красотка, просто пупсик: крепко сбитая, ладная (недаром играла в большой теннис), щечки пухлые, носик аккуратный, губки бантиком, глаза большие, карие, стрижка короткая, тьфу, осталось написать «особых примет нет», и словесный портрет готов.
История их знакомства была удивительной. Пару лет назад они с подругами писали очередной сценарий к очередному Новому году. Все было ничего: и шутки придумали, и песни написали, и роли распределили, а вот музыки, как всегда, не было. Больше так продолжаться не могло. Анна Эразмовна раскрыла свой блокнот, села на телефон и по цепочке, по цепочке, выслушивая бесконечные вежливые отказы, вышла на Юлечку. Через минуту она поняла, что нашла то, что нужно, а через пять – уже Юлю обожала.
– Ну, что вы опять придумали, Анна Эразмовна?
– Ладно, ладно, смейся сколько угодно. Ты мне опять позарез нужна, только совсем по другому поводу. Ты Андрея Мишина знаешь?
– Конечно, я тут всех знаю. Способный мальчик, Инна Яковлевна говорит, что у него большое будущее.
– А кто такая Инна Яковлевна?
– Это его педагог по специальности, очень известный, между прочим.
– Первый раз от тебя слышу, ты же знаешь, музыка – это не мой фасон и не мой размер. Как ты считаешь, мог бы Андрей поделиться с ней чем-то очень личным?
– Она с ним музыкой занимается, а не психоанализом.
– Юля, подумай, это очень важно, у Андрюши в школе есть друзья?
– Приятели, конечно, есть, но вообще-то, он очень замкнутый мальчик, а сейчас особенно.
– Ясно, – разочарованно сказала Анна Эразмовна. – Ладно, Юлечка, не буду больше тебя задерживать,
– Постойте, постойте, может вам будет интересно, Андрею очень нравится одна девочка, Рита Виноградова. Я их вместе часто вижу.
– Мне не просто интересно. Мне очень интересно. Юля, я должна с этой Ритой поговорить. Только так, чтобы нас Андрей не увидел.
Дверь приоткрылась, и в щелку просунулась совершенно мокрая от пота голова рыжего пацаненка, замурзанная мордашка горела огнем.
– Вы чего к нам не идете, Юля Аркадьевна?
– Сейчас иду. Эдик, позови Виноградову из класса Инны Яковлевны. Все, Анна Эразмовна, я бегу, только вы мне так ничего и не рассказали.
– Пока-пока, Юлик, все узнаешь, куда я денусь с подводной лодки.
Прозвенел звонок на урок, и Анна Эразмовна вышла из класса. По коридору, перебирая ножками невероятной стройности и длины, к ней приближалось мимолетное виденье, она же ангел чистой красоты, она же четырнадцатилетняя одесситка, рядом с которой все забугорные топ-модели были просто мокрыми курицами.
– Ты Рита?
– Да, я, а где Юлия Аркадьевна?
– Риточка, это она мне посоветовала с тобой поговорить, у меня к тебе очень важное дело, -сказала Анна Эразмовна и сразу вспомнила, что почти теми же словами начинала такой неудачный разговор с Олегом и Андреем.
– Извините, но у меня сейчас урок. Я пойду.
– Рита, я насчет Андрея.
Мгновенная метаморфоза произошла на глазах у Анны Эразмовны: взрослая красавица превратилась в испуганного, неуверенного подростка.
– Рита, пойдем на бульвар, там будет удобнее.
Без единого слова Рита пошла за ней. Музыка, то веселая, то печальная, сопровождала их до выхода из школы, улица встретила шумом моторов и скрипом тормозов.
Бульвар был в двух шагах. Они обогнули памятник потемкинцам (в Одессе его называют «Копейку нашел», хотите знать почему, приезжайте и посмотрите) и подошли к Дюку. Повертев головой, Анна Эразмовна увидела слева свободную скамейку и пошла туда. Рита покорно следовала за ней.
Молоденькие мамаши гуляли с младенцами, бабушки смотрели за детками постарше, почти на каждой скамейке заседали члены клyбa «Кому за…». Анна Эразмовна все не начинала разговор, и не потому, что была такая умная и ждала, чтобы клиент созрел, а потому что была такая дурная и не могла найти нужных слов.
Начала Рита:
– Вы откуда Андрея знаете?
Анна Эразмовна тяжело вздохнула и не спеша, по порядку, рассказала, кто она, откуда знает Андрея, как ей жалко его маму и как она волнуется и за него, и за Верочку, и за Елизавету Степановну.
– Я не знаю, как ты к Андрюше относишься… – сказала Анна Эразмовна и запнулась.
Возраст от тринадцати до семнадцати – самый смутный, самый опасный в жизни человека. Можно только догадываться, что происходит с детьми, которые уже не дети и еще не взрослые, какие страсти бушуют в сердцах, какие тревоги гнетут душу, какие глупости лезут в голову. В одном дворе с Анной Эразмовной жила ее однокурсница. В семнадцать лет ее сын, домашний, благополучный мальчик, повесился в коридоре собственной квартиры, так никто и никогда не узнал почему. Анну Эразмовну особенно поражало то обстоятельство, что ребенок много лет увлекался авиамоделированием, ходил в кружок при Станции юных техников. Ей казалось, что такие дети не вешаются. А вот, однако же…
Две женщины, одна современного бальзаковского возраста (классический бальзаковский возраст – тридцать лет), другая, по современным же меркам, вполне взрослая (в двадцать лет ты уже старая дева), сидели в Одессе, на бульваре, слева от Дюка, если смотреть из города, и справа, если смотреть с Потемкинской лестницы, на скамейке с видом не на море, а на зубную поликлинику и молчали.
– Я его люблю, и он меня любит, – прошептала, наконец, Рита.
Очень хотелось Анне Эразмовне взглянуть ей в лицо, такое юное и прекрасное, но она постеснялась.
После этих слов дело пошло веселее, все-все рассказала Рита Анне Эразмовне. Ребенок очень нуждался в носовом платке, и в каком-нибудь романе героиня вытащила бы его, белоснежный и надушенный, из сумочки, но не только платка, но и сумочки не было у Анны Эразмовны.
Был полиэтиленовый кулек, в котором лежали еще три, разных размеров, на случай базара, а с носовым платочком была напряженка.
Ужасные вещи рассказала Ритуля. Андрей безумно ревновал мать и ненавидел Георгия. Он и бабушку ненавидел, считал, что, если бы не она, родители были бы вместе, и никакой Георгий вообще бы не появился. Когда мать гуляла с Жорой, он следил за ними, провожал до его дома (часто вместе с Ритой), стоял на улице и ждал, пока Люба выйдет.
– На него было страшно смотреть, – сказала Рита.
– И что, так вы и шли за ними, и они вас не замечали?
– Я, когда с Андреем гуляю, тоже никого не замечаю.
Что ж, это было понятно. Влюбленным нет дела до этого мира. Вы считаете, что вокруг полно народа, а они уверены, что вокруг вообще никого нет. (По библиотеке гуляла байка о том, как начальство, узрев целующуюся парочку, возмущенно воскликнуло: «Это просто сексопатологи какие-то!»).
Домой Люба почти всегда возвращалась одна, и они провожали ее до ворот.
– А если бы она вас увидела?
– Ну и что? Мы всегда могли сказать, что просто гуляем. Только она ни разу не оглянулась. Она домой очень спешила, Арямо бежала, видно было, что нервничает.
