© В. Сухачевский, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
Из статьи «Тайный Суд»,помещенной в январском номере журнала «Знание» за 1941 г.…И вот, в ту глубоко феодальную пору, примерно в середине XVI века, в некоторых германских княжествах возникает организация под названием «Тайный Суд». Подчеркнем, что речь идет о временах, когда самого понятия о честном суде и о справедливости в обществе фактически не существовало, все держалось на так называемом «феодальном праве» (т. е. на праве феодалов творить над представителями трудовых классов любой произвол), и только этот самый Тайный Суд давал простым людям хоть какую-то возможность добиться возмездия.
Эти темные люди еще не осознавали, что только революционный подъем народных масс может принести им истинную свободу и справедливость, как это сказано в бессмертном учении К. Маркса и Ф. Энгельса, углубленном гениальными работами В. И. Ленина и И. В. Сталина, ибо только революция…
Конец этого абзаца, как и последующие два, Лаврентий Павлович Берия, читавший эти строки, пропустил, поскольку не любил пустословия. Да и многое из написанного тут он уже знал, поэтому дальше стал выхватывать из журнальной статьи лишь отдельные куски.
…Звание члена Тайного Суда, так же, как и звание палача этого суда, было наследуемым и переходило исключительно от отца к сыну…
…Как правило, выносился смертный приговор, обозначенный одним из пяти слов: «Stock» («палка»), «Stein» («камень»), «Strick» («веревка»), «Gras» («трава»), «Grein» («страдание»), поэтому символом Тайного Суда были пять букв – SSSGG, – наводившие ужас на каждого, кто попадал в его сети…
…и этого барона, приговоренного Тайным Судом, на другое утро нашли прибитым деревянным колом к земле, так как приговор гласил: «Палка»…
…там и обнаружили садиста-виконта с размозженной камнем головой…
…Однако вскоре маркиза нашли. Он был повешен, ибо в приговоре значилось: «Веревка»…
…и там, в пещере, этот польский магнат был вынужден питаться одной травой, пока не скончался от голода…
Взгляд народного комиссара скользнул к последнему абзацу, в котором говорилось:
…но с ростом самосознания масс, с началом революционного подъема, когда угнетенные классы поняли, что их судьба в их собственных руках, Тайный Суд, разумеется, прекратил свое существование…
Дальше, как положено, полдюжины цитат из классиков, и наконец подпись: профессор С. Мудровой.
«Ох, перемудрил ты, С. Мудровой, – подумал нарком, бросая журнал в корзину для ненужных бумаг. – Прекратил свое существование! Как же!..»
Он вспомнил про двоих новопреставленных из собственного ведомства. Оба засранцы преизрядные, ничуть не было их жаль, любопытно лишь то, как эти недоноски преставились. Одному, понимаешь, кто-то вбил в глотку здоровенный камень, второму воткнули деревянный кол в брюхо. Очень было похоже на проделки этого самого Тайного Суда, от которого ему, наркому, так и не удалось очистить социалистическую родину.
Да, спаслись тогда каким-то чудом и Васильцев, кочегар-математик, и краля его, Катька эта, английская шпионка миссис Сазерленд (в девичестве Изольская), и палачонок этот, Викентий. С ними еще один из уцелевших «невидимок» был. Как издевательски лихо обвели тогда его, наркома, вокруг пальца![1]
Сгинули, растворились на необъятных просторах родины, теперь ищи-свищи.
Впрочем, и разыскивать их нарком, по правде говоря, не пытался – было опасение, что накроет их какой-нибудь слишком рьяный особист, выколотит из них всю правду-матку и выплывет на свет божий то, чему выплывать никак, ну никак не следовало! Неужто осмелились снова вернуться в Москву и продолжили заниматься этой своей судебной говнистикой?..
Ну да ладно, скоро это будет уже не его забота, пускай теперь Севка Меркулов расхлебывает.[2] А уж он сам, Лаврентий Павлович, как куратор направит его, Севку, в нужное русло – в такое, что в жизни он ни до чего опасного не докопается.
Вот только статья этого С. Мудрового некстати, ох как некстати! Была даже мысль сиюминутная – немедля обратить долбаного профессора в лагерную пыль, нарком даже руку потянул к телефонной трубке. Однако, покуда рука была в движении, пришла новая мысль – что негоже ему, уже без пяти минут заму председателя Совнаркома, заниматься такой человеческой мелкотой, как этот профессор кислых щей. И вообще, при воспоминании о скором, уже решенном назначении настроение у него стало благостным, отчего он убрал руку и подумал почему-то словами, когда-то слышанными от Микитки Хрущева: «Нехай живэ».
* * *
Старшего майора госбезопасности Н. Н. Николаева (это звание он получил на днях) статья о Тайном Суде, напротив, вполне удовлетворила. Пускай себе нарком думает, что Тайный Суд все еще существует, это в некоторой мере прикрывало ту небольшую группу, которую он собрал. Целью этой группы было очистить «органы» от всякой нечисти, расплодившейся там в последние годы.[3]
Взять того же майора Жереброва: уж совсем с рельсов сошел! Награбил антиквариата у подследственных на целый музей, ради этого, собственно, и отправлял людей в лагеря или «к стенке». Вполне заслуживал того, что получил, – камня в глотку. И садист-насильник, капитан госбезопасности Цирик, тоже заслужил, чтобы ему засадили осиновый кол в жирное брюхо. Без этих двоих хоть и не намного, но все же легче стало дышать.
Отложив журнал, старший майор Н. Н. Николаев задумался о тех четверых, которых не столь давно спас – о Васильцеве, о Кате, о сыне палача Викентии и об этой девочке с изломанной судьбой, не то Ульяне, не то Полине, сотворенной, как гомункулус, в бесчеловечном проекте «Невидимка».
Он один знал, где они сейчас затаились, но давно уже не имел о них никаких вестей. Неужели так и доживут свой век в тиши?..
Слабо верилось – не те это были люди. Старший майор Н. Н. Николаев почти не сомневался, что пройдет совсем не много времени – и они еще проявят себя.
* * *
Слушая доклад лейтенанта Монина из угро, начальник N-ской областной милиции полковник Ничипоренко все более хмурился, поскольку докладывал лейтенант именно о той четверке, поселившейся на окраине их города, в Нахаловке, в самом бандитском районе. Вот это-то и заботило молодого сыскаря: что там делать приличным с виду людям, школьному учителю с женой и с двумя великовозрастными детьми, парнем и девкой? Может, маскируются, а на самом деле какие-нибудь скупщики краденого или еще какие фармазоны? Надо бы к ним приглядеться, взять под наблюдение.
Что четверка эта непростая, полковник Ничипоренко и так знал, а хмурился он вот отчего. Едва они там, в Нахаловке, обосновались, как явился к нему из Москвы, с самой что ни есть Лубянки, большой начальник, старший майор госбезопасности Николаев и распорядился, чтобы четверку эту здешняя милиция ни под каким видом не трогала, а в награду обещал ему, Ничипоренко, со временем перевод на хорошую должность в столицу нашей родины. Полковник было спросил – может, им какая помощь нужна, район-то уж больно неспокойный, на что старший майор только усмехнулся:
– Ничего, эти как-нибудь сами за себя постоят. Вся твоя помощь, полковник, в том, чтоб для твоих сыскарей их личностей как бы не существовало. Хорошо меня понял?
Какие уж тут непонятки? Видать, птицы высокого полета, небось какие-нибудь «внедренные», хотя, в общем, не его областного ума это дело, когда сама Лубянка приказывает.
– Так точно, все понял, товарищ старший майор государственной безопасности!
И вот на́ тебе – этот не в меру прыткий лейтенант!..
Дослушав его, полковник Ничипоренко спросил:
– А что, Нахаловка – это разве твоя земля?
– Никак нет, товарищ полковник, это я в свободное от службы время.
– Гляжу, времени свободного у тебя больно много.
– Виноват…
– Ладно, ладно. За бдительность благодарю, но дальше занимайся своими делами.
– Есть!
– Без тебя найдется кому этих четверых на заметку взять… А ты, Монин, вот что… Ты, я помню, в Минск хотел перевестись?
– Так точно, там у жены родня живет.
– Вот и лады, нынче же похлопочу о твоем переводе.
– Спасибо, товарищ полковник, уж не знаю как вас и благодарить.
– Ну-ну! Чего ж не пособить, когда хорошо служишь. В общем, готовься передавать дела. – «А то больно уж у тебя, друг ситный, шило в заднице».
* * *
И был еще один человек, который давно уже приглядывался к этой четверке, с прошлой весны поселившейся в N-ской Нахаловке. Когда впервые увидел издали эту девку на городском базаре, подумал: «Неужели?! Не может быть!» Лишь спустя несколько дней, дождавшись, когда она снова пойдет на базар, получше разглядел ее из окна в бинокль и понял: да, она! Теперь не оставалось никаких сомнений.
