— А у вас-то…
— Как видите, в полном порядке.
— И это — сейчас! После всего, что было?
— Конечно! Я думаю, что это было только началом.
— Тогда идем!
— Куда?
— Все равно, куда. В комнату Валерии.
— Нет.
— Почему?
— Это будет…
— А я не прощу ей своего глупого положения!
— Вы шутите? Зачем же вы — с ним?
— Мне платят за это.
— Все равно. Часовой может думать о войне все, что угодно, но не смеет плохо думать о своем начальнике. Мне приказано охранять Кристиана, и я отсюда не уйду.
— Я хочу вас!
— Всегда к вашим услугам.
— Тогда, где же?..
— У меня есть плед. А под вашими ножками — пол. Так опустимся же к вашим ступням, мой кумир.
— Сумасшедший!
Сколько раз партнерши называли меня так! Она поднимается и сама расстилает мой плед на полу. Я, как всегда, наготове.
Но… о, страшное разочарование! Моя ладонь скользит по ее горячим бедрам, и я делаю страшное открытие. Элеонора, волшебная Элеонора, богиня, фея… Не женщина, а гермафродит!
— Но ты же… не женщина! — лепечу я, остывая.
Она недоуменно отвечает:
— Да. А в чем дело?
— В чем дело?!
Увы, иногда нас охватывают дикие инстинкты. Почему при некоторых обстоятельствах выходишь из-под контроля? И почему собственные чувства руководят человеком, как им заблагорассудится?
Напрасно я размышляю. Это — слишком сложно для меня. Спортсмен не может прыгнуть выше своих возможностей.
Я пытаюсь дать ей наслаждение, повернув ее попкой к себе, но едва не ломаю свой “стержень”, а бедняжка от боли спасается бегством.
Она врывается в комнату Кристиана, уронив по пути конную статуэтку святого Мартина. Раздается оглушительный грохот, Кристиан Бордо просыпается и зажигает свет.
Видя всхлипывающую подружку и меня в несколько неопрятном виде, он сразу все понимает.
— Она хотела вас изнасиловать?
— Да, действительно…
— И вы поняли, что…
— Да, тут смешение полов, отвратительный гибрид!
Гримаса злобы искажает лицо актера.
— Ну-ка ты, бывший флик! Я запрещаю тебе оскорблять Элеонору в моем доме!
— Тогда скажите ей, чтобы не лезла ко мне.
В это время открывается дверь напротив, и появляется блондинчик. На нем — кружевная ночная сорочка.
— Что здесь происходит? В чем дело? — бормочет он спросонья и пытается ударить меня.
Я бью его в подбородок, и он валится на растеленный плед, который сыграл незавидную роль в моей невинной забаве.
Бордо сердится.
— Сейчас же убирайтесь отсюда прочь, солдафон! Завтра же подам на вас жалобу за попытку изнасилования… и дебош в моей спальне!
— Я первым обнародую вопрос о насилии и сделаю достоянием гласности все, что здесь творится: педерасты, гермафродиты! Сборище убогих и юродивых! Разврат!
Я говорю ему невесть что — одни восклицания и междометия, а в ответ несется:
— Этот тип обезумел! Он — сумасшедший! Надо вызвать полицию!
Наконец, Элеонора решается и бежит к телефону звонить в полицию. Но тут появляется Берю, которого разбудил шум, поднятый нами.
Он — в длинных кальсонах и майке, но при шляпе. Все думают, что он в черных носках, нет, он — босой, просто порос черной шерстью.
Спускается и Поташ. Появляется горничная, на этот раз — настоящая женщина. В этом нет сомнения, потому что на ней прозрачная рубашка типа “Беби”, сквозь тонкую ткань которой просвечиваются все положительные качества ее обнаженного тела. Общее смятение от этого увеличивается. Среди криков и оскорблений, я вкратце объясняю Берю, что со мной случилось.
Бордо убегает и возвращается с мечом в руке. Настоящий рыцарский меч со стены в гостиной. Бордо размахивает им и обещает всем снести головы.
Все это смахивает на какое-то сатанинское цирковое представление. К счастью, телефон в комнате артиста не работает, и Элеонора собирается бежать в холл. Злоба не красит ее лицо — оно искажено, как на картинах Пикассо в годы его увлечения кубизмом. Ее элегантная прическа растрепалась и похожа на лавину грязи и снега, несущуюся с горы.
Обезумев, Бордо бросается с мечом на Берю. Я успеваю остановить его, но не очень удачно, так как он падает на пол. Он — не чемпион, этот Кри-Кри! На экране он фехтует как бог, но в жизни — увы, нет. Там он прыгает, побеждает и смеется, а дома — мокрая курица!
Он падает так неудачно, что стукается глазом о рукоятку меча. Этот момент не устраивает меня.
Глаз мгновенно начинает распухать. Шишка растет громадная, синяя… Все ужасаются и устремляются к нему.
Я поднимаю его на руки и отношу на кровать. Он стонет и плачет. Мои переживания — еще больше, чем его увечия. Я понимаю, что справляюсь с поручением из рук вон плохо, и что мне еще придется расплачиваться за эту ночь. Ведь я имею дело с такой знаменитостью, да еще застрахованной на миллиард! Малейшее повреждение его тела, даже прыщ — это уже событие, а тут — такой кошмар с его глазом! Это же — невозможность работать, простой в съемках фильма, катастрофа!
Конечно, будет процесс, расследование, и все убытки падут на мое агентство, которое рассыплется в пух и в прах. Придется возвращаться в полицию…
— Врача! Врача! — вопит Людо, в прошлом — моряк, а ныне — педераст. Он пришел в себя после той порции, которую я ему отвесил.
Наконец, Поташ дозванивается до профессора Данклона — знаменитого специалиста по ушибам.
Казалось бы, катастрофа еще больше должна накалить атмосферу, но все происходит наоборот. Внезапно все объединяются и переживают.
Раненый поглаживает колоссальную шишку и стонет:
— Дайте мне зеркало, я хочу знать правду! Не скрывайте ее от меня!
Элеонора протягивает ему зеркало с туалетного столика, он глядит в него и испускает вопль:
— Моя карьера! Ах, я так и знал! Вот оно — второе июня! Надо предупредить продюсера… Срочно? Завтра снимается сцена разрыва. Боже мой! А если я изуродован навеки?!
Он роняет зеркало, и глядя на меня, горестно говорит:
— Подумать только, меня поручили охранять именно вам!
Четыре часа утра
Ради кого-то профессор Данклон и не пошевелился бы. Он заявляет это после того, как выполнил свои обязанности. Его пациенты — Делон, Габен, Монро, Миттеран. Еще, может быть, кардинал Марти, потому что нужно чтить взгляды семьи: брат у Данклона — епископ. Да…
И больше никого. Данклон, если так можно выразиться, стрелянный воробей.
Он выписывает несколько рецептов и подписывается росчерком, который я видел только на обертках для Пирожных, этакая шелковая вышивка. Он выписывает кровоотсасывающуто мазь и пенициллиновую примочку, сам будит по телефону персонал аптеки Руссели и просит срочно приготовить то, что прописал. Поташ тотчас мчится туда.
Профессор, уходя, жмет руку только пациенту и обещает зайти завтра.
Уф!
Кристиан лежит с компрессом на лице, которое немного деформировалось. После того, как актеру дают снотворное, он быстро затихает, жалобно, словно ребенок, сказав:
— Не оставляйте меня одного…
Бедный “малыш”! Он несчастен из-за своего громкого имени, не знает, как держаться и вести себя. Обычное дитя из мира, где играют и дерутся. Он не хотел засыпать, потому что боялся смерти, и не хотел просыпаться, потому что боялся жить.
Все усаживаются в кружок на толстом ковре в его комнате и начинают шептаться между собой.
— Ну? Непостижимо! — говорит Людо, массируя свою челюсть.
— Да, — соглашается прелестная Элеонора. — Непостижимо.
— Я бы сказал иначе… — Берюрье смачно матерится.
Раз все сказали свое слово, то включаюсь и я:
— Все, что произошло, действительно, непостижимо…
В тайне я надеюсь, что завтра Кри-Кри просидит весь день дома, что облегчит мою задачу. Запертый в своей комнате, он перестает бояться.
От полноты чувств Берю испускает громкий звук. Трудно определить, откуда он исходит: спереди или сзади.
— Так значит, девочка, ты — парень? — спрашивает он Элеонору.
Она моргает ресницами.
— Хм, какой пустяк…
— И что же Кри-Кри? Лижет тебя?
— Этого тоже не делает.
— Тогда зачем ты спишь в его постели?
— Просто — заработок.
— Наверное, тобой он утирает кому-то нос? Да, она утирала нос — самой себе. Непонятно. Как такая красавица, чудо природы, оказалась на деле аномалией. Берю не терпит того, чего не понимает.
— Подожди-ка, малютка, я не понимаю. Сам Бордо — кто? Мужик?
— Да, но импотент.
— Такой красавец, и такое… несчастье, — скорее стонет, а не говорит Людо, бросив взгляд на кровать.
— А что, какой-нибудь несчастный случай? — допытывается Берю.
— Да, что-то вроде того.
Мой товарищ качает головой и, подумав, еще спрашивает:
— А в чем это заключается?
— Никто не знает. Сам он говорит о физической травме, но какой, не уточняет.
Александр Бенуа обращается ко мне.
— Ему нужна моя Берта. Она заставит любого… Это у нее — талант.
Он начинает расхваливать свою куколку. Рассказывает обо всех эротических и технических возможностях своей возлюбленной: о руках, царственных и нежных, умеющих работать не хуже специалиста по иглотерапии; о тубах, толстых и сильных, которыми она сосет наиболее нежные органы. И еще, и еще, и еще. Все слушают, развесив уши, а он с особым смаком описывает некоторые особенности тела Берты, которые делают ее привлекательнее самой Венеры.
