Жесть — это просто материал истории: пивная банка, хрустнувшая под ногой бомжа, возможно, когда-то была частью обшивки крыла сверхзвукового Ту-144, который взорвался в небе на глазах тысяч зрителей. Поэтому автор заранее отвергает все упреки в жесткости отдельных моментов. И эта книга — вовсе не о самолетах.
А о чем? О любви, наверно. О чем же еще.
Однажды в беседе с обозревателем «Коммерсанта» сценарист Пол Браун вспомнил слова своего учителя, Роя Ландена. «Любая история — о любви, о власти или о смерти», — говорил Рой Ланден. Но перед тем как умереть самому, он изменил свое мнение. «Все истории — только о любви», — сказал он. Кажется, ему можно верить.
Герой этой книги, подобно тому же Полу Брауну, проводил в Жуковке тренинги для богатых подростков. Все остальные совпадения в книге — случайны и оттого особенно удивительны.
Упомянутые в тексте торговые марки, к сожалению, являются собственностью их владельцев. Квартира в пентхаусе (на последнем этаже высотки в Крылатском) после отъезда хозяина выставлена на продажу, но не продана до сих пор. До кризиса ее оценивали в 4,5 миллиона USD (вот это, на взгляд автора, настоящая жесть).
На солнце набежала тень, и я кинул быстрый взгляд в окно; тогда пациент отдернул руку и попробовал высвободить вторую. Я перехватил его кисть. Ласково, но непреклонно водворил руку обратно на подлокотник и защелкнул браслеты.
Пациент не проронил ни слова.
Как обычно, я застегнул ремешки не втугую, а в свободном, щадящем режиме. Ему не было больно. По крайней мере, сейчас.
Я тронул пульт. В блестящих шарнирах кресла загудели электромоторчики, и человек начал медленно перемещаться в пространстве. Теперь он завис в целомудренной позе эмбриона, слегка согнувшись, со склоненной головой. Сидя так, он мог наблюдать свой немалый живот — в футболке с надписью:
AMERICA
Надпись повыше, пожалуй, он уже не мог прочитать — тем более, вверх ногами:
thanks God we're not in
Еще выше располагалась золотая цепь, всякий раз включавшая в моем сознании дубовые пушкинские шаблоны. Пора кончать с литературщиной, думал я. Никогда не катит, а сегодня особенно.
Итак, цепочка белого золота, уверенно обтягивающая крепкую шею пациента, отличалась редкой красоты плетением. Цепочка эта говорила сразу о трех вещах:
— чувак купил ее недавно, за немалые деньги, причем вероятнее всего — в той самой Америке, где-нибудь на углу 5-й авеню и 52-й улицы. Надпись на футболке как бы нейтрализовала этот порыв: насколько я успел узнать клиента, в его голове всегда варилась густая идеологическая каша;
— в продолжение предыдущего: на прошлом сеансе на цепочке висел крестик, сегодня — нет;
— в продолжение предыдущего: и цепочка, и крестик «с гимнастом» вернее всего выдавали и возраст, и жизненный опыт моего клиента. Совершенно понятно было, что в былые годы его звали Жориком, а может, Гошей (он и подстрижен-то был под Куценко). Теперь Жориками он звал других, а его самого величали Георгием Константиновичем. Как маршала Жукова.
Его маршальский жезл не стоял уже давно, и с этой-то бедой он и пришел ко мне две недели назад. Правильнее сказать, дело было не в жезле и даже не в его ориентации. Просто (признавался Георгий Константинович) его все заебло. И это уже было серьезно.
Теперь он сидел передо мной, зафиксированный и готовый к контакту.
— Скоро начнем, — пообещал я негромко.
Он сглотнул слюну и кивнул. Никто не мешает ему говорить. Просто он захвачен важностью момента.
«Захвачен — это правильное слово», — думал я, поворачиваясь к пациенту спиной. Прочные захваты на запястьях и щиколотках — это вынужденная мера. Иначе процесс может выбиться из сценария. Так написано в наиболее продвинутых пособиях по боевому психоанализу, а непродвинутые я в расчет не беру.
Я сижу за столом, а Георгий — в кресле, прикрытый простынкой. Это его второй сеанс. Он уже знает, что перед разговором доктору нужно как следует сосредоточиться. Отчасти это так.
Я гляжу на экран ноутбука (клиенту не видно, что там). Он слегка потеет. Прошлый катарсис еще жив в его памяти. Но он приехал снова, и приедет еще столько раз, сколько будет нужно.
Мне — двадцать семь. Мой офис — в тесном полуподвале. Клиент значительно старше, и он приехал сюда на «Бентли». Охранники ждут его в «гелике» у дверей. И все же расклад именно такой.
Стиснув зубы, я делаю длинный выдох.
И нажимаю на «enter».
— Ключ на старт, Георгий, — говорю я. — Что в таких случаях говорят космонавты?
— Поехали, — отзывается он послушно.
Боюсь, что сегодня мы заедем еще дальше.
* * *
В подсознании каждого моего клиента есть запертые наглухо двери, куда лучше не соваться. За этими дверьми — чаще всего просто пыльные кладовки, где с детства копится всякий trash: пропущенные удары, проглоченные обиды, неубитые медведи, неразорвавшиеся бомбы, да мало ли что еще! Кое у кого там живут целые корпорации монстров, и сегодняшний гость как раз из таких.
Но я умею взламывать двери подсознания. Выпускать на волю обитающих там уродцев, которых можно было бы посчитать за чудовищ, не будь они такими мерзкими и стыдными. Что до меня, то мне стыдиться нечего. Это просто бизнес.
— Бизнес, м-мать его, — злится Жорик в кресле. — Имел я этот бизнес… двадцать лет ни вздохнуть, ни пернуть…
«Так, — думаю я. — Это мы уже слышали».
— Забудь про бизнес, — приказываю я. — На сегодня забудь про бизнес.
Он знает, чего я хочу. Он мотает головой и мычит. Вот так я и вожу по лабиринту этого жирного Минотавра. Уже второй день тащу его за кольцо в носу, а он мычит.
«Увеличить угол наклона?» — думаю я.
Его глаза наливаются кровью.
— Ты расскажешь мне совсем о другом, — говорю я ровно и размеренно. — О той девочке, помнишь?
— М-м-мне было нужно, — выдавливает он из себя. — М-мне было пятнадцать. У меня стоял на все что движется. Она жила рядом — спуститься по лестнице. Я звонил, она открывала. Сама открывала.
— Сначала было не так. Говори правду.
— Она сама открывала… потом. Потом ей нравилось. Я помню.
«Точнее. Точнее», — думаю я. Моя воля — как раскаленный добела железный стержень. Сейчас я стану ввинчивать этот стержень ему в мозг.
— Георгий, — медленно говорю я. — Вспомни все.
— Да, — ведется Жорик. — Сейчас.
Он начинает сбивчиво рассказывать, но я не вникаю. В моей голове уже включилась картинка.
Это я стою в полутемном подъезде, где воняет мусоропроводом и жареной картошкой. Я читаю надписи на стенах. К потолку прилипли горелые спички: теперь так не хулиганят, теперь сжигают подъезды целиком. И граффити теперь совсем другие.
Я одет в странную надувную куртку и кошмарные темно-синие брюки от школьной формы. В кармане куртки — мятая пачка сигарет. Мне недавно исполнилось пятнадцать. Какая гадость это советское детство.
За окном — пустынный двор. Редкие фонари и гордые лупоглазые «Жигули» у подъезда. Подумать только, как мало машин, думаю я. А вслед за этим в мою голову вползают совсем другие мысли. Это мысли Жорика. Такие же, как он сам, липкие и прыщавые.
Где-то надо денег взять, думает он. Нужно же возвращать до субботы. Растрясти козлов из седьмого? Откуда у них. Заехать к деду? Это только завтра.
Хочется денег.
И еще много чего хочется. Сразу всего хочется.
Он засовывает руку глубоко в карман. Карман школьных штанов давно порвался. Очень удобно.
Слышно, как внизу хлопает дверь. Лифт, завывая и дергаясь, ползет вверх. Нет, не зря он здесь стоит. Не зря.
«Ой, — говорит она. — Жо-ора».
На ее пухлых губах — дурацкая улыбка. Наверно, она вспоминает, как они с ним в школьном коридоре. Сегодня утром. Потом она понимает, что нужно бояться. Она все медленно понимает.
«Ты помолчи, — шепчет он. — Все нормально. У тебя мать дома?»
«Не зна-аю. Не-ет. Мать в ночную сме-ену».
Ну и дура, думает он. А вслух повторяет:
«Все нормально… я тебя не буду бить, поняла?»
И вот они идут к ее двери. Отца у них нету, мамаша работает на ЦБК, кладовщицей или кем-то. Поэтому у нее колготки вечно штопаные. С ней и разговаривать-то западло.
Ладно. Никто ничего не узнает.
Щелкает замок, и дверь открывается.
В прихожей темно и тепло. Она не понимает, что надо делать. Он тоже. Он просто прижимает ее к стенке. Бл…дь, это не стенка, а шкаф. Оттуда пахнет нафталином. Она хватает его за руки, а сама молчит. Только дышит громко и шмыгает носом. Хорошо, что темно. Она его не видит, а он ее.
Вдруг она начинает молча царапаться. И получает по морде. Потом он хватает ее за волосы. Пусти-и, — ноет она. Ей больно. А х… ли там. Не орать, убью, — говорит он ей. Пальто снимай, говорит он. И все остальное.