* * *
Сидя на солнечной стороне, у порога, незнакомец читал. Он увидел маленькую девочку в красно-белых плавках, бегущую по полевой дороге. Издалека услышал голос Мари, кричавшей вдогонку:
— Жюли! Жюли!..
Незнакомец отложил книгу, вышел за калитку и быстро зашагал к реке. Дойдя до вершины откоса, откуда дорога круто спускалась к пляжу, увидел, как девочка пулей влетает в воду. Споткнувшись с разбега, она упала лицом вниз и сразу же потеряла дно, сбитая и подхваченная течением. Незнакомец сдернул куртку, сбросил ботинки, сорвался в бег. Он бежал жестко и мощно, словно вложил в этот бег разом всю огромную силу, сберегаемую до времени в его теле и скованную обычной скупостью движений. Бежал с невероятной, почти фантастической скоростью. Срезая, он свернул с дороги, наметив себе точку ниже по течению, за пляжем, где он оказался бы ближе всего к девочке, которая, барахтаясь из последних сил, быстро неслась в стремительных водах посредине реки. Он достиг берега в тот самый момент, когда ее голова скрылась под водой. Не останавливаясь ни на мгновение, он прыгнул, пролетел несколько метров и ушел под воду на глубину с небольшим запасом — под тем местом, где видел ее в последний раз. Его руки сразу нащупали тело, подхватили его, и он вынырнул. Кашляя и отплевываясь, девочка судорожно вцепилась в его шею. Не пытаясь бороться с течением, он поплыл под углом к берегу, загребая одной рукой, другой рукой обхватив ее поперек живота. Прижимая к себе обеими руками, вынес на берег. Она уже свободно дышала и только истерично и безостановочно всхлипывала, мертвой хваткой уцепившись за его шею. Он пошел назад, берегом, вверх по течению. Девочка мало-помалу пришла в себя, немного ослабив кольцо маленьких, крепко сцепленных ручонок, вздрагивая время от времени всем телом от неудержимой икоты. Незнакомец изменил положение рук, не зная, как держать это детское тельце, мучаясь сомнениями, не слишком ли сильно или, наоборот, достаточно ли крепко он ее сжимает, ненавидя в себе эту незнакомую и совершенно неожиданную неловкость, которая усиливала его беспокойство. Он увидел Мари, бегущую к ним, с перекошенным от страха лицом. Осторожно разнял руки девочки и передал ее матери, та обняла ее, покрывая поцелуями, шепча: «Спасибо вам, спасибо…» Заплакала. Он повернулся и ушел, так ничего и не сказав. Спустился обратно по дороге, подобрал свою куртку и ботинки и возвратился домой. Вытерся, переоделся в сухое и больше не выходил; снова взялся читать. Чтение не шло на ум. Он пересилил себя. И скоро, как обычно, с головой углубился в книгу.
В дверь постучали. Мгновение — и незнакомец уже стоял перед шкафом, открыв одну дверцу. Пистолет лежал на расстоянии вытянутой руки — он мог выхватить его в любой момент.
— Кто там?
— Ваша соседка.
Незнакомец закрыл шкаф и пошел открывать. На пороге стояла Мари. Он посторонился, пропуская ее. На ней было уже знакомое ему легкое платье, которое держалось на двух тонких бретельках, оставляя открытыми ее руки и плечи. Она мельком оглядела комнату, раскладушку, книги на столе и перевела взгляд на него, не говоря ни слова. Наконец произнесла:
— Вы хотите меня, я не ошиблась?
— Не ошиблись.
— Приходите сегодня вечером, когда Жюли уснет.
— К чему откладывать?
Он подвел ее к столу и заставил опереться о него. Стоя за спиной, подобрал ей платье до бедер, спустил трусики и, расстегнув брюки, вошел в нее. Опустил лямки платья до локтей и накрыл ее грудь своими большими ладонями. Он овладел ею яростно, в полном молчании, так что на его лице не дрогнула ни одна черточка, — пытливо и вдумчиво впивая это — принадлежавшее ему — женское тело, как если бы его собственный разум был только сторонним зрителем этого акта, черпая из него свое отдельное наслаждение, нисколько не зависящее от жгучего бешенства плоти. Тем временем испытываемый им оргазм достиг такой силы, что он на минуту потерял голову. Мари не сумела сдержать глухой протяжный вскрик и осталась в изнеможении стоять, навалившись на стол, безвольная, обессиленная. Он отстранился от нее и привел в порядок одежду. Она распрямилась. Повернулась к нему лицом. На белоснежных правильных овалах ее груди отпечатались косые красные полосы, оставленные сжимавшими ее сильными и жесткими пальцами. Еще во власти последних сладких всполохов удовольствия, опустошенная и оглушенная промчавшимся вихрем и вместе с тем словно недоумевающая, — такой она была еще бесконечно красивее — красотой победительницы. Она тоже поправила на себе платье.
— Если вы не отменяете своего приглашения на сегодняшний вечер, — сказал незнакомец, — я приду.
— Приходите.
И вышла за дверь.
Незнакомец вышел на полевую дорогу, идущую вдоль живой изгороди до асфальтовой аллеи, миновал шлагбаум и спустился под горку к дому. Постучал. Мари открыла ему. Она была в черном платье, простом и элегантном, в чулках и в туфлях на высоком каблуке. Она сделала макияж и уложила волосы. Они вошли в огромную гостиную — незнакомец узнал ту ее часть, которую мог разглядеть через три окна в южной стене. На столе лежали два прибора.
— Отужинаете со мной? — спросила Мари.
— Я не знал, что меня приглашали на ужин.
— Неважно…
— По-моему, важно. Зачем вы меня пригласили?
— Вы знаете.
— Скажите.
Немного помолчав, она решительно произнесла:
— Чтобы вы меня отваляли.
— Большинству людей требуется поесть или поговорить перед тем, как отвалять кого-нибудь. Мне — нет. Мне нужны только вы.
Постояла в нерешительности. Потом повернулась и направилась в спальню. Он последовал за ней. Она прикрыла за ними дверь. Незнакомец сел в кресло, устремив на нее пристальный, оценивающий взгляд. Мари стояла перед ним прямо, не шевелясь, не без удовольствия выдерживая этот экзамен. Наконец он уронил отчетливое:
— Раздевайтесь.
Она сняла с себя платье. Когда на ней не осталось больше ничего, он снова окинул ее долгим, испытующим взглядом. Расстегнул пряжку ремня, положил руки на подлокотники кресла. Она опустилась на колени, встала между его ног. Пока она его раздевала, пока, размежив губы, склонялась к нему, незнакомец не шелохнулся, не притронулся к ней, не проронил ни слова. Он не сводил с нее глаз.
Разгоряченные, они вытянулись бок о бок на белой простыне. Мари лежала с закрытыми глазами. По ее разбитому, разомлевшему телу пробегала редкая запоздалая судорога недавнего наслаждения, отдаваясь в нем зыбкой, дробящейся волной. Незнакомец полулежал к ней лицом, прилежный и неутомимый исследователь. Сказал ей:
— Сделайте, как в тот вечер, когда вы не задернули занавески.
Мари бросила на него растерянный и слегка негодующий взгляд. Потом отвернулась, в задумчивости. Ее рука скользнула вдоль тела, и она принялась ласкать себя. Ее возбуждение, рождавшееся из быстрых прикосновений руки, радостного самоотречения и откровенного бесстыдства, совершающегося прилюдно, напоказ, достигло пика, разбив последние препоны стыдливости, и она испытала во много раз большее наслаждение на глазах у мужчины, чем испытывала когда-либо прежде в беспредельной свободе одиночества. Он перевернул ее на бок, спиной к себе, и овладел ею.
— Вы не проголодались? — спросил незнакомец.
Мари чуть заметно улыбнулась.
— Я уже была голодна, когда вы пришли.
Они поднялись с постели, оделись и перешли в большую комнату. С аппетитом принялись за еду. Приготовленные блюда были на редкость хороши. За весь ужин они не обменялись и парой слов. Мари украдкой разглядывала незнакомца. Грубая прямота и одновременно утонченность его языка, свирепая сила его любви и изысканная и щепетильная извращенность его требований и привычек, пятнавшая в ее понимании совершеннейшим неприличием самое расхожее действие и заставлявшая ее черпать из самого стыда невообразимое наслаждение; невероятная точность его движений — она не могла сказать, было то наитием чувств или простой методичностью ума, идеальной отточенностью на пике самой бурной страсти, — приводившая ее в полное исступление; стихийная мощь неутомимого тела и холодная созерцательность вуайера — все это, в сочетании с тем, что уже напрямую не касалось их отношений: подмеченной ею строгой простотой домашней обстановки, книгами, спасением Жюли и той опасливостью, нежной и почти неуклюжей, с которой он нес ребенка, и теперь — безукоризненностью, естественной и непринужденной, его манер за столом — составляло для нее неразрешимую головоломку, разъятую на множество мелких частичек, из которых ей никак не удавалось сложить цельную картину.
— Вы никогда не любите женщину спереди? — наконец решилась она прервать молчание.
