Прочь из моей головы - Софья Валерьевна Ролдугина

Бывают такие люди – с голосами в голове. Некоторых сразу и не отличить от нормальных: ну, бормочут иногда себе под нос что-то невнятное или подолгу болтают по телефону в толпе… А присмотришься – и замечаешь, что мобильный выключен.

Это те, которые поумнее – или просто более везучие.

Если чужак поселяется в тебе ещё в детстве, когда многие абсурдные и ужасные вещи из-за недостатка опыта кажутся вполне естественными, то к такому соседу легко привыкнуть. Дальше – больше: ты путаешь его мысли со своими собственными, просишь советов… И здесь кроется главная опасность – ничего хорошего он по определению не подскажет. За примерами далеко ходить не надо. На прошлой неделе в университете прямо на занятиях повязали парня: он зарезал соседа, а заодно соседскую жену и двух котов. Якобы его попугай из зоомагазина подучил: скрипел из клетки день за днём – убей да убей, но только никто, кроме убийцы, никаких подначек не слышал.

Спросите, какое отношение имеют ко мне криминальные сводки? К счастью, пока никакого, но перспективы туманны и печальны, и с каждым днём я всё больше сомневаюсь в себе и в собственной способности адекватно мыслить.

Меня зовут Урсула Мажен, и вот уже пятнадцать лет я живу с голосами в голове.

«Вилка подойдёт. Прочная. Целься между костяшек».

Это Салли. Маньячка, социопатка и дальше по списку; с какой-то стати считает меня старшей сестрой – но, к счастью, заблуждается, ибо я единственный ребёнок в семье. У Салли эмоциональный диапазон кочерги, ну или там табуретки; нельзя не признать, что она по-своему заботится обо мне, только представления о заботе у неё… своеобразные.

«Да ла-адно, детка, не будь такой букой. Губы у неё ничего, и пальцы выглядят ловкими… Может, возьмём натурой?»

Вот и Йен проснулся.

С ним проблем больше. Во-первых, он мужчина. Во-вторых, кукушка у него съехала подальше, чем у Салли – он считает себя чародеем. В-третьих, у него неистощимый словарный запас… Ну, и самое раздражающее в Йене: симпатичными, смазливыми или соблазнительными в разной степени ему кажутся девяносто процентов разумного населения планеты.

«Натурой? Пальцы? Поняла. На кухне есть хороший нож».

«Я не это имею в виду, моя прелестная куколка. Мы говорим об удовольствиях. Наслаждения, понимаешь?»

«Тогда топор. На кухне есть…»

«О, Великий Хранитель! Ты вообще способна воспринимать слова длиннее пяти букв? Или шутки?»

– Заткнитесь, – буркнула я себе под нос, взбивая молоко.

Когда эти двое начинают спорить, головная боль обеспечена. Чёрт, если у меня раздвоение личности, могут эти самые личности хотя бы трещать не одновременно?

– Улла? Вы сердитесь?

Я машинально обернулась к, собственно, предмету спора. Анна заходила к нам, в «Нору», почти каждый день – кажется, преподавала тут рядышком, в университете, историю музыки. Вроде хорошая женщина, хотя и рассеянная немного, то в дождь без зонтика выйдет, то вообще в тапочках на работу отправится… Пальто её мне всегда нравились, у неё их штук пять было, все такие летящие, длинные, расклешённые.

Сейчас Анна мялась у стойки, отводя взгляд.

– Да. С корицей, как всегда?

Она кивнула.

– Спасибо… Ужасно неловко с кошельком получилось, простите. Надо было проверить до того, как заказывать. Я занесу деньги в обед, правда.

– Конечно, – улыбнулась я, надевая крышку на стаканчик. – Ваш капучино с корицей, на соевом молоке. Хорошего дня! – и шепнула в сторону: – Вот и никаких проблем. Утёрлись, придурки?

Йен фыркнул; Салли промолчала.

Замечательно начался день, да.

Вообще в «Норе» хорошо.

Здесь четыре круглых столика на двоих, длинная стойка с высокими стульями – общая зона, подоконники выстланы подушками так, что больше похожи на диваны – валяйся с ноутом, сколько хочешь, кайф же. Но мои любимые места – у стены, Йен их называет «услада эгоиста»: несколько пуфов, хаотично раскиданных на солидном расстоянии друг от друга, около каждого по нелепому треугольному столу, за которым даже парочке будет тесно. Я всегда беру самые ранние смены, с половины восьмого до половины второго, даже в выходные. Менеджер считает меня жаворонком – очень наивно с его стороны – и в целом держит за человека с причудами, что уже ближе к правде.

Секрет в том, что каждый раз эти два… две… в общем, голоса в голове поднимают меня ни свет ни заря.

Начинает Салли. Заводит пластинку: «Сестра, утро, сестра, утро, сестра, утро», – и повторяет до тех пор, пока я не выдираюсь из постели. В пять утра. В пять! Ну точно, садистка и социопатка. Потом начинается: разминка, растяжка, отжимания, пресс… Она заставила меня повесить в доме турник, Дино даже не поверил, когда я его попросила. Так и спросил: «Ты что, действительно заниматься будешь?»

А что поделать – пришлось.

Когда с меня семь потов сойдёт, Салли наконец затыкается, зато просыпается Йен. Ему за каким-то чёртом надо, чтобы я каждое утро валялась на полу в позе морской звезды минут по двадцать. Он не объясняет, зачем, говорит только: «Так нужно, сердце моё». Но, честно признаться, я этого даже жду, потому что он поёт. Ни слова не разобрать, но голос… Отдаётся где-то внутри, дрожит; кажется, что превращаешься в озеро, такое глубокое и холодное, что парадоксальным образом становится тепло. Потом замолкает и Йен, и тогда я иду в душ.

Тут моё благодушие заканчивается, потому что Йен комментирует всё, что видит.

Ему, кажется, нравится меня доводить.

Сволочь.

Потом я завтракаю и копаюсь в почте. Отвечаю только на самое срочное, письма из редакции в приоритете; потом выхожу и пешком иду три улицы – мимо мэрии, университета и музея фотографии. И – вуаля, я в «Норе».

Работа за стойкой – на самом деле так, развлечение и источник вдохновения заодно. Тут приятная публика, в основном студенты и профессора, но бывают и туристы, и государственные служащие – интересно угадывать, кто есть кто, по обрывкам разговоров. Коллеги привыкли, что я «болтаю с кофемашиной»; ну, фактически с Йеном и Салли, но выглядит всё вполне пристойно. После двух я перевоплощаюсь из баристы в