Том Нокс - Клуб адского огня

У этого произведения вымышленный сюжет. Однако все, что относится к религии, истории и археологии, опирается на точные факты.

В частности:

Гёбекли-тепе — район археологических раскопок на юго-востоке Турции, рядом с городом Шанлыурфа. Возраст этого поселения, возможно, насчитывает двенадцать тысяч лет. Весь комплекс из колонн и каменных блоков с надписями был намеренно закопан приблизительно в 8000 году до н. э. по неизвестной причине.

В районе Гёбекли-тепе, у курдов южной Турции и северного Ирака, сохранился древний культ ангелов, объединяющий несколько сект. Некоторые из них поклоняются богу по имени Мелек Таус.

Я хочу поблагодарить Клауса Шмидта и других сотрудников Германского археологического института, работающих в Гёбекли-тепе. А также моих издателей и коллег: Эда Гренби, Дэвида Саттона, Эндрю Коллинза и Боба Коуэна. И персонал лондонского отделения агентства «Уильям Моррис», в частности моего агента Юджина Фернесса. А еще Джейн Джонсон из «Харпер-Коллинз».

Спасибо и моей дочери Люси — она меня все еще узнает, хоть я и ушел на несколько месяцев в работу над этой книгой.

Алан Грининг был пьян. Ночью он кутил в Ковент-Гардене. Началось все в «Панче», где он пропустил три-четыре кружки со старыми друзьями по колледжу. Оттуда они переместились в «Ягненок и флаг», паб, расположенный в мрачном закоулке возле клуба «Гаррик».

Сколько же они проторчали на новом месте, Алан вспомнить не мог. Потом отправились в «Раундхаус» и там наткнулись на пару его сослуживцев. И примерно тогда же переключились с пива на крепкое: водка, джин с тоником, виски.

А затем они совершили грубейшую ошибку.

Тони предложил:

— Может, поищем девочек?

Остальные радостно согласились, всей толпой пошли по Сент-Мартинз-лейн и ввалились в «Стрингфеллоуз». Швейцар, по совместительству вышибала, сначала не хотел их пускать — шестерка слишком громко ржущих и ругающихся парней, уже на хорошем взводе, не вызывала никакого доверия.

Кому нужно лишнее беспокойство?

Но Тони помахал купюрами из своей роскошной, полученной в Сити премии — сотня, а то и больше фунтов стерлингов, — и швейцар тут же заулыбался и заговорил совсем по-другому:

— Да, сэр, конечно, сэр…

А дальше…

Что же было дальше?

Дальше все окутывал туман. Туман, в котором мелькали обнаженные ляжки, трусики и рюмки, рюмки, рюмки… Смутно вспоминались улыбающиеся обнаженные латышки, похабные остроты насчет русских мехов и полячка с невероятно огромными грудями. И деньги, непрерывно извлекаемые из карманов на то, и на это, и на всякое разное.

Алан застонал. Друзья расходились порознь — из дверей клуба прямиком в такси. В конце концов он остался один, последний посетитель в заведении, засовывавший пачку измятых десяток в крохотные трусики латышки, которая вращала своим хрупким телом, пока он беспомощно, обожающе, идиотски пялился на нее.

А в четыре утра латышка перестала улыбаться, в зале внезапно вспыхнул яркий свет, двое вышибал крепко взяли его под руки и препроводили к двери. Нет, его не вышвырнули на улицу, словно бродягу из салуна в старомодном вестерне, но, по сути, были очень близки к этому.

И вот уже пять утра, и в голове прорезалась похмельная боль; нужно возвращаться домой. Он все еще на Стрэнде, а следовало бы лежать в кровати.

На такси-то хватит? Карточки он оставил дома, но… да — Алан трясущимися руками порылся в карманах — да, в бумажнике осталось тридцать фунтов. Хватит, чтобы доехать до Клапама.

Вернее, хватило бы. Вот только такси не было и в помине. Наступил самый глухой час ночи — пять утра, когда слишком поздно для посетителей клубов и слишком рано для уборщиков.

Алан окинул взглядом улицу. Широкие тротуары центра Лондона, мокрые от апрельской мороси, ярко блестели. Прошумел большой красный ночной автобус, только ехал он не в ту сторону. Так, куда пойти? Алан попытался разогнать пьяную одурь, прочно завладевшую мозгами. Есть одно место, где всегда можно найти тачку. Надо идти на набережную Виктории. Да. Там всегда есть такси.

Собрав волю в кулак, он повернул налево. На табличке значилось: «Крэйвен-стрит»; в жизни он не слышал о такой улице. Какая разница? Улица тянулась к реке и должна была вывести его прямиком на набережную Виктории.

Алан пошел к заветной цели. Улица оказалась из старинных: застроенная в основном благородными георгианскими[1] домами. Дождь моросил с прежним упорством. На фоне неба, уже чуть заметно просветлевшего перед рассветом, различались контуры старинных дымовых труб. И вокруг ни души.

Тут-то он и услышал это.

Звук.

Но не просто звук; скорее стон. Человеческий стон, однако какой-то странный. Сдавленный. Или искаженный.

Может, померещилось? Алан обшарил взглядом мостовую, подъезды, окна. В этой узкой боковой улочке по-прежнему не было никого, кроме него. По сторонам возвышались деловые здания. Или построенные в незапамятные времена жилые дома, превращенные в офисы сравнительно недавно. Кто может оказаться здесь глубокой ночью? Наркоман какой-нибудь? Бродяга? Или старый пьянчуга, уснувший в канаве, неразличимый в густой тени?

Алан решил не обращать внимания. Именно так и должен поступать нормальный лондонец. Не обращать внимания. Жизнь в громадном, шумном и бестолковом городе и без того достаточно сложна; не хватало еще усугублять постоянный стресс попытками разобраться, кто и почему странно стонет ночью. Особенно когда ты пьян в стельку; это Алан все же понимал.

Но тут он вновь услышал звук, услышал совершенно отчетливо. Ужасный, до мороза по коже, стон человека, испытывающего страшную боль. Похоже, кто-то пытался крикнуть: «Спасите!» Вот только звучало это как «си-и-ите-е…»

Что за чертовщина? Алану стало страшно. Его даже прошиб пот. Он не имел ни малейшего желания выяснять, кто — или что — может издавать подобные звуки. И все же должен был это сделать. Его нравственные рефлексы требовали прийти на помощь.

Стоя под дождем, он подумал о своей матери. Что она сказала бы? Сказала бы, что у него нет выбора. Имеется однозначный моральный императив: кому-то больно, следовательно, ты ему помогаешь.

Он посмотрел налево. Там стояли несколько сложенных из темно-красного кирпича георгианских домов с изящными старомодными окнами. На одном из домов оказалась вывеска, мокрая деревянная табличка, блестевшая в свете уличного фонаря. «Музей Бенджамина Франклина». Он не знал толком, кем был этот самый Бенджамин Франклин. Какой-то янки, писатель вроде. Но это совершенно неважно. Теперь он уже не сомневался, что стоны доносятся именно из этого дома, потому что дверь приотворена. И это в субботу, в пять утра.

Через щелку в двери сочился тусклый свет. Алан стиснул кулаки. Разжал. Снова стиснул. А потом подошел к двери и толкнул.

Она распахнулась. Вестибюль встретил его тишиной. В углу располагалась касса, рядом стол с кучей проспектов, над ним табличка с надписью «Видеоэкскурсия» и указующей стрелкой. В большом помещении полутемно, горело только несколько ламп дежурного освещения.

Казалось, в музее все спокойно. Дверь не на запоре, но внутри на первый взгляд все в полном порядке. Совершенно не похоже на ограбление.

— Ши-и-ити-и-и…

Снова. Жуткий стон. Правда, на сей раз ясно, откуда он доносится: из подвала.

Алан почувствовал, как в сердце впились леденящие коготки страха. Однако заставил себя собраться и решительно направился в конец вестибюля, туда, где за боковой дверью уходила вниз деревянная лестница. Алан спустился по скрипучим ступеням и оказался в подвальной комнате с низким потолком, с которого свисала одинокая электрическая лампочка без плафона.

Лампочка была слабой, но света хватало. Алан осмотрелся. Комната как комната — если бы не одна странность. В углу совсем недавно копали, явно с какой-то серьезной целью. В темной лондонской почве зияла метровая яма.

Потом Алан увидел большое блестящее пятно, посреди которого лежало что-то изначально белое, а теперь перепачканное красным.

Красное — это кровь? Алан сам не мог понять, почему так решил, но он был уверен: ошибки нет.

А белая груда? Перья? Лебединые перья?

Алан подошел и потрогал груду носком ботинка. Это оказались волосы, возможно человеческие. Кучка седых человеческих волос. А вокруг и на этой кучке брызгами алела кровь. Как вишневый сироп на лимонном шербете. Как овечий выкидыш на снегу.

— Аррси-ите…

Стон раздавался рядом, за соседней дверью. Алан еще раз отринул страх и, пригнувшись, прошел сквозь низкий дверной проем.