Слышно, как грохает крышка люка, и участники подземного репортажа вылезают на Трубную площадь.
— Раньше этого люка здесь не было, — замечает мимоходом Люсин-Рюмин.
— Совершенно верно, — дружно говорят бригадир и начальник Управления. — Этот люк построен из металлолома, собранного во дворах и скверах столицы. Обратите внимание на литой орнамент.
— Неужели каслинское литье? — задохнулся от восторга Люсин-Рюмин.
— Оно, — выдохнул Рупоров. — Уральские сталевары и литейщики, узнав о нашем коллекторе, вызвались отлить крышку со сценами из истории древней Москвы. Теперь интурист, гуляя по площадям и проспектам столицы, сможет в предельно сжатые сроки ознакомиться с историей первого в мире государства, похоронившего капитализм.
На этой оптимистической ноте и закончился репортаж, на гонорар с которого Люсин-Рюмин рассчитывал купить мохеровый шарф, но купил вместо него кепку, так как злодей-редактор зарезал все историческое экспозе, где рассказывалось, в каких трудных условиях жила Неглинка при царе и как подружилась она с писателем Гиляровским.
Читателям, верно, надо пояснить, что дела в Управлении, вопреки оптимистическим аккордам товарища Рупорова, шли неважно. Средства на подземное благоустройство столицы были освоены лишь на треть, и товарищ Рупоров имел все основания подозревать, что скоро на его голову посыпятся шишки из вышестоящих строительных инстанций.
Тут-то и явилась ему вдохновенная идея построить новый коллектор в сверхкороткие сроки с побитием зарубежных рекордов. Рекордсменов, справедливо смекнул Рупоров, судят, но очень редко.
Все другие объекты, разбросанные по просторам новых районов, были заморожены: не стучали там веселые топоры, не пели звонкие пилы, не шумела ёмкая русская речь. Зато на Трубной площади события разворачивались с поразительной расторопностью.
В этот субботний день жизнь микрорайона ознаменовалась важными событиями. Одно из них было столь значительно, что домоуправление № 73, разместившееся в подвале одного из ближних к Трубной площади домов, прекратило выдачу справок и всем наличным составом выдвинулось на позиции, непосредственно прилегающие к площади. От пытливого взгляда домоуправленцев не ускользнуло появление на площади нескольких деревянных фургонов. На одном из них рабочие прибивали табличку «Пиво», а на другом «Шашлыки». Интересно сообщить, что возле первого фургончика вскоре же появилось молодое и курчавое создание в лопнувшем на груди халатике. В одном оконце фургона она незамедлительно вывесила картонку с надписью «Пива нет», а в другом «Закрыто на учет». Свершив этот канонический обряд, она отправилась в комиссионный магазин на улицу Герцена, где ей обещали оставить купальник необычной тигровой масти. Другим обратившим на себя внимание событием было следующее: приехал большой старомодный грузовик с деревянным кузовом и, сбросив вниз борта, тут же превратился в эстраду для артистов и народных коллективов.
Были, понятно, и другие, впрочем, менее замечательные события, как, например, приезд машины с надписью «Мебель». Из нее тут же начали выносить горшки с гортензиями, из которых в пять минут была сооружена небольшая клумба, но не просто клумба, как мог бы подумать читатель, не посвященный в замыслы организаторов, а клумба, в центре которой находился уже знакомый читателю люк каслинского литья. Словом, все было готово…
В это время на западе Московской области, за сотым километром, на обширной территории, вольно раскинувшейся по обе стороны Можайского шоссе, произошло почти неприметное событие, которое, однако, по прошествии нескольких часов стало роковым для организаторов праздника.
Уборщица ОГСУ-27, выехавшая ранним утром вместе с мужем по грибы, к двум часам уже имела полную плетенку белых и подосиновиков и, выйдя на опушку березняка, остановилась, чтобы отереть со лба пот. Шедший сзади нее муж тоже остановился и, почесывая шею, взглянул на горизонт.
Вид неба взволновал его.
— Не пора ли возвратиться? — спросил он жену.
— Это зачем?
— Время ненадежно: ветер слегка подымается, вишь, как он заметает листья.
— Что ж за беда?
— А видишь, что там? (Муж указал пальцем на запад.)
— Я ничего не вижу кроме зеленых лугов да ясного неба.
— А вон, вон: это облачко…
Уборщица перевязала сбившийся платок, пригляделась и увидела на самом краю неба белое облачко, которое приняла сперва за отдаленную силовую подстанцию. Муж пояснил ей, что облачко предвещает дождь. Не мешкая больше, они разыскали месткомовский автобус, в котором их уже поджидали обеспокоенные грибники.
Шофер рванул рычаг скоростей и поддал газу, но все поглядывал на запад.
Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облако обратилось в серую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий дождь и вдруг обратился в ливень. Ветер завыл, сделался шквал. Все исчезло.
— Ну, братцы, — закричал шофер голосом пушкинского ямщика, — беда!
Над Москвой меж тем все еще таяло безмятежное небо. Когда стрелка часов на Трубной вздрогнула и двинулась к пяти, со стороны ресторана «Узбекистан» послышалась маршевая медь. К площади двигалось какое-то шествие.
То была передовая колонна Особого Главного Строительного Управления треста Мосспецлодземканализация. Процессию открывала группа водолазов-подводников в полном боевом облачении и в свинцовых тапочках. Дальше следовала разношерстно одетая масса инженерно-технического состава, катившая перед собой действующий макет подземного коллектора. За ним вразвалочку, шел коллектив, помахивая флажками и эмблемами ОГСУ-27. Величаво плыл плакат «Закуем Неглинку в водонепроницаемый панцирь!». Откуда-то с боковой улицы влилась совсем уже веселая толпа. Под звуки гармошки порхала частушка:
По Неглинке по реке
Плавал Вася в челноке…
За колонной шел отряд молодцев с магнитофонами, сыпал пословицами о воде и канализации. Любителей спорта завлекали финалом бега по подземному коллектору.
По замыслу устроителей торжества, два сильнейших легкоатлета Управления должны были пронести зажженные факелы от кабинета начальника ОГСУ-27 товарища Рупорова по подземным коллекторам к Трубной, Первым ждали бегуна по новому коллектору. Это должно было символизировать победу нового над старым.
Ликовали мальчишки и мороженщицы. В подворотнях блаженно улыбались последние московские дворники.
Воспользовавшись сумятицей и шумом, на лавках Страстного бульвара вдохновенно целовались парочки.
Когда праздничное шествие добралось наконец до Трубной площади, праздничный накал достиг апофеоза. Несмотря на то что было еще светло, зажгли оба прожектора, арендованные у Главспецсвета. На лице Антона Антоновича Рупорова зажглась улыбка.
Он празднично кашлянул и достал написанный журналистом Люсиным-Рюминым спич.
— Навеки сгинули в прошлое те времена, когда под Трубной площадью брел по колено в грязи легендарный дядя Гиляй, Никитушка Ломов, как звали его московские низы последней четверти девятнадцатого века. Теперь же московский рабочий, передовик и рационализатор, гордо шествует в полный рост по ярко освещенной подземной трассе, а над ним бурлит и ликует новая, прекрасная жизнь, построенная рабочими, колхозниками, крестьянами в солдатских шинелях и… — тут Рупоров запнулся, но, справившись в бумажке, звонко заключил, — и трудовой, конечно, интеллигенцией.
Последние слова потонули в неистовом гуле, который тут же на площади перешел в овацию.
Прожекторы смылись с лица Рупорова и, побродив по толпе, упали на подмостки импровизированной сцены. Зазвенела пионерская труба. Играя улыбкой, вперед выступил семилетний карапуз:
Пусть приходит суровый инспектор,
Пусть научный замер он берет,
Не найдет он изъяна в коллекторе —
Его строил рабочий народ.
Грянул хор, но не «а капелла», как подумал было читатель, а под звуки рояля, скрытого где-то за сценой.
Мы, ребята и девчата,
Обещаем вам, отцы,
И мамаши, и папаши,
И жнецы, и кузнецы,
Что отныне, что отныне
Ни в Париже, ни в Берлине,
Ни в одной организации
Нет такой канализации.
Толпа зарыдала от восторга и хотела смять заслон водолазов-дружинников, окружавших помост, но положение спасла детсадовская Дюймовочка с огромным белым бантом:
А вода-то,
А вода!
Так прозрачна, холодна!
А в Гудзоновом заливе
Для кишечника вредна.
Хочешь верь, хочешь не верь, читатель, но я собственными глазами видел, как от счастья плакали женщины и громче всех воспитательница ведомственного детского сада, научившая дитя этим правильным и красивым стихам.
