– Пойду принесу тебе чай.
Из видика доносится голос Ум Кальсум[4], на экране – огромная толпа, идущая за ее гробом. Я дослушиваю песню и выхожу из ресторана, Джулиус за мной. В ушах у меня еще звенит смех Хадуша:
– В следующий раз я ему не дам пожрать, твоему псу, я его вымою!
Я рассказываю ребятам о первых неуверенных шагах следствия, о том, как двое моих сыщиков, Жиб-Гиена и Бак-Бакен, бесцеремонно копаются в личной жизни «сотрудников» Сенклера, как по ночам невидимая бригада ремонтников заменяет прилавки в отделе игрушек, о героизме Магазина, который как ни в чем не бывало продолжает работать под угрозой взрыва (The show must go on![5]). Над головой у нас во всех направлениях протянуты лески, на которых сушатся фотографии Клары. (Сколько времени эта страсть отнимает у нее от подготовки к аттестату по французскому и литературе?) Тут и людоеды Малыша, и виды исчезающего Бельвиля, и новые дома-аквариумы, которые должны составить прекрасный город будущего. И среди всего этого – фотография мамы, совсем молодой, примерно того времени, когда я родился. И в глазах у нее уже страсть к побегу.
– У тебя был негатив?
– Нет, я увеличила ту, что была.
– Ее надо в рамку и под стекло, – говорит Жереми. – Тогда она больше никуда не денется.
Тереза стенографирует абсолютно все, что говорится, без всякого отбора, как будто все это входит в один бесконечный роман. Затем вдруг, вперив в меня свой неподвижный взгляд монахини-постницы, она говорит:
– Бен!
– Что, Тереза?
– Этот покойник… Ну, хозяин гаража из Курбевуа…
– Ну и дальше?
– Я составила его гороскоп: он должен был так умереть.
Клара смотрит на меня со значением. Я убеждаюсь в том, что Малыш уснул, и бросаю свирепый взгляд на Жереми, чтобы он заткнулся со своими вечными подначками. Порядок в команде установлен, поэтому пытаюсь изобразить на своем мужественном лице как можно больше интереса.
– Ну давай, излагай.
– Он родился 21 января 1919-го – так сказано в некрологе. В этот день Марс соединился с Ураном в триста двадцать пятом градусе, и оба противостояли Сатурну, который был в сто сорок шестом.
– Серьезно?
– Замолчи, Жереми.
– Марс, символ действия, сопряженный с Ураном, планетой роковых потрясений, в противостоянии с Сатурном дает характер изобретательный, но вредоносный.
– Ты уверена?
– Жереми, заткнись!
– Марс и Уран в восьмом доме предсказывают насильственную смерть, которая должна произойти при проходе Марса через сильную Луну. Это как раз и случилось двадцать четвертого декабря этого года.
– Да не может быть!!!
– Жереми…
Назавтра взрыва не было. Не было его и через день. И в последующие дни тоже. Тревога понемногу улеглась. О бомбах уже и говорить перестали, только вспоминают иногда. Магазин снова набрал крейсерскую скорость и как будто вышел за пределы взрывоопасной зоны. Леман играет в боцмана с небывалым усердием. Старикашки Тео играют в строителей империи. Сам Тео ежедневно пополняет альбом Малыша. Легавые продолжают шмонать служащих и покупателей, те поднимают руки и хохмят, кто как может. Сенклер потерял восемьсот сотрудников и вновь обрел восемьсот служащих. Лесифр повторяет лозунги ВКТ, а Леман – лозунги родной фирмы. Я каждый день получаю очередную порцию ругани. Сидя на голодном пайке моего истощающегося воображения, Жиб-Гиена и Бак-Бакен начинают выбиваться из сил. Ребята уже грозятся, что перейдут на телик, если я не придумаю что-нибудь интересное. Лауна больше не звонит. Все вошло в норму. До второго февраля.
Деваха обалденно хороша – этакая львица. Темнозолотистая грива спадает пышными волнами на широкие и, насколько можно судить, мускулистые плечи. Бедра как у итальянки и мерно покачиваются. Она не так уж и молода – как раз в возрасте оптимальных форм. Верх юбки, тесно облегающей зад, обнаруживает контуры трусиков, сведенных до минимума. Так как в ожидании очередного вызова мисс Гамильтон я все равно слоняюсь без дела, решаю последовать за прекрасной незнакомкой. Она идет не спеша, пороется там, пороется здесь… На ее открытых до локтя руках болтается какое-то как бы восточное серебро. У нее длинные нервные пальцы, смуглые и гибкие, охватывающие со всех сторон любой предмет, которого она касается. Я следую за ней с проворством рыбы, каковой давно уже стал в мутных водах Магазина. Время от времени нарочно теряю ее из виду, чтобы встретить немного спустя на пересечении двух проходов. И во время этих как бы случайных встреч с удовольствием ощущаю, как под действием адреналина, разливающегося по сосудам, внутри у меня начинается всеобщая мобилизация. Одно досадно: мне никак не удается поймать ее взгляд. Слишком густая у нее грива. И слишком подвижная. Она же, естественно, меня не замечает – казенный костюм кого хочешь превратит в человека-невидимку. Эти кошки-мышки все не кончаются, и я уже дохожу до полной кондиции, когда это происходит. Минут пять, не меньше, она ошивалась в отделе шерстяного трикотажа. И вдруг ее пальцы вытягиваются, изгибаются, и тоненькая вязаная кофточка целиком исчезает в ее ладони; затем рука исчезает в сумке, как будто сумка ее проглотила. И выплюнула – уже пустую. Я ее видел. Но с другой стороны прилавка Казнав, этажный легавый, тоже видел ее. По счастью, я ближе к ней, чем он. И пока, оскалив клыки, он обходит прилавок, я быстро преодолеваю те два метра, которые отделяют меня от прекрасной воровки. Сую руку в ее сумку, вынуждая тем самым красотку обернуться ко мне, вытаскиваю кофточку и прикладываю к ее плечам, как бы для примерки. И одновременно цежу сквозь зубы с решительным видом:
– Не подымайте шума, дежурный охранник у вас за спиной!
Она среагировала как космонавт – не только не стала возмущаться, но еще и подала реплику красивым грудным голосом:
– По-моему, идет, а? Как тебе кажется?
От неожиданности отвечаю слегка невпопад:
– С глазами – да, тетушка Джулия, а с волосами – не очень.
И в самом деле, ничего кроме глаз я не вижу – две миндалины с золотистыми крапинками, окаймленные ресницами, которые почти касаются моего носа. А за этими миндалинами, из-за ее плеча два других глаза уставились в меня, как дула автоматов. Это шары Казнава. Я небрежно бросаю кофточку на прилавок, беру другую и прикладываю к плечам девушки, откидывая голову назад с видом эксперта. Придя в себя, Казнав немедленно приступает к выполнению служебных обязанностей. Без церемоний.
– Кончай ломать комедию, Малоссен. Я прекрасно видел, как эта девка сперла первую кофточку.
– «Эта девка»… Разве так разговаривают с покупательницами? Чему тебя учили?
Я произношу это таким тоном, как будто думаю совсем о другом. Дело в том, что вторая кофточка (а это точно, в тряпках я неплохо тяну!) как нельзя лучше идет моей очаровательной львице. И я говорю:
– А вот эта как будто специально для тебя связана, тетя Джулия.
Надо сказать, не я один залюбовался «тетей Джулией»: еще с полдюжины клиентов стоят разинув рот и глазеют. И среди них – старик и старушка с абсолютно белыми волосами и зеленой хозяйственной сумкой в руках. Они стоят с растроганным видом и буквально пожирают нас глазами.
– Малоссен, не мешай мне, пожалуйста, работать.
Это Казнав выступает. В это время поблизости от нас один из старикашек Тео сует в карман халата массажный прибор.
– Я не мешаю тебе работать, Казнав, я тебе мешаю только слишком оттягиваться на работе.
– Мадемуазель, вы положили этот пуловер в сумку, я видел.
Девица цепляется за мой взгляд как за спасательный круг. Круглое лицо, широкие скулы, влажные губы…
– Слушай, Казнав, я же тебя не спрашиваю, куда ты ходишь загорать!
Прямое попадание: Казнав каждый день таскается в отдел кварцевых ламп и там прожаривает себе морду, на халяву, естественно. Отсюда и роскошный терракотовый загар.
– Короче, оставь в покое тетю Джулию, если не хочешь схлопотать по морде.
И вот тут-то все и произошло. Произошло как при замедленной съемке, так что весь Магазин, казалось, застыл. Казнав побледнел. А стоящие как раз за ним симпатичные старичок и старушка медленно поворачиваются друг к другу с улыбкой и, как будто им не по сто, а по двадцать пять, целуются с такой невероятной чувственностью, что даже у окружающих искры из глаз. Между двух слипшихся тел я замечаю угол зеленой сумки. Цвета зеленого яблока.
И Казнав получает по морде, как ему было обещано. Но бью его не я, а оторванная рука старушки. Я слежу глазами за траекторией руки, точно обозначенной фонтаном крови, вырывающейся из разорванных сосудов. Я отчетливо вижу лицо старика, недоверчивый взгляд из-под челки седых волос, тонких, как волосы младенца, и подстриженных по-римски в кружок. Вижу лицо Казнава, его внезапно сморщившуюся щеку, от которой ударная волна расходится по всей физиономии.
И только тогда слышу взрыв. Как будто в голове у меня рушится кирпичная стена. Отброшенный вперед, Казнав сбивает нас с ног, тетю Джулию и меня.
