С Анечкой Олегу было тепло и спокойно. Она не работала. Да и зачем? С ней как-то незаметно решались все бытовые проблемы. Единственным, как казалось Олегу, недостатком жены была все нарастающая жуткая расточительность. От его зарплаты в тысячу, а то и побольше условных единиц в течение месяца ничего не оставалось.
Разрыв в отношениях возник, когда он собрался поставить памятник отцу. Анечка сначала по-хорошему пыталась отговорить его, но он твердо стоял на своем. Вот тогда она с явной ненавистью и вылила на него ведро словесных помоев, вдобавок ко всему обвинив в том, что влачит с ним нищенское существование.
– Нищенское?! – возмутился Олег и рванул на себя дверцу шкафа спального гарнитура. Сгреб в охапку висевшие там шмотки вместе с недавно приобретенной шубкой из голубой норки и швырнул к ногам жены. – Это теперь так нищие хо… – и не договорил… Вместе с вещами по комнате веером разлетелись купюры с портретами американских президентов…
Он стоял и молчал, тупо отмечая, как она ползает по ковру, собирая деньги и выкрикивая: «Это мои! Мои! Что, я на тебя бесплатно, что ли, работать должна?! Да мне даже в койку с тобой ложиться противно! И шуба не на твои бабки куплена!» – Она всхлипнула и, отшвырнув собранные купюры в сторону, по-детски закрыла лицо ладонями и громко заплакала.
Ему неожиданно стало жалко ее, и он, пересиливая эту жалость, брезгливо, ногой, отодвинул с дороги кучу вещей и ушел. Ночь он провел в машине. А наутро вернулся и сказал Анечке, заискивающе спросившей, будет ли он завтракать, что между ними все кончено. На развод он подаст сам. Она может жить в спальне, он займет большую комнату.
Они почти не виделись, денег Олег ей не давал, но каждый раз, вернувшись поздно вечером домой, находил на кухонном столе приготовленный ужин. Он морщился и, не поужинав, уходил спать в свою комнату. Через полмесяца Олег стал съедать приготовленное и оставлять на столе небольшие суммы денег. А еще через полмесяца она пришла к нему ночью в постель, и выгнать ее он не нашел в себе сил.
Прежнего счастья не было и в помине, и он старательно откладывал деньги, зарабатывая на другую квартиру. Хватался за любую халтуру и в конце концов купил с помощью знакомых злополучную однокомнатную. Узнав от сведущих людей, что имущество супругов, нажитое в браке, является совместной собственностью и при разводе подлежит разделу между ними, даже если жена не работала, Олег тщательно скрывал от жены факт приобретения квартиры. Но скрыть не удалось. Она потребовала продать квартиру.
Олег явно стеснялся своих откровений. Очень нервничал. Даже лицо пошло красными пятнами. А под конец вообще заявил:
– Ты меня не слушай. Это все чушь собачья.
– Да какая там чушь! – Ника уже успела дать свою личную оценку Анне, но, чтобы не задевать гордость Олега, не стала развивать тему.
Погиб он в автомобильной катастрофе в феврале этого года, когда после трудной рабочей четырехдневки по просьбе жены ехал к тестю и теще за пополнением продовольственных запасов. Просто заснул за рулем.
Опознавала его жена вместе со своим отцом.
Ника ездила на похороны, но близко к гробу подойти не рискнула – боялась реакции Анечки. Как-то заявившись на вторую квартиру мужа в очередной раз, та минут пять упорно названивала в дверь с громким требованием открыть. Ника выглянула и сказала, что Олега нет дома – повез соседку с третьего этажа в поликлинику. Смерив Нику презрительным взглядом и кивнув в сторону квартиры мужа, она спросила:
– И много он сюда баб таскает?
Ника ответила, что как соседку повез в поликлинику слышала, а как проституток приводит, не слышала…
– Значит, сама к нему шастаешь! Ничего, шалав семь, а я хозяйка всем! – зло отрезала Анечка.
Ника тихо закрыла дверь.
Последняя встреча с Анечкой произошла в начале июня, когда та вывозила вещи из квартиры покойного мужа. Ника вышла из лифта и лоб в лоб столкнулась с «бедной вдовой», весело раздававшей ценные указания грузчикам. Растерявшаяся Ника поздоровалась, а в ответ услышала:
– Привет… звезда… пленительного счастья. – И Анечка громко расхохоталась.
Рассказ Ники не располагал к веселым шуткам. От души было жаль парня, так и не сумевшего увидеть жизнь во всей ее привлекательности. Да и смертные врата ему, похоже, довелось пройти дважды.
– Ника, а ты уверена, что здесь, в квартире, был именно Олег? – спросила я.
– Думаю, да, – задумчиво произнесла Ника. Мне как-то сразу бросилась в глаза его одежда. На серой ветровке рукав был разорван, мама ему сама зашивала. Да не смотрите вы на меня так. Я понимаю, что вела себя как дура. Хотя я, может быть, и есть дура. Конечно, воскреснуть он не мог, но тогда, в феврале, хоронили совсем не его… А кого тогда? – задала она нам странный вопрос, и мы с Наташкой разом недоуменно пожали плечами. – Знаю – значит, кого-то другого. Но ведь Анька его опознала, да и отец ее тоже. Анька жадная, она на свои-то похороны денег не оставит, постарается прокатиться за чужой счет, а тут – на чужого мужика раскошелиться… Над гробом рыдала и клялась, что денег на похороны не пожалела, последние две тысячи истратила, но ей их совсем не жалко. А когда катафалк поехал на кремацию, так рванула за гробом… Я, грешным делом, подумала, что она решила стребовать с покойного истраченную сумму. Впрочем, ребята из автосервиса, где Олег работал, Аньке все с лихвой возместили.
– Ну а хоронили все-таки его или не его? – спросила я.
– Тогда, на похоронах, казалось, что его. Хоронили, правда, в закрытом гробу, говорили, что лицо было очень изуродовано. Да если бы даже и не изуродовано… Люди после смерти неузнаваемо меняются. Мы с мамой папу вообще не узнали в гробу. Только по волосам определили. И знаете, в этом есть смысл. Кажется, что хоронишь совсем другого, незнакомого человека. Как я уже говорила, гроб не открывали, и я даже близко к нему не подходила, держалась на расстоянии. Слышала только, что лицо у Олега очень изуродовано, и какими-то буграми. Друзья его потом рассказывали, что все лицо сшивали.
– Ника, а ты с ним…
– Нет, я с ним не спала, если ты это имеешь ввиду. Бедный мальчишка. Ему и было-то всего двадцать восемь. Я на одиннадцать лет старше и к нему как к брату относилась.
– Слушай, а ты знаешь адрес его другой квартиры, ну той, где томится «неутешная» вдова?
– Нет. И, честно говоря, знать не хочу. «Неутешная» вдова даже на поминки поскупилась, сославшись на крайне плохое самочувствие. Правда, сам Олег когда-то говорил, что живет в районе Серпуховки. Вот где живут родители Анны, знаю. Тридцать километров от Торжка, поселок Реченский. Олегу там очень нравилось.
– А может быть, знаешь и название фирмы, в которой Олег работал?
– Нет, но у меня, по-моему, остался телефон. Если срочно нужно, я поищу.
– Ой, Ника, пожалуйста, – заверещали мы с Наташкой.
Ника легко поднялась и ушла.
– Я просто уверена, что она с ним переспала, – заметила Наташка. И немного подумав, добавила: – из жалости…
– Ну какое нам дело… – К счастью, я не успела продолжить. Пришла Ника и принесла листок бумаги с телефоном. Присесть она отказалась, сославшись на то, что уже поздно, но я все-таки успела задать последний вопрос – есть ли у нее соображения по поводу убийства Олега.
Она ответила не сразу, и тем более странной показалась ее более чем поспешная после молчания фраза о том, что ей не хотелось бы сейчас говорить о своих соображениях. Мы с Наташкой проводили ее, хором пожелали спокойной ночи и еще долго спорили о ее отношениях с покойным.
А ночью мне приснился жуткий сон. Я шла по лесной тропинке, казалось, на дачу, и вдруг провалилась в какую-то яму. Даже во сне я ощутила, как перехватывает дыхание от быстрого, хоть и недолгого падения, и вспомнила стихи Елены, посвященные печальному ночному полету отца на даче в открытый им же самим люк подвала:
Говорят, что курица – не птица.
Птица! Птица, даже человек.
Главное – умело приземлиться…
(Так, чтобы не сократить свой век.)
Ты – летал! И это ль не везенье!
Пусть – в подвал, но на свое ж добро.
Испытал такое наслажденье!
Жаль, что только сломано ребро…
А ребро он действительно сломал.
Приземлилась я во сне на какие-то куски льда. Холода не ощутила, а вот ужас… Где-то далеко наверху виднелся тусклый свет. Я успела подумать, что зря сократила дорогу, свернув в лес. Теперь меня никто не найдет в этой яме. Попыталась кричать, но не смогла, от страха горло перехватывали спазмы. И вдруг я увидела появившееся сверху над ямой лицо человека, но обрадоваться не успела. На меня остановившимся взглядом смотрел… Олег.
– Ты заняла и эту мою квартиру, – печально сказал он.
– Я не нарочно, я сюда нечаянно попала, не заметила, что это ловушка, – мысленно ответила я, но он меня понял.
– Ловушка… Ловушка… Ловушка, – согласился со мной Олег тихим, замирающим где-то вдали голосом. Одновременно расплывалось и удалялось его лицо. А у края ямы вдруг показалось родное озабоченное лицо Димки. У меня сразу прорезался голосок, и я, ощущая как проходит чувство страха и безысходности, торопливо стала говорить, что очень испугалась за него и какое счастье, что его освободили… Но Димка прервал меня, строго сказав, что надо спасаться, иначе будет поздно. Я опять почувствовала какой-то липкий страх. А Димка протянул мне руку, и вдруг эта рука стала расти, вытягиваться, приближаясь ко мне. И вот тут-то я, закрыв от ужаса глаза, завопила и стала отчаянно отталкивать от себя, с позволения сказать, «руку помощи»… А Димка, перекрывая мои вопли, Наташкиным возмущенным голосом рявкнул: «Совсем сбрендила!!! Очнись, припадочная! Ну надо же… в лицо заехала!
