– В чем?!
Отрицательный возглас, казалось, застрял у него в горле. Этьен Ромбер сделал шаг вперед и еще сильнее сжал плечи сына:
– Признавайся! Ведь это ты, ты убил…
Шарль закрыл лицо руками:
– Я? Убил? Кого?!
Отец продолжал смотреть ему в глаза бешеным взором. Наконец до Шарля Ромбера дошло, в чем его обвиняют. Он выпрямился и воскликнул:
– Как? Вы считаете, что я убил маркизу? Это гнусно, бесчестно, чудовищно!
Лицо его подергивалось.
– Но ведь это так! – процедил его отец, по-прежнему не отрывая от сына горящего взгляда.
– Нет! Нет!
– Да! – настаивал Этьен Ромбер.
Они стояли друг против друга.
Наконец Шарль выдавил:
– О, Господи! И это вы, вы, отец, обвиняете меня в этом!..
Глаза юноши остановились, на лице был написан ужас. Господин Ромбер отпустил его плечи и сделал несколько шагов. Потом положил руку сыну на лоб и помотал головой, словно пытаясь отогнать кошмар, туманивший его разум.
Он произнес:
– Господи, мой бедный мальчик… Надо успокоиться и хорошенько подумать.
Не знаю, как это объяснить, но еще вчера утром, на вокзале, я что-то почувствовал… Это было предчувствие чего-то ужасного. Ты выглядел таким усталым, бледным, глаза затуманены…
– Но, отец, – проговорил Шарль бесцветным голосом, – я ведь вам уже объяснял, что плохо спал ночью. Я ждал встречи с вами.
– Черт побери! – раздраженно воскликнул Этьен Ромбер. – Это я прекрасно помню!
Итак, ты плохо спал ночью. Как ты тогда сможешь объяснить, что ничего не слышал?!
– Но ведь Тереза тоже не слышала…
Господин Ромбер грустно усмехнулся.
– Комната Терезы, – сказал он, – находится гораздо дальше. А твоя отделена от спальни бедной маркизы всего лишь тонкой стеной. И если ты был здесь, ты должен был что-то слышать!
Шарль перевел дух:
– Так что же, вы пока единственный, кто считает меня виновником этого злодеяния?
– Единственный? – прошептал его отец. – Как знать… Пока – может быть…
Но должен тебе сообщить, друг мой, что вечером, который предшествовал преступлению, ты произвел чрезвычайно неблагоприятное впечатление на друзей маркизы. Тогда еще судья Боннэ рассказывал вам о деталях убийства, которое произошло в Париже… Я уже не помню, кто его совершил. И ты проявил весьма странный интерес!
Юноша застонал:
– Значит, они тоже меня подозревают?
Он снова схватился за голову, но вскоре лицо его прояснилось:
– Отец, но эти обвинения беспочвенны! Ведь нет никаких фактов! Никаких доказательств!
– Увы, есть. И тебе трудно будет их опровергнуть… Слушай внимательно.
Этьен Ромбер встал, и Шарль машинально сделал то же самое.
Отец и сын снова смотрели друг другу в глаза.
– Так вот, Шарль. В ходе следствия было установлено, что в ту роковую ночь никто не мог пробраться в замок снаружи. Таким образом, ты единственный мужчина, который ночевал внутри, к тому же по соседству с маркизой.
Юноша нервно дернулся:
– Почему же никто не мог забраться сюда?
– Это выяснено абсолютно точно. А впрочем, если бы и мог… Ты-то не сможешь этого доказать.
Шарль не ответил. Он был совершенно оглушен. Глаза его блуждали, мысли путались.
Чувствуя, как подгибаются ноги, он умоляюще посмотрел на отца. Этьен Ромбер с опущенной головой направился к туалетной комнате.
– Иди за мной, сын, – сказал он, и голос его дрогнул.
Шарль, казалось, не слышал.
Господин Ромбер вошел в туалетную комнату, порылся за вешалкой, вынул оттуда изрядно помятое полотенце и вернулся в комнату.
– Смотри! – глухо произнес он, поднося полотенце к глазам сына.
В ярком свете Шарль Ромбер увидел на ткани красные пятна крови…
Юноша подпрыгнул на месте и открыл было рот, но отец властным жестом остановил его:
– Сядь! Ты собираешься продолжать отпираться?! Несчастный! Безумец!
Смотри же! Вот оно, неопровержимое доказательство твоего злодеяния! Эти кровавые пятна говорят сами за себя. Как ты можешь объяснять, что это полотенце оказалось в твоей туалетной комнате?
Итак, теперь ты по-прежнему будешь все отрицать?!
– Да, я буду все это отрицать! Буду! Я… я просто ничего не понимаю!
Молодой человек, вконец обессилев, снова опустился в кресло.
Старый Ромбер смотрел на сына с бесконечной нежностью и состраданием.
– Бедное, бедное дитя… – прошептал он. – Но, может быть, ты не так виноват, как кажется? Может, есть обстоятельства, которые могут тебя оправдать?
– Значит, вы все-таки меня обвиняете… Вы не верите мне…
Старик в отчаянии покачал головой:
– Боже, если бы мог я сохранить честь нашей семьи, уважение друзей! Если б я смог доказать, что это все проклятая наследственность…
– Чтобы наука доказала, что я так же болен, как мама? – грустно переспросил юноша.
– Да, загадочная и неизлечимая болезнь… Медицина перед ней бессильна. Называется она просто – безумие, но никто не знает, что это такое.
– Боже мой! – поразился Шарль. – О чем я узнаю! Так моя мать безумна?!
Он помолчал, что-то вспоминая, и наконец посмотрел на отца:
– Да-да, наверное, вы говорите правду… Сколько раз я был удивлен ее странным, непонятным поведением! Но я, я-то тут причем!
Шарль ожесточенно потер лицо, словно проверяя, не спит ли он:
– Ведь я, я же в здравом уме!
Этьен Ромбер покачал головой:
– Дай Бог, чтобы так. Но, возможно, это было временное помрачение…
Сын перебил его:
– Нет, отец, нет! Я могу быть глупым, юным, каким угодно, но я не сумасшедший!
Чрезвычайно возбужденный, молодой человек больше не мог сдерживаться. Он почти кричал, словно пытаясь убедить самого себя. Голос его гулко раздавался в равнодушной тишине замка.
Этьен Ромбер тоже повысил голос. Заявление сына вывело его из себя:
– Отлично, Шарль! Если ты в здравом уме, то твое преступление не имеет никаких оправданий! Значит, ты сознательный, хладнокровный убийца!
Внезапно какой-то шорох в коридоре заставил их замолчать. Дверь комнаты медленно открылась, и из полумрака на пороге появилась белая фигура.
Это была Тереза в длинной ночной рубашке. Глаза ее расширились от ужаса, она покусывала бескровные губы. Ее била дрожь.
С усилием подняв руку, она указала пальцем на Шарля, беззвучно шепча что-то.
– Тереза! Тереза!
Несчастный отец бросился на колени. Он с мольбой протянул к ней руки:
– Девочка! Ты была за дверью?
Помертвевшие губы шевельнулись, и Тереза чуть слышно прошептала:
– Я… была…
Девочка не смогла продолжать. Она покачнулась, глаза закрылись, и она упала на пол.
Километрах в двадцати от Суйака линия Брив – Каор делает резкий изгиб и уходит в тоннель. Шедшие зимой дожди изрядно попортили насыпь. Еще до этого грозы, разразившиеся в первых числах декабря, вызвали сильное оседание почвы.
Обеспокоенная железнодорожная компания прислала на эти места своих лучших инженеров.
Специалисты выяснили, что пути в нескольких десятках метров от Суйака требуют серьезного ремонта. С тех пор уже два месяца все поезда, следовавшие из Брива в Каор, – скорые, пассажирские, товарные – постоянно опаздывали, бывало, даже на полчаса.
Неисправность дороги внушала серьезные опасения компании, и все машинисты расписались в журнале по технике безопасности. Машинистам, следующим из Брива, предписывалось останавливать локомотив за двести метров до выезда из тоннеля, а на обратном пути в Каор необходимо было тормозить еще раньше, за пятьсот метров. Эти меры, по мнению компании, обеспечивали безопасность…
Итак, в то серое декабрьское утро бригада дорожных рабочих под руководством мастера вышла укладывать новые рельсы, привезенные накануне. Люди потихоньку переговаривались:
– Как ты думаешь, – говорил старый рабочий своему напарнику, – они что, заставят нас укладывать здесь двенадцатиметровые рельсы? По мне, так они нисколько не лучше, чем восьмиметровые, а укладывать их – адская работенка, ты уж мне поверь!
Его товарищ вздохнул.
– А что делать? – откликнулся он. – Против начальства не попрешь! Мы люди маленькие, наше дело простое – делай, что говорят…
Неожиданно раздался резкий свисток.
В черном чреве тоннеля показались огни двух фонарей: поезд, следующий в Каор, согласно инструкции, затормозил, не доезжая места работ. Ему необходимо было получить разрешение на проезд.
Дорожный мастер поставил своих людей по обеим сторонам полотна, затем дошел до небольшой хибарки обходчика, расположенной у самого въезда в тоннель, и взмахнул жезлом, позволяя машинисту двигаться дальше.
Путевой обходчик, хозяин хижины, был специально прислан сюда железнодорожной компанией. Он нес ответственность за состояние четырехкилометрового участка дороги, включая девятьсот метров тоннеля.
