— Дай полдоллара, приятель. Я голоден. Дай полдоллара, приятель.
Сленг американских солдат, звучавший в хриплом голосе итальянского уличного мальчишки, резал слух Джона Гольдофина, возвращавшегося из часовенки, где он провел утро за изучением византийских мозаик. Год жизни в искалеченном бомбами Палермо приучил Джона не обращать внимания на назойливых попрошаек, которыми кишели руины некогда элегантных улиц. Нищета и грязь возмущали его чувственную душу. Не его вина, что эти сицилийцы бедны. Просто позор, что американцам не дают здесь спокойно жить, вечно ожидая от них благотворительности.
— Ну же, приятель. Дай полдоллара. Я голоден!
Почувствовав, что его тянут за рукав, Джон Гольдофин резко обернулся. Так он впервые увидел Себастьяно.
Мальчик лет четырнадцати смотрел на него темными, нежными, как лепестки лакфиоли, глазами. Рваная солдатская рубашка и выцветшие голубые шорты едва прикрывали крепкое золотисто-смуглое тело. Грязная, с обломанными ногтями рука тянулась за подаянием.
Гнев Джона мигом улетучился: мальчик был красив. По-настоящему красив, а Джон Гольдофин боготворил красоту — боготворил, казалось ему, сильнее, чем боготворили ее художники Ренессанса. Именно любовь к красоте побудила его купить виллу в Палермо, чтобы заниматься здесь своими акварелями, наслаждаясь очаровательными видами античных дворцов и чаепитиями у знакомой графини.
«Ангел», — подумал Джон. Не безжизненный нордический, а теплокровный средиземноморский ангел, задолго до христианства, верно, бывший фавном.
— Милости, синьор. Во имя святой Марии.
Мальчик говорил теперь на мелодичном итальянском. Пухлое лицо Джона Гольдофина расплылось в улыбке. Он дал мальчику бумажку в сто лир и, заметив на одной из коленок свежую кровоточащую ссадину, вытащил носовой платок.
— Возьми и это — вытри колено.
Ослепительная улыбка заиграла на лице Себастьяно. Он схватил руку Джона и поднес ее к губам.
— Я ваш друг, синьор. Друг навеки.
С тех пор Себастьяно по пятам следовал за Джоном, внося приятную живость в его однообразное существование. Привязанность мальчика была трогательной. Он ограждал Джона от всех других нищих и сам никогда больше не просил денег, хотя Джон обычно давал их ему. Куда бы Джон ни направлялся с визитом, Себастьяно неизменно появлялся на его пути и бежал за экипажем, улыбаясь своей ангельской улыбкой.
Иногда его сопровождал хмурый парнишка лет десяти, которого он называл «мой приятель Марио». Как-то Марио перехватил брошенную ассигнацию — Себастьяно, сбив его с ног, отнял ее. Эта сцена доставила Джону смутное удовольствие — ему нравилось, что мальчик не теряется.
Однажды после ленча в палаццо Кардуччо, Джон бродил по саду в поисках сюжета для рисунка, который он собирался подарить Терезе Кардуччо. На глаза ему попалась Роза, одна из служанок графини, срывавшая с грядки укроп. Очарованный прелестной картинкой, Джон заговорил с Розой в надежде уговорить девушку позировать ему. Но Роза, простая сицилийская душа, неверно истолковала его намерения — к ужасу Джона, она с бесстыжей улыбкой кинулась ему на шею.
— Вы хотите немножко любви, синьор? Я дам вам любовь!
Джон, весь багровый от смущения, оттолкнул ее. Но девушка только рассмеялась и снова прижалась к нему.
Вот тут-то, как всегда неизвестно откуда, явился Себастьяно. Вместе с маленьким Марио они криком отогнали Розу на кухню.
С тех пор симпатия Джона была усилена благодарностью. Приключение с Розой на несколько дней вывело его из равновесия. Он избегал палаццо Кардуччо, и ничего не подозревавшей графине удалось снова заполучить его, лишь пообещав устроить совершенно исключительный прием.
На этом-то приеме Гольдофин и услышал ужасную весть — Розу нашли заколотой стилетом в городском парке. Все гости сгорали от любопытства, стараясь узнать подробности. Особый интерес и различные догадки вызвало сообщение Терезы — полиция нашла на месте преступления залитый кровью девушки тонкий платок с монограммой. Этот платок, несомненно, принадлежал джентльмену!
На обратном пути вдоль сверкающего синевой моря Джон испытывал некоторое беспокойство. Очень удачно, что никто, кроме его «друга навеки», не видел сцены на грядке. Да-а, все это могло бы выглядеть весьма неловко…
Чай по заведенному порядку ожидал Джона в салоне, столь милом его сердцу своим пышным барокко. Едва он принялся за пирожные — замечательные произведения его кухарки, — как горничная доложила, что его хочет видеть какой-то мальчик.
— Грязный мальчик, синьор. Нищий. Он говорит, что его зовут Себастьяно.
Джон обрадовался и удивился. Словно робкий полубог оливковых рощ, Себастьяно никогда прежде не отваживался переступить порог виллы. Почему бы не побеседовать с ним, не угостить его этими восхитительными пирожными? И Джон велел горничной впустить мальчика.
Когда Себастьяно появился в дверях с почтительно склоненной головой, Джон поманил его и предложил угощаться. Мальчик нерешительно потянулся за маленьким шоколадным кексом, но, почувствовав его в руке, сразу же обрел уверенность — он жадно проглотил пирожное и схватил следующее. Держа это второе пирожное двумя пальцами, он принялся расхаживать по комнате, пялясь на картины и гобелены, осторожно касаясь этих собранных Джоном редких шедевров. Окончив осмотр, Себастьяно уселся на огромную парчовую софу, и лицо его озарила чудесная улыбка:
— Славненькое у вас здесь место. Правда!
— Оставь, пожалуйста, этот ужасный английский, — по-итальянски сказал Джон.
Всё с той же улыбкой мальчик раскинулся на софе. Казалось, она привела его в восторг. Он вытянулся во всю длину, уперся босыми ногами в обтянутую розовым шелком подушку и, искоса глядя на Джона, на своем сладкозвучном итальянском произнес:
— Мне здесь нравится. У нас дома очень плохо — мои братья, сестры, мать, отец — все в одной малюсенькой комнатушке.
— Это скверно, — пробормотал Джон, недовольный затронутой темой и уже начавший беспокоиться о розовой подушке.
— Да, мне здесь нравится, — повторил Себастьяно и снова одарил Джона своей ангельской улыбкой. — Вам хочется усыновить меня?
На миг Джон отдался фантазии, и прежде приходившей ему в голову: красавец-сын, которого он будет лепить, как скульптор… Фантазия исчезла. С легкой иронией по собственному адресу Джон подумал, что грязные ноги никогда не станут ему милее розовых подушек…
— Было бы чудесно, если бы я мог, верно? — шутливо отозвался он.
— Всегда отличная постель, — вслух мечтал Себастьяно, — всегда много еды… — Он принял вертикальное положение. — Может, я сразу и останусь здесь?
— Но твои родители не согласятся…
Лицо Себастьяно отразило безграничную печаль.
— …А бедная Роза мертва. Бедная Роза, которая была невестой моего брата Джино.
— Роза? — Пухлые щеки Джона дрогнули. — При чем тут Роза?
— Все мужчины одинаковы, — вдруг объяснил Себастьяно. — Когда я вырасту, я тоже буду таким! Она вам наскучила… Может быть, требовала денег, угрожала вам… — Он пожал плечами. — Женщины — глупые коровы. Они заслуживают своей участи.
— Себастьяно! — вскричал Джон.
Мальчик встал и ласково положил руку ему на плечо:
— Не бойтесь. Я ваш друг. Я вас не выдам. А Марио — он ведь тоже видел, как вы ухаживали за Розой — кто обратит внимание на детскую болтовню? Говорят, полиция нашла возле трупа платок с вышитой буквой «Г». Но откуда им знать, что «Г» — это синьор Гольдофин? Не бойтесь, друг мой.
Джон резко стряхнул с плеча руку мальчика. Немыслимо! Себастьяно — ребенок с лицом ангела, которому он покровительствовал!..
— Что ты сделал, Себастьяно?! Скажи, что тебе известно! Кто убил Розу?
— Вы, наверное, шутите… Вы уронили свой платок — это было глупо. Но оснований для тревоги нет.
— Но это же клевета! — Джон, самым серьезным преступлением которого была остановка машины в неположенном месте, растерялся перед такими дьявольскими кознями. — Полиция никогда не поверит тебе! Вон из моего дома! Немедленно!
Себастьяно безмятежно улыбнулся.
— Почему не поверит? У меня никогда не было неприятностей, как у некоторых скверных мальчишек. Я невинный ребенок. Вы пытались угрожать мне, вы хотели меня подкупить. Но, как я ни беден, я думаю только о справедливости и о несчастной Розе. — Он взял в каждую руку по пирожному и надкусил одно из них. — Еда всегда такая отличная? А кровать? Большая-большая — как в кино? Можно спать, вытянув ноги, и никто тебя не пинает?..
Джон Гольдофин задним числом понял, что упустил единственный момент, когда еще можно было избежать западни. Он мог вышвырнуть мальчишку и признать свой платок. Удержал его даже не страх быть арестованным, хотя он и содрогался, представляя, какой эффект произведет Себастьяно, со слезами на глазах обвиняющий его в убийстве Розы. Куда невыносимее была мысль о неизбежности толков, о перешептываниях за столом у Терезы Кардуччо, об убийственном сарказме маркизы Ландини… Вот что лишило Джона мужества в тот момент, когда оно было ему особенно необходимо.
