Андрей Агафонов
Somebody to Kill
Я смотрю на дверь и жду, когда смогу в нее постучать.
Дверь обита дерматином, кое–где порванным. Как ни странно, дырки придают обивке некую основательность, некую укорененность в чем–то.
В затылок мне светит тусклая желтая лампочка.
Я уже замерз здесь стоять, на лестничной площадке «сталинки» в центре города.
Я стучу.
Щелкают замки, открывается дверь внутрь, в темную прихожую. В темной прихожей бледное лицо моего друга.
— Что вы решили? — спрашиваю я, чуть не стуча зубами. Замерз.
— Выйди, — говорит он.
Она выходит из комнаты, замирает позади него. Темно, я не вижу ее лица.
— Скажи ему.
— Мы решили остаться вместе, — говорит она.
— Ты уверена?
‑ Да.
— Я больше не приду сюда, — говорю я, чувствуя себя полным идиотом. — Никогда. Ты же понимаешь это?
— Да. Мы решили.
Вот и все. Можно уходить. Ноги не держат, и, спустившись на этаж, я вынужден сесть на ступеньки. Руки свисают между колен. Я горблюсь. Тяжело дышать. Это пройдет.
Я выхожу из подъезда в тихий двор–колодец, прохожу аркой и оказываюсь в сверкающем огнями центре. Мимо идут люди, компаниями и поодиночке, снуют машины, близко и далеко горят фонари.
Я стою на автобусной остановке, среди старушек и студентов. Рядом тормозит автомобиль. С пассажирского сиденья выбирается крепкий парень в кожаной куртке, берет меня за плечо и толкает к машине. После некоторого сопротивления я сажусь на заднее сиденье. Дверца захлопывается. Автомобиль сворачивает за угол и увозит меня навстречу убийству.
— Дима, сейчас ты где? — спрашиваю я у трубки. Ситуация смешнее не придумаешь. Моего автора держат в заложниках.
— В спортзале, — вяло говорит трубка, — или в раздевалке. По крайней мере, вокруг спортсмены.
— Молодец, что шутишь. Дай трубку главному.
— Але.
— Здравствуйте, что у вас произошло?
— Дмитрий Латкин — ваш человек?
— Мой.
— Ну, поздравляю, попали вы вместе с Димой.
— Еще раз спрашиваю, что случилось?
— У вас утром вышла его заметка про то, чего не было, с теми, кого лучше не называть.
— Дайте опровержение, мы напечатаем.
— А толку? У нас уже серьезные неприятности. Они уже произошли.
— Ну, то есть вы решили, что похитите журналиста, и у вас неприятностей станет меньше? — позволяю себе смешок. Немного нервный.
— Ну, смотрите. Как мы это видим. Опровержение — это само собой. Только оно должно быть не на отъебись, а с новыми фактами. Факты мы дадим. Что касается Димы…
— Дима — талантливый журналист, но иногда его заносит.
— Ну, в этот раз его занесло не туда. Поэтому вот сейчас будет так — или он уходит из газеты при полном параде. То есть вы пишете, что он вас впутал и сам мудак. Вместе с опровержением. Или он вообще никуда не уходит. Как скажете, так и будет.
Соображать приходится быстро. На часах полвторого ночи. Из того, что успел сказать Дима, я более–менее представляю обстановку. Накуренное помещение, серьезные ребята. Он щерится своим кривозубым ртом, думает, что это все комедия.
Смотрю на свежий номер газеты с его заметкой и фотографией. «Кобзон навестил не того парня».
— Спасибо, — говорю я. А что я могу сказать?
Пять утра. Дым слоями. На офисной мебели спят люди неофисного вида. В глубоком и высоком кресле босса дрыхнет технолог, взгромоздив ноги в итальянских туфлях на стол из темного дерева. Под столом пустая бутылка Johnny Walker. За соседним столом азартно матерят друг друга двое сотрудников, тыча пальцами то в Макинтош, то в бумаги на столе.
— Мы за две недели хоть усремся, но столько не нагоним. Бесполезно.
— Ну, давай че, соберемся и домой поедем завтра, да? И скажем — мы молодцы, у нас клиент был действующий губер, и мы просрали. За–е–бись!
— А что ты предлагаешь–то? Он же не единоросс! У него ресурса — хуй! Наше все зачищают! Плакаты рвут! По ящику мочат! По ящику, блядь! Против него идет Володин, блядь!
— И че, блядь?!
— Да ниче, блядь! Что ты предлагаешь–то? Вот же соцопросы. Мы в жопе.
— Ну, давай его убьем.
— Кого? Володина?
— Хорош ржать, блядь. Нашего.
— Самострел, что ли? Да это же тухлятина, ты че. Это давно уж не работает. Это даже в «Дне выборов» уже не смешно было.
— Слушай. Давай вот серьезно поговорим. Не ори. Не ори! Давай серьезно. Сколько здесь кинотеатров?
— Ну, охуеть серьезно.
— Один! Это столица региона, блядь! Один кинотеатр! Два зала, приколись. Один называется «розовый», другой «голубой». Да, блядь, хорош ржать! Я тебе отвечаю! Розовый, блядь, и голубой! И афиши от руки нарисованы! Да здесь, что хочешь прокатит!
— Ты забываешь одну вещь. Ты сам об этом сказал две минуты назад. У нас нет каналов коммуникации. Мы можем придумать любую шнягу, но про это просто никто не узнает. Никто не напишет. Никто не покажет. То есть можно придумать и менее хитровыебанный способ пернуть в лужу. Это раз. А второе, я, блядь, на всех кампаниях это говорю — я против самострелов! Потому что все, кто чуть поумнее, блядь, ящика, сразу поймут, что это подставка, и эффект будет строго обратный.
— Вот поэтому, — внезапно вмешивается спавший за соседним столом технолог, — покушение должно быть настоящим.
— Ну, пиздец…
Я в своей квартире, стремной однушке на первом этаже, с решетками на окнах и газетами вместо штор. Я мрачен. Слушаю Ноториуса — Самбадиз гатта дай, самбадиз гатта дай! В комнате кроме меня куча людей, моих коллег, теперь уже бывших. Они орут, смеются, едят салаты из банки рядом со мной, в метре от меня, в лицо мне. Но я их не слышу. Самбадиз гатта дай!
— Ну, Ди–има! — трясет меня за плечо Маринка из новостей. Я нехотя возвращаюсь в реальность. — Ну, перестань. Мало вокруг женщин?
— Да как–то все сразу навалилось, — виновато говорю я. Мне неловко, что меня уволили без малейшей вины с моей стороны. Просто редактор решил спасти газету за счет моей задницы, — Ни любви, ни работы. И предъявить некому. Сам кругом облажался.
— Сергеич — козел! — убежденно говорит Маринка, выдыхая сигаретный дым. — Зассал из–за губернатора. Тебя сдал, кого следующего сдаст?
— Ну, вообще–то, Митя, — вдруг вмешивается лысый Борис, — ты такими заметками играешь на руку едросне. Ах, губернатор не встретился с Кобзоном, ах, «синие» обиделись. Читай — губернатор у нас урка. Да? За две недели до выборов. Отличная тема. Как раз для первой полосы.
— Боря, что ты от меня хочешь? — вскипаю я. — Они сами пригласили, сами подставились. Я написал то, что было. Теперь оказывается, что ничего не было, Кобзон не прилетал, и вообще я все выдумал, потому что алкоголик.
— Я просто к тому, что удобно так все совпало.
— Ты мне если что–то хочешь сказать, так скажи. По–твоему, заметка заказная?
— Сергеичу виднее. А тебя, может, и втемную использовали.
— А объясни мне, пожалуйста, Олежку нельзя трогать только потому, что он не в «Единой России»? Так он бы там давно был, если бы на нем столько криминала не висело! Он даже для них — чересчур! Это же не вопрос предпочтений! Че вы все с ума–то сходите?
— Я пошла, — говорит поскучневшая Маринка. — Вы про политику опять.
— Провожу? — подскакивает Боря.
— Проводи…
И вот я один в квартире, наедине с развороченным столом, недоеденным салатом и сломанным диваном.
— Атлична! — говорю я и швыряю в стену бутылку с пивом.
Вид на улицу. Тетка с двумя большими сумками наискосок пересекает перекресток. По разные стороны улицы — ЦУМ и концертный зал филармонии. Прямо под окнами — большое пустое пространство, огороженное железным забором. На другой стороне улицы кое–как лепятся десятки машин.
Молодой человек с хорошей прической, вздохнув, отходит от окна и снова садится за стол. Напротив, вольготно положив ногу на ногу, сидит давешний технолог.
— Павел Анатольевич, — говорит молодой человек, — меня поражает ваша наивность.
— Я с первого раза понял, что вы хотели сказать, — говорит технолог. — Пьяный бред в шесть утра, это даже обсуждать несерьезно. А стукачку вашему привет.
— Ну, зачем так. Бред не бред, а вы лицо официальное, руководитель предвыборного штаба. Зарплата у вас хорошая… Законная?
— Абсолютно. Согласно контракту. Налогом не облагается.
— А вас не смущает, что ваша зарплата и зарплата юриста, если их сложить, это уже половина предвыборного фонда вашего кандидата?
