— Такие, как доверие, — продолжал он, и голос его звучал серьезно. — Общие интересы, дружба.
— Странные слова в устах мужчины.
— Вовсе нет. По крайней мере я так не считаю. Чем вы займетесь, Элизабет, когда вернетесь домой?
— Я не вполне уверена. Мой.., адвокат не советует пока возвращаться к концертной деятельности.
Она замолчала, и глаза ее на мгновение потеряли живость и блеск, будто остекленели.
— Возможно, он прав. Но публика так непостоянна. Может быть, через год или чуть позже все будет иначе. И вы кое-чем обязаны этой непостоянной публике. Ваш талант не должен принадлежать вам одной, вы должны его разделить, а не скрывать.
— Благодарю вас за эти слова.
— Не стоит благодарности. А может быть, вы предпочитаете остаться здесь и еще поучиться?
— Нет. Теперь на моей ответственности империя Тимоти.
— Но ведь корпорация Тимоти — дело его семьи. Какое отношение это имеет к вам?
Он заметил, что лицо ее моментально замкнулось, а глаза затуманились, и быстро сказал:
— Прошу прощения. Я вовсе не имел намерения влезать не в свое дело и огорчать вас.
— Благодарю, — повторила она снова, и он ответил ей легким кивком головы.
На следующий день они ехали вдоль Луары и потом остановились, чтобы посмотреть Фонтенбло [12].В этот вечер Чалмерс повел ее в “Мулен-Руж” [13].
Позже она вернулась с ним в отель “Бристоль" выпить бренди, прекрасно сознавая, что делает. Когда они вошли в его роскошные апартаменты, он закрыл за собой дверь и повернулся к ней лицом.
— Вы не обязаны со мной спать, Элизабет. Она чувствовала себя до смешного сконфуженной, робкой, и ее уверенность женщины, чувствующей себя желанной, упала до нуля.
— Я считаю вас очень красивой женщиной и хочу заниматься с вами любовью, но не хочу на вас давить.
— Знаю, — ответила она, и голос ее казался слабым и будто доносился издалека.
Он не подошел ближе, а издали смотрел, как она играет браслетом на левом запястье. Браслет недорогой, хотя и старинный, вероятнее всего, она купила его где-нибудь на “блошином рынке” еще до того, как встретила Тимоти. Внезапно она сказала, запинаясь:
— Я ни с кем не спала с тех пор, как Тимоти.., задолго до того, как он умер.
Он представил ее в постели со стариком и вздрогнул. Потом произнес спокойно:
— Музыканты — странный народ, да? Они часто проводят время со своими фортепьяно или скрипками. У них нет времени для настоящих отношений. Возможно, вы, Элизабет, впервые присоединились к стаду обычных людей. Я думаю, это меняет положение вещей.
"Почему бы и нет?” — подумала Элизабет. Она в Париже, рядом с ней человек, чье общество ей приятно. Он заставил ее смеяться, заставил забыться. Кажется, он ее даже понимает, а большую часть жизни она жила в уединении — ее муштровали, ею командовали. И три года, прожитые с Тимоти, заставили еще больше замкнуться в себе.
«Да, — думала она, — я взрослая женщина и имею право делать, что хочу. Я свободна. А это означает — почувствовать снова…»
— Возможно, вы правы, — ответила Элизабет и попыталась доверчиво улыбнуться ему — усилие, достойное жалости, но он как бы и не заметил этого.
— Вы носите эти женские вещички, которые выглядят так сексуально?
— Да, — ответила она, — да, ношу.., сиреневого цвета.
— С кружевами?
— Да, с кружевами.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на них, — сказал он и шагнул к ней.
— Практика ведет к совершенству, — сказал он, и в его глубоком голосе слышался смех. Он слегка прикусил мочку ее уха. — Ты хоть слышала когда-нибудь об этом или нет?
— Да, — ответила Элизабет. — Слышала, но не в этом смысле.
Она усилием воли заставила себя открыть глаза, размышляя, все ли мужчины так любят говорить о сексе. Тимоти всегда был готов поговорить, всегда казался довольным, если ему удавалось быть на высоте. Правда, она не всегда знала, что это значит для него. Она чувствовала себя сонной. Все тело было опустошено, и мускулы, о существовании которых она даже не подозревала, болели. Именно в этот момент Элизабет осознала, что ее слова его удивили, — в тусклом свете его зрачки удивленно поблескивали. Она услышала свой голос, и он показался ей невыразительным и фальшивым:
— Похоже, ты поверил словам окружного прокурора, что я переспала со всеми мужчинами Нью-Йорка.
Он улыбнулся, чувствуя облегчение: слава Богу, юмор ей не изменил.
— Ну, положим, глядя на тебя, не могу поверить, что мужчины не пытались тебя расшевелить.
Он провел рукой по ее боку и оставил ладонь покоиться у нее на бедре.
Внезапно она почувствовала, что ей хочется заплакать. Дело было не только в сексе. Дело было… Она снова закрыла глаза. Находиться так близко, совсем близко от другого существа и чувствовать, что это тебе необходимо…
— Я обидел тебя. Все мой длинный язык! Да? Она ничего не ответила.
— Прости меня, Элизабет. Ты особенная, ни на кого не похожа. Я просто воображал, что женщина твоих лет должна знать немного больше о сексе, не просто элементарные вещи.
— Я говорила тебе, что не спала ни с кем с тех пор, когда Тимоти еще был жив.
Она и до Тимоти ни с кем не спала. Но те, другие воспоминания она постаралась заглушить. Ей необходимо забыть. Рано или поздно она забудет.
Роуи пожал плечами.
— Да, говорила. Я чертов дурак. Он отодвинулся от нее и лег на спину, подложив руки под голову.
— Ты поставила меня на место, Элизабет. — сказал он через минуту, глядя в потолок. — Никогда не встречал женщины, похожей на тебя. Я попытался втиснуть тебя в понятную мне схему, но ты-то другая, ты в нее не помещаешься. Я думаю, ты вообще ни в какую схему не поместишься. Для мужчины моих лет получить такой удар по голове довольно непривычно, и это вызывает тревогу.
Она улыбнулась его словам, чувствуя, что напряжение спадает.
— Ты прошен, — сказала Элизабет, уютно свертываясь рядом с ним.
— И.., ты не хочешь еще попрактиковаться? Она не хотела, но что-то в нем было от маленького мальчика, и это вызвало в ней желание утешить его.
— Ладно, — сказала она и удивилась, увидев, как при ее словах по всему его телу пробежала дрожь.
Они пили Тэттингер и закусывали сыром “Бри”. И практиковались. Роуи казался ненасытным, и Элизабет с готовностью шла ему навстречу, наслаждаясь его близостью, ощущением, что она ему небезразлична, что для него имеет значение, что она думает и что чувствует. Однажды она сказала ему ночью в маленькой комнате отеля в Реймсе.
— У тебя красивое тело. Право же, я никогда раньше.., не понимала…
Он сказал обыденным тоном:
— Тимоти было шестьдесят четыре. Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас был особенно хорош в этом возрасте. Он был счастливым человеком, Элизабет, надеюсь, он понимал это?
— Возможно, вначале ему было приятно со мной. Род Сэмюэлс, мой адвокат, говорил, что у него был роман с женщиной моложе меня, художницей, за несколько месяцев до его смерти.
Его руки сжали ее так сильно, что ей показалось, что у нее затрещали ребра.
Она постаралась разъяснить. В конце концов это было даже трогательно. Бедный Тимоти, не веривший, что он смертей, не хотевший смириться с тем, что ему шестьдесят четыре.
— Ей было двадцать пять, а не двадцать восемь, как мне. Я думаю, его возбуждала новизна. И уверена, что она очень талантлива. Тимоти всегда тянуло к талантливым женщинам, по-видимому, не только в области музыки.
Через минуту Роуи сказал:
— Я подумал, что окружной прокурор пустил бы слюну от такой информации.
— Мистер Моретти не знал о ее существовании, — ответила Элизабет.
— Следует благодарить Бога за хороших адвокатов.
— Да, с этим покончено. Я, вероятно, не должна была об этом упоминать. Бедный Тимоти.
— Нет, бедная Элизабет. Но теперь ты свободна. — И он начал целовать ее.
Элизабет даже не сознавала, насколько она счастлива, до тех пор пока не пришло время лететь обратно в Нью-Йорк. Они пообедали в номере Роуи в отеле “Бристоль”. Она не любила икру, но промолчала.
«Это же белужья, Элизабет! Ешь и забудь, откуда ты родом!»
— Ты очень молчалива, дорогая, — сказал он, перегибаясь через стол, чтобы дотянуться до ее руки.
— Да, — ответила она. — не хочу возвращаться.
— Надеюсь, что отчасти из-за меня, во всяком случае, льщу себя этой мыслью.
— Так и есть, Роуи.
— Для меня это тоже не шутка, Элизабет.
— Но когда мы вернемся, ты будешь очень занят. Твой бизнес, ответственность, банки в Бостоне.
— Я делю свое время между Бостоном и Нью-Йорком и в Нью-Йорке провожу половину своей жизни. На меня работают хорошие люди. Мне не приходится думать, что мои вице-президенты обкрадывают меня, пока я в Нью-Йорке.
— Или в Париже?
— Совершенно верно. Мой отец был трудоголиком Я делаю все возможное, чтобы не подражать ему.
Он взял еще немного икры, и Элизабет увидела эту черную рыбью икру у него на языке, когда он клал ее в рот.
