Игорь Акимов - Храм

В последний вторник марта, в конце дня, к дежурному районного отдела милиции обратилась молодая женщина в новой норковой шубке и очень хороших перчатках, с заявлением, что пропал ее отец. «Что значит пропал? — спросил капитан. — Вы его искали?» — «Его не было на работе ни вчера, ни сегодня. Они не смогли до него дозвониться — и нашли меня. Мы живем отдельно, но у меня есть ключи от его квартиры. Дома его не было. Я обзвонила его друзей — с ними он не связывался. Это меня встревожило: исчезнуть вдруг, спонтанно, ни-кого не поставив в известность — это на него не похоже; он человек обязательный. Я начала обзванивать ближайшие больницы, но сообразила, что у вас должна быть вся оперативная информация — и собственная, и из моргов…»

Голос женщины был мелодичный, приятный; он смягчал впечатление от ее хотя и правильного, но вполне заурядного лица. По телефону ею можно было бы и увлечься, признал капитан, но дальше его мысль не пошла. Оригинал был перед ним, и этот оригинал безусловно проигрывал барышням, телефоны которых, зашифрованные особым образом, чтобы не пострадать из-за случайного любопытства жены (он записывал их с третьей цифры; значит, первые две были в конце), хранились в его потертой записной книжке. Впрочем, даже потертая, она производила солидное впечатление: отличная итальянская кожа, мягкая, с вытисненным на лицевой стороне джокером и с позицией на шахматной доске (капитан так ни разу и не полюбопытствовал поставить ее на реальную доску) на оборотной, — штучная работа, первая ценная вещь, которую он позволил себе когда-то на свою скромную милицейскую зарплату. Доставая записную книжку, капитан каждый раз испытывал удовольствие от ее теплоты и мягкости, и это стойкое чувство снова и снова возвращало его к мысли, что хорошая вещь всегда стоит больше затраченных на нее денег.

— Оставьте заявление, — сказал капитан. — А также свой адрес и телефон. Я через часок буду посвободнее — тогда и займусь этим делом.

Женщина облизнула пересохшие, почти не тронутые помадой пухлые губы, и капитан отметил, что у нее красивый, чувственный рот.

— Простите… я не могу ждать, — сказала она. — У меня тяжелое чувство. И такое состояние… — Было видно, что она готова заплакать, но капитан каждый день видел столько слез, что это вызвало в нем только раздражение, которое, впрочем, он постарался не проявлять. — Ведь я уже здесь… — сбивчиво говорила она, — ну что вам стоит… Если надо — так я готова… Ведь он не простой человек… — И она назвала фамилию отца, которая показалась капитану знакомой, но он уже потерял интерес к разговору, и потому не стал ни припоминать, ни у нее уточнять.

— Для нас все равны, — стараясь не показывать раздражения, сказал он. — И всем известные, и никому не известные. — Тут зазвонил телефон. — Не нервничайте. Садитесь. Пишите заявление. Разберемся. — Он взял трубку и совершенно о ней забыл.

Женщина постояла немного, пытаясь понять, с чего вдруг она едва не расплакалась. Это было совсем не в ее характере. Когда-то в детстве она любила отца; позже… нет, она всегда уважала отца и гордилась им; ей нравилось, что его имя открывало перед нею любые двери. Ну, встретился ей диковинный экземпляр, которому имя отца ничего не говорит (но мои губы он все-таки оценил), — и что с того? Просто нужно найти человека, на которого это имя подействует, как универсальная отмычка.

Она пошла по изломанному коридору райотдела, пока не обнаружила то, что искала. В маленькой приемной никого не было, но из-за приоткрытой двери в кабинет начальника звучали вперебивку два голоса. Оба были веселые — и это ее обнадежило. Она приоткрыла дверь шире и негромко постучала. Сидевший во главе стола моложавый полковник взглянул на нее, но в первое мгновение как будто не увидел; потом его взгляд сфокусировался на ней, какое-то мгновение полковник анализировал визуальную информацию, затем встал, вышел из-за стола и придвинул ей стул.

— Добрый день. Присядьте, пожалуйста.

— У вас в приемной никого не было…

— Не беспокойтесь, — мягко перебил полковник, — все в порядке. Выпьете с нами чаю? (Она только теперь заметила, что они пьют чай с вареньем.) Или может быть вы предпочтете кофе?

— Мне как-то неловко, — сказала она. — Ведь вы меня не знаете…

— А нашему полковнику вовсе не обязательно глядеть в ваши документы, — весело встрял второй. — Он у нас великий психолог, в душах как в открытой книге читает. Я верно говорю, Юрий Алексеевич?

— Не принимайте его всерьез, — сказал полковник. — Его только что бросила жена, и он пока не понял, хорошо это или плохо… Так что же — чай или кофе?

— Ваше варенье выглядит так соблазнительно, — засмеялась она. — Доверюсь вашему вкусу. Пусть будет чай.

— Превосходный выбор, — сказал полковник. — Кофе у меня отменный, но чай… Если вы и пили такой — так только не в России. — Он повернулся к приятелю. — Майор, вы же российский офицер. Проявите галантность к даме.

— Я сперва милиционер, а потом уже офицер, — с досадой ответил его приятель, и не глядя на женщину ушел в приемную.

— Мне кажется, рюмка коньяка вам не помешает, — сказал полковник.

— Он у вас тоже самый лучший?

— Другой мне не подносят.

Она достала из маленькой сумочки от Диора свою визитку и положила перед ним. Полковник как-то нехотя взял ее, прочел — и вдруг все понял:

— Так вы дочь профессора?

Она кивнула.

— Это правда, что он лечил президента?

— Только консультировал.

— Тоже неплохо! — полковник засмеялся. — Страшно подумать, сколько завистников (пардон — врагов!) он заработал одним ударом… Какое счастье иметь такого отца!

— Он пропал, — сказала она.

— То есть?

Он отдал ее визитку майору, который поставил перед ней чай и вазочку варенья, и сделал знак: садись.

Она рассказала все, что ей было известно. Известно ей было немного, это она понимала. Что поделаешь, дети хуже всего знают именно своих родителей. Дети чувствуют их, как себя, а кто из нас дает себе труд понять свою натуру, тем более — темную сторону своей натуры?

Офицеры не перебили ее ни разу. Ей показалось, что их внимание было каким-то особенным. Так ясновидящий по фотографии, какой-нибудь личной вещице или прикосновением к клиенту, как к ретранслятору, определяет местонахождение пропавшего человека.

— У него была другая семья? — спросил полковник.

— Нет, — решительно сказала она, уловила в его взгляде сомнение, и уже мягче добавила: — Я бы знала.

— А какие-нибудь связи?

— Сомневаюсь… — По глазам офицеров она поняла, что от нее ждут более аргументированного ответа, и объяснила: — Конечно, он далеко не стар и очень крепок. И привлекателен для девушек, которые хотели бы такой связью, тем более — замужеством — стимулировать свою судьбу… Кстати, я не помню, чтоб он когда-нибудь болел. Однажды при мне отец сказал: для доктора болеть — значит расписаться в своем непрофессионализме… Наверное, у него что-нибудь бывало. Но увлечься всерьез — нет. Не такой он человек.

— Вы хотите сказать, что его единственная страсть — медицина?

— Нет-нет, при чем тут медицина. Она для него только инструмент, как топор для плотника. С тем же успехом он мог бы заниматься чем-нибудь другим.

Она замолчала. По лицу ее было видно, что она вдруг оказалась где-то далеко.

— Вы пытались объяснить, отчего ваш отец трудно сходился с людьми, — деликатно напомнил полковник. Она словно очнулась.

— Да-да, спасибо… Это так трудно выразить точно… В детстве я этого не чувствовала, с детьми он другой. Но когда выросла — ощутила, что он от меня отдаляется, что я теряю его.

— Он перестал вас любить?

— Ну что вы! Может быть так: я поняла, что он живет в каком-то ином, своем собственном мире. И с нами выходит на контакт только потому, что таковы правила игры.

— Раздвоение личности? — спросил майор.

— Вовсе нет. Это называется одиночеством.

— Вы только сейчас это поняли? — спросил полковник.

— Секунду назад. Я всегда воспринимала его сердцем, но вы вынудили меня препарировать это чувство. Теперь я буду любить его еще больше.

— Нет, — сказал полковник, но не стал ничего объяснять. — Вы пока пейте чай, а я покопаюсь в компьютере. Глядишь — что-нибудь и всплывет. Хотя сомневаюсь. Не тот случай… Так вы сказали, в последний раз его видели в пятницу? — Она кивнула. — Сегодня вторник… Что ж, начнем с больниц.

Он не скрывал, что совершенно не верит в этот вариант. И в самом деле: кто-кто — а уж медики должны были его признать и поднять трезвон. Еще бы, лучшего повода, чтобы попасть на экраны центральных каналов TV, не затратив на это ни малейших усилий, трудно придумать. Не нужно годами разрабатывать уникальную операцию, потом пробивать на нее «добро», потом собираться с духом и сжечь год жизни за эти несколько часов, — ничего не нужно. Вообще ничего! Достаточно заявить на весь мир: у нас Н, мы его спасаем, мы это сможем… Пусть специалисты посмеются, зато у публики какая реклама!