— Маша, — она склонила голову. — А вы здесь постоянно?
— Всю неделю, кроме понедельника и четверга. В понедельник — выходной, в четверг работаем в «Эллочке-людоедке».
— Неподходящее место для Пресли. — Маша готова была расцеловать этих парней. Она сильно подозревала, что сейчас они расправят за спинами большие белые крылья, взмахнут ими и поднимутся к потолку.
— Что бы понимала, — фыркнул Леха. — Там ставка на порядок выше, чем в этой закусочной. Хотя и не центр.
Но тут тоже тепленькое местечко. Заработок хоть и небольшой, но зато постоянный.
— Хватит лясы точить, пора репетировать — Геннадий взял аккорд и кивнул Маше:
— Стриптиза не надо, но пуховик все-таки сними. Работать придется долго. До самого вечера.
Двое посетителей в углу покосились на них и вновь вернулись к своему обеду и своим разговорам.
Так девочка с Севера нашла работу по душе. Москва ей еще не покорилась, но вроде бы благосклонно кивнула.
А сегодня она встала почти вечером, в три после полудня. Еще бы, вернулась-то в пять утра. Группа с вычурным названием «Эльдусто», которое никто никогда не пытался рассмотреть на предмет, что же оно означает, работала в кафе до последнего посетителя. Посетители разошлись, поддерживая тех, кто уже не мог идти своим ходом, в четыре утра. Добрый Леха накормил певицу жареными пельменями местного изготовления и подвез на своем дряхлом «Форде» прямо к дому.
— С дебютом тебя, — сказал на прощание. — Больше не повезу. Далеко. Добираться сама будешь.
— Хорошо, — согласилась Маша и улыбнулась ему:
— Вы завтра репетируете?
— На фига, — удивился тот. — Завтра ж понедельник.
Законный выходной. Учи слова, Генка же тебе дал книжку.
— Хорошо, — снова согласилась новоявленная звезда кафе «Фламинго» и выпорхнула на улицу.
Хорошее отношение к ней парней из группы объяснялось просто — посетителям и владельцам заведения Маша понравилась.
Сейчас, стоя у зеркала, она улыбнулась своему отражению, промурлыкав: «А может быть, у меня все-таки есть эта загадочная харизма?!»
Размышления ее прервал телефонный звонок, затем бабка Нюра забарабанила в дверь кулаком. Маша вылетела в коридор, схватила трубку: «Алло!»
— Послал бог квартирантку. Шляется по ночам невесть где, телефоны звонят… — Ворча, хозяйка удалилась на кухню, откуда шел аромат чего-то отвратительно-подгорелого.
— Машка, хочешь на Ирму Бонд сходить? — прохрипела в трубку Катерина.
— Сегодня же понедельник.
— И что с того? — удивились на другом конце провода. — Запись проводится независимо от дня недели.
— Запись?
— Ну! В «России», сборник пишут на какой-то там канал. У композитора, забыла, как его, день рождения. Он по этому случаю устраивает концерт. А Ирма в нем поет.
Все тебе объяснять нужно, деревенщина ты!
— У тебя билет лишний? — У Маши забилось сердце.
«Господи, и недели еще в Москве не пробыла, а столько счастья. Разом и Ирма Бонд на сцене, и съемки телепрограммы!»
— Хрена, лишний. Прикинь, я охрипла. Слышишь, как говорю? А у меня завтра работа в клубе. Нужно лечиться. А Аська прицепилась: отдай ей стольник баксов да отдай. Ты и передашь от меня. Никто из наших пойти не может, хоть и понедельник. Пашка на занятиях, а Колька… Его на попсовые концерты силой не затащишь, он их терпеть не может.
— Ася выступает в «России»?! — Маша ахнула.
— Ну да. Она же танцует в группе Леонтьева! Забыла?
— Нет, что ты. Просто не догадалась.
— Все, говорить мне нельзя. Одевайся, залетай ко мне и дуй в «Россию». Я тебе входной дам.
— А пустят?
— О господи! Колхоз ты неасфальтированный!
В шесть вечера Маша стояла в огромном фойе киноконцертного комплекса «Россия» и, широко распахнув глаза, пялилась на блестящее общество. Сердце у нее трепыхалось где-то в области голосовых связок и грозилось выпрыгнуть на пол. Куда ни кинь взгляд — везде знаменитости. Одних она по телевизору видела, других даже на видеокассетах. Все эти небожители вальяжно прохаживались по холлу и мило приветствовали друг друга. Все такие красивые, такие ухоженные. А вокруг них простой народ толпится. В зал пока не пускают. Так что все развлекаются созерцанием особо важных персон. И вдруг все вокруг пришло в движение.
— Ой, Ирма! — взвизгнула малолетка, которая доселе мирно стояла рядом с Машей и так же, открыв рот, наслаждалась зрелищем.
— Ирма Бонд! — Толпа простых смертных рванулась к белой лестнице, на которой появилась потрясающая шатенка в темно-синем, обтягивающем фигуру платье с накинутой на узкие плечи пелериной из шиншиллы.
Машу поволокло к звезде плотным потоком. Все остальные знаменитости мгновенно забылись. Ирма Бонд была похожа на статую — высокую, холодную и неприступную.
Она восприняла приближение толпы без тени беспокойства. Еще бы, вокруг нее непонятно откуда образовалось живое кольцо из мощных телохранителей. Как ни в чем не бывало, Ирма Бонд общалась с каким-то молодым человеком. У Маши сложилось смутное ощущение, что где-то она его уже видела. На лице певицы блуждала загадочная полуулыбка богини, знающей, что перед ее чарами никто не может устоять. Со всех сторон к ней тянулись руки с листками, календарями и программками. Поклонники требовали внимания. Им нужен был автограф кумира. Несмотря на свою внушительную внешность, телохранители едва сдерживали натиск толпы. Какой-то мужик тянулся к певице с паспортом и громко голосил:
«Ирма, дорогуша! Распишись мне в графе „Семейное положение“!» Ирма Бонд, продолжая что-то говорить собеседнику, благосклонно давала автографы, не глядя, кому и на чем.
Поток людей вынес Машу на поверхность и бросил под ноги звезде. Очнулась она, сидя на ступеньках. Прямо перед ее носом колыхнулась синяя ткань.
— Господи ты боже! — грудным голосом выдохнула Ирма Бонд. — Совсем мозги потеряли!
Маша почувствовала на макушке сразу два взгляда.
Один надменный, холодный, другой насмешливый. Подняла голову — так и есть: певица смотрит на нее сверху вниз с нескрываемым презрением, а белобрысый парень, кажется, ведущий новостей, почти смеется. Наверное, она действительно похожа на клоуна Или на таракана.
— Простите, — пискнула Маша. — Я не сама сюда ласточкой нырнула. Меня толкнули.
— Ну так отползай, — сквозь зубы произнесла звезда.
Маша поднялась на ноги, чувствуя, что коленка у нее от боли раскалывается. Но более всего болело под ребрами. И не от удара. От унижения.
— Я тоже пою, — тихо произнесла она непонятно зачем.
— Да? — Ирма вскинула левую бровь.
— Хотите, принесу вам диск послушать? — Маша вскинула ресницы.
— Нет, — равнодушно ответила Ирма и, развернувшись к ней спиной, поплыла вверх по лестнице.
Белобрысый парень подмигнул Маше и направился следом. А за ним телохранители и гудящая толпа. Спустя минуту девочка с Севера стояла совсем одна. Боль сменилась сосущей пустотой под ложечкой. Она чувствовала себя такой жалкой и ничтожной, что хотелось кинуться прочь из этого блистающего мира, забиться в самый тихий и темный угол, чтобы больше никогда не высовываться.
— Если я когда-нибудь стану знаменитой, никогда, никогда я не буду такой! — неожиданно для себя проговорила она.
* * *
Александр ликовал. На четвертый день своего пребывания в России ему, кажется, удалось соприкоснуться с культурой этой великой страны. Серж, доселе бдительно руководящий его досугом, взялся отвезти его на концерт.
Случилось это столь внезапно, что потомок Доудсенов, уже сидя на заднем сиденье огромного джипа, никак не мог в это поверить. Конечно, в жизни всякого молодого аристократа бывают дни, ночи, а то и целые недели безудержного веселья, когда толпа подвыпивших гуляк в смокингах с удивлением обнаруживает, что стоит где-то посреди Гайд-парка, причем их макушки нещадно палит солнце. Подобное случалось и с сэром Александром. Особенно в его веселые университетские годы, когда наутро он с трудом вспоминал подробности прошедшей ночи или целой череды дней и ночей, которая по традиции начиналась с университетского кубка по гребле, а кончалась, опять же по обычаю, спустя неделю в полицейском участке. Однако младший Доудсен не смог заслужить репутацию гуляки. Как раз наоборот. После окончания университета он стал степенным гражданином своего круга, о нем поговаривали как о серьезном молодом человеке, прекрасном женихе для любой из великосветских девиц.
И кто бы мог подумать, что стоило этому благовоспитанному сыну своих респектабельных родителей слегка удалиться от родного очага, как он пустится во все тяжкие в компании с громкоголосым мужланом, брюки которого столь постыдно топорщились на коленях, что заслужили бы неодобрительные взгляды представителей куда более низших классов, чем тот, к которому принадлежал сэр Доудсен. Кроме всего прочего, голова Александра постоянно гудела. Он чувствовал себя усталым стариком. И сегодня, всего лишь на четвертый день своего пребывания в России, совершил постыдный поступок — не пошел на работу, а остался лежать в кровати, с трудом превозмогая тяжелые последствия прошедшей ночи. Крутящийся потолок настолько вывел его из себя, что к полудню он набрал лондонский номер своего лечащего врача и спросил у него совета, описав симптомы болезни.
