Ник Стоун - Мистер Кларнет

Посвящаю Хайачинт и Себу

А также светлой памяти Филомена Пола (Фофо), Бена Кодри, Эйдриэна «Скип» Скипси и моей бабушки Мэри Стоун

Таких условий ему еще никогда не предлагали. Десять миллионов долларов, если удастся сотворить чудо. То есть вернуть мальчика живым. Пять миллионов, если будет найдено лишь его мертвое тело, и еще пять, если к этому телу он присовокупит убийц – не важно, живых или мертвых.

Макс Мингус задумался. Бывший коп, ставший впоследствии частным детективом, специализировавшийся на розыске пропавших людей, в основном детей. У него к этому был талант. Так полагали все, кто знал Макса. Но 17 апреля 1989 года начал отсчитываться его семилетний срок в «Рикерс-Айленд»[1] за убийство, и он навечно утратил право заниматься частным сыском.

Клиента звали Аллейн Карвер. Его малолетний сын, Чарли, пропал. Предположительно похищен.

Неплохо выйти из тюрьмы миллионером и остаток жизни провести в роскоши, ни в чем не нуждаться, не иметь никаких забот. В общем, жить в свое удовольствие. Очень неплохо, если бы не маленькое уточнение – расследование придется вести на Гаити.

– Гаити? – переспросил Макс.

– Да, – подтвердил Карвер.

Хреново.

Ну, о Гаити знает почти каждый. Культ вуду, СПИД, Папа Док,[2] Бэби Док,[3] беженцы, приплывающие к берегам Флориды на лодках, и наконец, недавнее американское военное вторжение, так называемая операция по восстановлению демократии. Это показывали по телевизору.

Макс имел дело с выходцами из Гаити. Правда, очень давно, когда был копом и часто посещал Малый Гаити – район в Майами с весьма сомнительной репутацией. У этих ребят не находилось ни единого доброго слова о своей родине. «Дыра» было самым распространенным и мягким определением.

Но большинство знакомых гаитян Макс вспоминал с теплотой. Вообще-то они достойны восхищения. Честные, работящие, оказавшиеся в Америке на самом конце цепочки питания, в которой каждое последующее звено служит пищей предыдущему, эти гаитяне тем не менее не опустились, оставались людьми.

К сожалению, такими были далеко не все. Ничего не поделаешь, нет правил без исключений. Об этих других выходцах с острова Гаити Макс предпочитал не вспоминать.

Короче, перспектива отправляться на Гаити его не вдохновляла. Он только что выбрался из одного дерьма. Зачем лезть в другое?

Как зачем? Деньги.

Чарли исчез 4 сентября 1994 года, в свой третий день рождения. С тех пор тишина. Никто не видел, как было совершено похищение. Требования выкупа тоже не поступало. Некстати пришлась и американская интервенция. Карверы были вынуждены на время приостановить поиски мальчика из-за комендантского часа и ограничений в передвижении по острову для всего населения. Поиски возобновились лишь в конце октября, когда все следы поостыли и даже замерзли.

– Считаю своим долгом предупредить вас, – добавил Карвер. – Эта работа, если вы за нее возьметесь, будет опасной… я бы сказал, очень опасной.

– В каком смысле? – спросил Макс.

– Ваши предшественники… их постигла печальная участь.

– Они погибли?

Карвер несколько секунд молчал. Максу показалось, он побледнел.

– Это была не просто смерть. А хуже. Много хуже.

В переговорах с возможным клиентом откровенность и прямодушие не всегда полезны, но Макс, если предоставлялась малейшая возможность, старался не врать. Это улучшало ночной сон.

– Не могу, – ответил он Карверу.

– Не можете или не хотите?

– Не хочу, потому что не могу. Понимаете, я не могу выполнить эту работу. Найти мальчика, пропавшего два года назад, в стране, ввергнутой в хаос.

На губах Карвера появилась легкая улыбка. Едва обозначилась, совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы Макс понял: его считают наивным. Эта смутная улыбка объяснила Максу также, с какого рода богачом он имеет дело. Не просто с состоятельным выскочкой, нуворишем, а богатым по-настоящему, в нескольких поколениях. Это означало, что для таких людей все розетки доступны, пожалуйста, подключайтесь, во всех домах горит полный свет, и для них все всегда дома. Сейфы в многоэтажных банковских хранилищах у подобных людей до отказа набиты акциями преуспевающих компаний, а в зарубежных банках открыты счета под высокие проценты. Эти люди «на ты» с любым, кто что-либо собой представляет, и их могущества достаточно, чтобы в любую минуту стереть тебя в порошок. Таким людям нельзя говорить «нет», они к этому не привыкли.

– Но вы добивались успеха в делах и посложнее, – произнес Карвер. – Творили… настоящие чудеса.

– Я никогда не воскрешал мертвых, мистер Карвер. Только их выкапывал.

– Я готов к худшему.

– Нет, – возразил Макс, – не готовы. Если обратились ко мне. – Он сожалел о своей прямоте. Тюрьма изменила его характер. Прежде Макс был тактичен, теперь стал грубоват. – Впрочем, в известном смысле вы правы. В свое время я без колебаний погружался в адские бездны, но это были американские адские бездны, и всегда можно было рассчитывать, что в нужный момент приедет автобус и вывезет. Я не знаю вашей страны. Никогда там не был и – не в обиду будет сказано – никогда не имел желания там побывать. Черт возьми, как я могу работать в стране, языка которой не знаю?

Вот тогда-то Карвер и сказал ему о деньгах.

Работая частным детективом, Макс не нажил больших денег, но на сносное существование хватало. Домашней бухгалтерией занималась жена, каждый месяц откладывая кое-что на три сберегательных счета на «черный день». Кроме того, они имели долю в одном успешном предприятии в центре Майами, которым владел друг Макса, Фрэнк Нуньес. У них были дом и два автомобиля, причем куплено все не в рассрочку. Каждый год ездили отдыхать на три недели и раз в месяц ужинали в модных ресторанах.

На себя Макс тратил немного. Одежда у него была всегда хорошо сшита, но редко дорогая. Разве что костюмы для особых случаев. А так, что для работы, что для обычного досуга – брюки цвета хаки, джинсы, свитера, футболки. На работе он перестал появляться в дорогих вещах после второго дела, когда его пятисотдолларовый костюм залили кровью. Потом этот костюм окружной прокурор изъял как вещественное доказательство для предъявления на суде. Каждую неделю Макс покупал жене цветы, преподносил щедрые подарки на дни рождения, Рождество и годовщину свадьбы. Не скупился и на подарки ближайшим друзьям и крестнику. У него не было вредных привычек. Курить бросил, в том числе и травку, когда ушел из полиции. С выпивкой пришлось побороться немного дольше, но и она исчезла из его жизни. Единственной слабостью оставалась музыка – джаз, особенно свинг, ритм-энд-блюз, рок-н-ролл, соул, фанк и диско. В коллекции было пять тысяч компакт-дисков, виниловых альбомов и синглов. Причем они стояли не просто так, для красоты. Макс постоянно слушал их, знал наизусть большинство текстов песен, а у многих произведений чуть ли не каждый такт. Однажды не выдержал, потратился – отдал четыре сотни баксов на аукционе за виниловый альбом Фрэнка Синатры «В эти коротенькие предрассветные часы» с его автографом. Вставил в рамку и повесил в своем кабинете напротив стола. Жене соврал, будто купил по случаю дешево на распродаже в Орландо.

В общем, на жизнь Максу было грех жаловаться. Чего еще, собственно, человеку нужно? Живи и радуйся.

А он вдруг взял и застрелил троих в Бронксе. И колеса соскочили с рельсов, пошли юзом, громко визжа, и остановились в самом неподходящем месте.

Так получилось, что Макс потерял почти все. Нет, после выхода из тюрьмы у него во владении по-прежнему сохранились дом и автомобиль в Майами. Плюс девять тысяч долларов на сберегательном счете. Остальное ушло на адвокатов. На эти деньги он мог бы жить четыре или пять месяцев, но потом придется искать работу. Но кто его возьмет? Бывший коп, бывший частный детектив, бывший заключенный – три минуса и ни одного плюса. Сорок шесть лет. Староват, чтобы осваивать что-нибудь новое, и еще молод, чтобы сдаваться. Куда, черт возьми, ему податься? В бар, рабочим на кухне? Или в магазин упаковщиком покупок? На стройку? Охранником в торговый центр?

Правда, оставались несколько друзей, а также люди, которые были у него в долгу. Но он ни разу в жизни ни у кого ничего не просил и не собирался начинать сейчас, когда оказался на коленях. Это все равно что просить милостыню. В свое время Макс помогал людям не ради процентов, а просто потому, что мог. Жена говорила, у него только сверху бетонный панцирь, опутанный колючей проволокой, а внутри там все мягкое, как кондитерский зефир. Наверное, она права. Может, ему следовало быть немного эгоистом. Была бы его жизнь сейчас иной? Видимо, да.