— Устала, — призналась я. — Душевно.
— Сильно утомилась, раз Бориса не костеришь, — согласился Вик.
И перестал меня мучить. Лишь добавил, что Некорнюк двадцать лет разведен. Соломенный вдовец в связях с дамами с тех пор уличен не был. Видно, бывшая супруга охоту отбила начисто.
— А я сегодня холост или женат? — осторожно осведомился выспавшийся а Измайлов.
— Если тебя устроит жена после разгрузки баржи, пожалуйста.
— Насколько я разобрался, ты ее мысленно разгрузила, — засмеялся Вик.
И как-то угрожающе произнес:
— Лучший отдых, детка, есть смена рода деятельности. Ну-ну…
В семь утра Измайлов ушел к себе. В семь тридцать мама забрала Севу, предварительно огласив комнаты стенаниями по поводу съеденной вчера внуком отравы. Она грозилась «прочистить бедному ребенку желудочно-кишечный тракт». Севка никогда не подвергался подобным процедурам, о наличии в себе трактов не догадывался, поэтому на всякий случай пискляво заревел. Я знала, что под чисткой подразумевается всего лишь салат из свеклы с последующим задабриванием мученика шоколадом, поэтому не расстроилась.
Письмо от Нинели Михайловны немного запоздало. Она в нем опоэтизировала свою старую скатерть, которая превратилась в «совершеннейшую ветошь». Я помнила этот хрустящий тяжелый квадрат льна в незатейливую крупную клетку. Сколько всего мною лично было на него пролито и вывалено. Но к очередному застолью скатерть вновь возлежала без пятнышка и складочки. Она казалась вечной. Будь у меня побольше времени, я бы порыскала по магазинам и нашла нечто близкое к оригиналу. Но Левушка отправлялся в аэропорт в три часа пополудни, а мне очень хотелось передать свой презент с оказией. Да, Лева сегодня должен был бережно вытянуть последний Зингер-корешок из родной земли. Не мудрствуя лукаво, я шлепнулась на пол возле телефона. Всего-то сорок пять минут потребовалось, чтобы разыскать даму, которой клетчатую льняную скатерть подарили несколько лет назад на свадьбу. Она сочла ее немодной и, не снимая целлофана, уложила в шкаф. Моя приятельница с ней переговорила, после чего странное существо, предпочитающее штампованную под кружево импортную клеенку натуральному русскому льну, согласилось на торговую сделку.
Я позвонила Леве и энергично попросила не застегивать наглухо какой-нибудь баул, чтобы поместить в него сувенир для Нинели Михайловны.
— Окстись, Полина, у меня чемодан с книгами и саквояж. Все, что грело душу, увезли еще родители, Муся и Зорий. Кое-что я продал, а оставшуюся рухлядь дорастаскивают сию минуту соседи. В саквояже довольно места.
— Провожающих полно? — спросила я.
— Ни единого. Кому я нужен? Это у тебя ассоциации с отъездом авангарда. Сейчас все по-другому.
— Ладно, не горюй, жди меня.
— Я должен появиться на работе, Поля. Вернусь домой ориентировочно в двенадцать, — сообщил Лева и споткнулся на слове «домой».
Так споткнулся, что почудился грохот падающего тела.
Удача не сопутствовала, она на мне, как на лошади, скакала. Я надеялась нарваться на «нечто подобное», а обнаружила вещь «один в один». Но вальяжная хозяйка заломила цену, вдвое превышающую мыслимую.
— Не дороговато? — полезла выяснять я, и сарказм удался мне плохо.
— Зина сказала, что она вам позарез нужна и вы раскошелитесь. Если не больно нужна, пусть лежит, где лежала. Тряпка каши не просит.
Я вынуждена была принять ее аргументы. Может, ей, ласточке, именно этой суммы не хватало на очередную пластмассовую дрянь? Тогда церемонии с покупательницей излишни. Конечно, я не рассчитывала на «Берите, мне даром досталось», но и к такому торгу не готовилась. А, бог с ней, но какова Зина! Такая услужливая девица, в лепешку готова расшибиться ради ближнего… Значит, ее манеры — ее бизнес.
— Простите, сколько процентов вы Зинаиде отстегнете за посредничество? — не вытерпела я.
— С какой стати? — вытаращилась неуступчивая купчиха.
И я простила Зинке все, в том числе еще не вытворенное. Альтруистка! Мне скатерть, подружке деньги, себе шиш. Идиотка! Потому что однажды и, похоже, скоро она нарвется на неприятности. Нельзя наплевательски относиться к чужим деньгам. Действительно, богатые люди этого не прощают. Под сурдинку своих размышлений я расплатилась, завладела скатертью и пошла к выходу. Нервишки у дамы сдали, и она промямлила:
— До свидания.
— Упаси бог, — откликнулась я.
Я успела повозиться по своему и полковничьему хозяйству и привести себя в порядок, благо пока на это не требуется много времени. Ровно в час дня, когда, по моим прикидкам, Лева закончил сборы, пришлось напялить на лицо нейтральное выражение и отправиться. Снова мне везло — с транспортом, с толково составленным томиком Пушкина — ему в подарок, с хорошим вином. «Тяпнем с Левушкой, и станет ему полегче», — загадывала я. О себе не беспокоилась. Я же в России оставалась, у меня с моральными проблемами — ни убавить, ни прибавить.
Мне открыл незнакомый парень, этакий очкарик — умница под стать Леве. Ржавая пружина в моем горле расправилась и сгинула: нашлись люди, которым не лень сказать Льву Давидовичу: «Пока». В прихожей стояли обещанные чемодан и саквояж. Я вынула вино, а скатерть и книгу прямо в пакете пристроила на багаж, Лева предупрежден, сам сложит. Встретивший меня молодец подпирал собою входную дверь, пережидал мою возню, молчал и тепло улыбался. Гораздо более твердым, чем уличный, шагом я направилась на звук мужских голосов в зал. Миновала знакомый узкий коридорчик и очутилась в некогда самой большой и нарядной комнате Зингеров.
В сущности, есть три естественных медитативных состояния: когда чутко прислушиваешься, когда вглядываешься в одну точку и когда застываешь в изумлении. Медитация такого рода может закончиться глубоким трансом при условии, что не возникнет чувство страха. В ограниченном голыми стенами пространстве замерли трое — Борис Юрьев, Сергей Балков и я. Менты, как широко известно, в транс не впадают. Я же почти мгновенно испугалась до пускания пузырей из слюны. Во всяком случае, вокруг губ неэстетично запенилось, стоило мне прохрипеть:
— Мальчики, где Лева?
Пока Сергей суетливо, ох суетливо, подставлял стул и то ли ненароком, то ли нарочно тыкал меня им под коленки, Борис свирепо спросил:
— А кто он тебе?
— Друг.
— Я устал повторять: если в могилу не торопитесь, не водите дружбу с нашей Полиной, — вызверился Юрьев.
Я села и заплакала. Балков взял Юрьева за грудки и культурно попросил заткнуться. Потом загудел, будто вентилятор. И с каждым его словом мне становилось все холоднее, все зябче, все жутче. Вентилятор был испорчен, он всасывал воздух, и перспективе задохнуться я не противилась. Под конец я совсем потеряла над собой контроль, криво раззявила мокрый рот и завыла:
— Левка, как же так… За что… Зачем… Левка-а-а…
К сожалению, он ничего не мог мне растолковать. И лейтенанты тоже.
Архитектурная мастерская, в которой работал Лева, располагалась в центре города в гостинице. Скучное сооружение из стекла и бетона не могли расцветить ни рассветы, ни закаты, даже буйствуя. А уж когда в серой громадине отражалось хмурое небо, без содрогания в ее сторону смотреть было невозможно. В памяти самопроизвольно возникало заунывное: «Грехи наши тяжкие…» Естественно, забить такую прорву номеров постояльцами удавалось лишь в лучшие времена. А нынче здание пустовало бы, не явись нужда в офисах, множестве офисов. Додумайся кто-нибудь вывесить таблички с их названиями на фасад, небывалая живописность потрясла бы и зачаточное воображение. Вообще-то помещать в подобный бездарный домишко архитектурную организацию — юмор черный. Но при словосочетании «арендная плата» желающих смеяться не находилось. Мастерская занимала целиком последний, шестнадцатый этаж. Под ним бизнесменам различного калибра сдавались еще шесть. В нижних восьми помещалась собственно гостиница с нерадивыми кокетливыми горничными, подозрительными заторможенными дежурными и царственными администраторами. При такой многопрофильноти в холле, ресторане и барах гостиницы творилось и черту невдомек что. Более всего столпотворение напоминало проходной двор между вокзалом и базаром. Кое-где господа скинулись и поместили вахтеров возле лифтов, а ведущие на лестницы двери заперли. Взятки «пожарникам» были мелочью по сравнению с нашествием посторонних. Кое-где накачанные парни сидели в приемных — всякий собственник охранял себя и контору на свой лад. Но архитектурную мастерскую чужие посещали столь редко, что для защиты от ворья компьютеров и множительной техники сочли достаточным набора из решеток на окнах и металлических дверей со сложными замками. Сигнализация находилась в стадии установления.
Ключи были у начальницы, Евгении Альбертовны Ениной. Кроме того, свободным доступом в помещение обладал руководитель соответствующего отдела и так называемый ключник. Последним по очереди на неделю становился каждый сотрудник. Ему надлежало, кровь из носу, являться в девять двадцать. Потому что начальство, конечно, не опаздывает, но задерживается часто. Прочие творцы городского облика умели вдохновенно отбрехиваться. Назначенная раз в пять дней жертва не роптала. Потом «ключник» отрывался в опозданиях и вранье всю рабочую неделю.
