Однако главный редактор газеты «Живем!» относится к кришнаитскому благодушию совершенно иначе. По его мнению, в наших широтах оно катастрофическим образом ложится на почву отечественного «пофигизма». А скомпроментировал всех кришнаитов оптом в глазах уважаемого редактора все тот же Петя. Пребывая в уверенности, что все к лучшему в этом лучшем из миров, он то и дело допускает редкостные по глупости опечатки в статьях и заголовках, которые ему поручается набрать и сверстать.
Помню Петиных рук дело — дивной прелести подзаголовок к одной из новостных статеек: «Старушки получат пенисии!» Не пенсии, а именно пенисии! Петя допустил очаровательную опечатку, корректор Витя Трофимов ее проворонил, и газета так и вышла в свет. Право, я ожидала, что наутро под дверью редакции соберутся игриво настроенные бабушки, пришедшие истребовать обещанное! А главный редактор, отплевавшись кипятком, демонстративно прикнопил на редакционную доску объявлений вырезку со злосчастным заголовком «Старушки получат пенисии!», снабдив ее собственноручной припиской: «Которые будут отрезаны непосредственно у Суслачева и Трофимова в случае повторения подобного безобразия!»
Был еще случай, косвенно затронувший и нашу телекомпанию: Петя сверстал программу телепередач на февраль и напрочь позабыл, что в нем только двадцать восемь дней. Дотянул программу аж до тридцатого февраля! А когда сразу два главных редактора — газетный Сан Саныч и наш Дмитрий Палыч — примчались снимать с олуха стружку, Петя поднял на них лазоревые глазки и с подкупающим простодушием вопросил: «А что, должно было быть и тридцать первое?» После чего онемевшие главные рука об руку удалились глотать антистрессовый коньяк.
Что до прозвища Пирепон, то его славный парнишка Петя Суслачев получил после того, как набрал и даже сверстал маленькую заметочку, в которой рассказывалось об эксперименте в одном из европейских зоопарков. В ней была, в частности, такая фраза: «В одной клетке живут утка, шимпанзе и трехлетний пирепон». Вся редакция гадала, кто такой этот пирепон, даже к нам в телекомпанию бегали за советом. Предполагали разное: пирепон — это питон, пирепон — это кто-то перепончатый, а в итоге выяснилось, что Петюша банально не разобрал почерк журналистки, от руки набросавшей заметочку, и ничтоже сумняшеся окрестил пирепоном неразгаданного им тигренка.
— Петенька, — улыбаясь своим воспоминаниям, сказала я. — Скажи мне как кришнаит кришнаиту, где в окрестностях нашего города может произрастать экзотическое индийское растение?
— Ты не знаешь? — тихо удивился Пирепон. — Рядом с трассой Екатеринодар — Темрюк есть пруд, где растут индийские лотосы. Уникальное место, другого такого в России нет!
— Лотосы — это хорошо, — кивнула я, довольная тем, что не ошиблась адресом, нашла сведущего человека. — Лотосы — это просто замечательно. Но! Не лотосом единым жив кришнаит! Меня сейчас интересует эйхорния!
— Старушки получат пенисии! — неправильно истолковав мои слова, глумливо захохотал верстальщик за соседним компом.
— Слушайте, граждане, обуздывайте свое воображение! — возмутилась я. — Я понимаю, слово «эйхорния» для слуха русского человека звучит неприлично, но не до такой же степени!
— Эйхорния, эйхорния, — как ни в чем не бывало забормотал Пирепон. — Та, которая очищает воды священного Ганга?
— В том числе и их, — кивнула я. — А по осени ее скармливают священным индийским коровам.
— Так это возле НИИ птицеводства, — кивнул Петя. — На выезде из города, километрах в десяти по ростовской трассе. Я слышал об этой эйхорнии от наших, но сам еще не видел, хотя надо бы, конечно, съездить на экскурсию…
— Спасибо тебе, Пирепончик! — поблагодарила я, вставая. — Я рада, что в тебе не ошиблась.
Продолжая мило улыбаться, Петя смущенно потупил голубые глазки.
Итак, искомая птицефабрика на самом деле оказалась никакой не фабрикой, бери выше — настоящим Институтом птицеводства. Правда, у них там был опытный цех, и пруд тоже имелся — симпатичное такое озерцо, густо заросшее мясистыми зелеными листьями.
— Эйхорния! — победно воскликнула я, разглядев экзотического вида растительность в окошко автомобиля.
— Чего ругаешься? — характерно отреагировал на незнакомое слово Вадик, обернувшись ко мне с переднего сиденья.
— Саша, останови, пожалуйста, машину! — не ответив стажеру, попросила я водителя.
Вокруг простиралась абсолютно безлюдная местность: ни тебе гуляющих, ни рыбаков с удочками… Впрочем, откуда они тут возьмутся, одернула я себя, степь да степь кругом, до города километров десять, общественный транспорт сюда не ходит, сотрудники НИИ, наверное, приезжают на работу на личных авто. Да еще у них небось тут есть вахтенный автобус…
— Хорошая водичка, — сообщил Вадик, пробившийся к пруду черед камышовые заросли. — Просто удивительно! Такая чистая! Лучше, чем в бассейне! Может, искупаемся?
— Не сейчас, — ответила я, оглядываясь. — Не время. Первым делом, первым делом — самолеты, в смысле, птички.
Стажер безропотно повернул назад.
— Вадик, возьми камеру и пройди во-он туда, — я показала на недалекий бетонный забор. — Начни снимать этот курятник, а я подойду через минуту. Саша, подвези его!
Машина с оператором скрылась за поворотом, я посмотрела на часы — минут через пять слух о нашем прибытии достигнет ушей местного начальства, придется демонстрировать служебные удостоверения и убеждать руководство НИИ в социальной необходимости съемок. Так, пока суд да дело, быстренько сориентируемся…
Я рысцой пробежалась вокруг пруда, внимательно осматривая подступы к воде — и впрямь чистой, даже прозрачной. По поверхности вблизи берега прошла легкая рябь, я вгляделась в хрустальные глубины и увидела стайку каких-то маленьких серебристых рыбешек. Интересно, что это за живность? Венечка как-то рассказывал мне, что в водах так называемой Теплой Кубани — то есть в старом русле реки, куда сливает горячую воду городская ТЭЦ, живут и размножаются аквариумные рыбки. Вроде кто-то как-то их туда запустил, а рыбкам и понравилось. Венька на полном серьезе уверял меня, что, вооружившись удочкой, за пару дней рыбной ловли на Теплой Кубани начинающий аквариумист может совершенно бесплатно собрать себе неплохую коллекцию. Так, может быть, и вблизи экзотической эйхорнии поселились какие-нибудь редкие виды жаберных — или как там по-научному называют рыб? Не знаю, я не ихтиолог. В нашем доме в рыбе кое-что понимает только кот, да и тот специалист исключительно по всяческой мелочи, вот обычный толстолобик чуть крупнее бультерьера уже не в его компетенции…
В укромном месте под навесом ивовых ветвей обнаружился удобный спуск к воде — лишенный растительности глинистый участок примерно двухметровой ширины. В верхней его части сохранился отпечаток автомобильного протектора, здесь явно недавно стояла какая-то машина. Судя по размеру колес, машина была легковая, а больше ничего сказать не могу, следопыт из меня такой же, как ихтиолог, — неважный. К воде прибывшие на авто граждане, судя по отпечаткам обутых ног, топали пешком, но, опять же, сколько их было, этих самых ног и владеющих ими граждан, — один бог знает. А по траве, кажется, что-то тащили, вон как она примята, кое-где даже выворочена с корнем!
Я наклонилась, присматриваясь, и тут увидела в слегка подсохшей глинистой ямке совершенно удивительный след, больше всего напоминающий смазанный отпечаток небольшого ласта!
Может быть, это какой-то подросток плавал в пруду с соответствующим снаряжением?
— Наверное, так, — вслух решила я. — Потому что иначе остается предположить существование в наших широтах собственного лох-несского чудища! Для комплекта к эйхорнии, экзотика к экзотике!
Тряхнув головой, я бодро зашагала к бетонному забору, огораживающему территорию НИИ, но не успела подойти к гостеприимно открытым воротам, как увидела выезжающую из-за поворота машину. Вадик приветственно помахал мне ручкой в окошко.
— У них тут сегодня выходной, — сообщил он, подкатив поближе. — Начальства никого нет, и вообще из людей всего одна птичница на весь коровник…
— А сами-то коровы, то есть куры, здесь? Или у них тоже выходной? — спросила я, придерживая дверцу, чтобы оператору с камерой было удобнее вылезать. — Надеюсь, хотя бы птичек ты мне снял?
— Вот так ты их называешь? Птичек? — как-то неуверенно повторил Вадик. — Птичек-то я снял… Но…
— Ну и хорошо, — оборвала я. — Мне-то нужен в основном пруд, так что ты походи тут с камерой, поснимай, да еще, если сможешь, сорви для меня пучок вот той зеленой бяки. Только свежий пучок, красивый, как рыночный укропчик. Он мне нужен в качестве букета.
Вадик вытянул шею и с сомнением посмотрел на обширную плантацию эйхорнии:
— Придется ноги замочить!
