«Боится начать разговор, — решил он. — Сейчас наберется храбрости и произнесет: „Жюльен, я должна тебе кое-что сказать. Я снова вышла замуж, у меня двое детей — мальчик и девочка, трех и четырех лет. Скоро ты с ними познакомишься. Считай их братишкой и сестренкой, а моего мужа — новым папой. Мне не хватило смелости сообщить тебе эту новость раньше — я боялась, что ты убежишь из пансиона. Твоя мать — трусиха, но ведь ты не будешь на меня за это сердиться, правда?“
Жюльен съежился в своем углу, стиснув челюсти так, что стало больно зубам. Он попробовал представить детей и мужчину… особенно мужчину. Перед его глазами замаячил здоровенный толстый тип с ухватками хозяина мясной лавки, над верхней губой аккуратная, словно прорисованная углем, черточка усов. От него исходил резкий запах одеколона и сырого мяса, видно было, что он недавно побрился, но щеки уже отливали синевой. Детишки, разумеется, сотворены по отцовскому образу и подобию: коротконогие, круглые, с откормленными стараниями спекулянтов поросячьими мордочками. Увидев его, они покатятся со смеху, а чуть позже дадут ему прозвище «Сын мертвяка». Какой кошмар! На висках Жюльена выступили капли пота, к горлу подступила дурнота. Он знал, что сейчас самое естественное — схватить руку Клер, сжать ее в своей, и этого простого жеста будет достаточно, чтобы перекинуть мостик через разделявшую их пропасть, но не смог пошевелить и пальцем. Невозможно. Во всяком случае, пока.
Она недавно обмолвилась: «Не стоит бояться молчания». Жюльен внезапно осознал, что им придется все начинать заново, привыкать друг к другу, как зверям, помещенным в одну клетку. Не в его возрасте жаться к матери или засыпать у нее на коленях. Самое неприятное, что, едва она произнесла первое слово, Жюльен понял, что и голос ее изменился — не таким он остался в его памяти. Теперь она говорила с ним, как дама со школьником, собирающим пожертвования на инвалидов войны, — любезно, но голос… голос оставался чужим.
Перед зданием вокзала такси остановилось. Жюльен вышел из машины, бросив тревожный взгляд на площадь и содрогаясь при мысли, что увидит «отчима» и его потомство, но она была безлюдна. Немного приободрившись, он взялся за сундучок. Пока мать расплачивалась с таксистом, достав деньги из совсем тощего кошелька, он не сводил глаз с двери привокзального кафе — мужчина с детьми мог находиться там. Муж Клер и не подумает затруднять себя напускной вежливостью, а сразу обрушится на нее с упреками: дескать, слишком долго заставила себя ждать.
Но мать направилась прямиком к вокзалу, прежде бросив взгляд на красивые наручные часики, и ее туфельки на высоких каблуках дробно зацокали по мостовой. Жюльен отметил про себя, что у нее изящные щиколотки, и попытался определить, носила она настоящие чулки или красила ноги, как большинство женщин, которых он знал. Стрелка шва убедила его в том, что чулки настоящие. Если только… ей не прочертили прямую линию от бедра до каблука! И снова Жюльену стало не по себе — подобное искусство требовало известной близости художника и заказчицы.
Подойдя к камере хранения и получив небольшой фибровый чемодан, Клер купила два билета третьего класса.
Пахнуло гарью — на путь подали состав. Механики принялись стучать молотками по огромным железным колесам, и Жюлен снова, как в детстве, был зачарован этим полумистическим действом. Мать и сын поднялись в обшарпанный деревянный вагон. В купе было пусто. Уложив вещи на сетку для багажа, они устроились возле окна, друг напротив друга.
— Скажи что-нибудь, — попросила Клер. — Я еще не слышала твоего голоса. Или в пансионе дети теряют дар речи? Может, им отрезают языки, чтобы они навсегда покончили с болтовней?
Наигранная веселость матери не достигала цели. Ведь это были шуточки тех времен, когда он был еще несмышленышем. Жалкое сюсюканье, уместное лишь с малышами. Ей никак не удавалось понять, что он давно вырос и разговаривать с ним следует, как со взрослым. Но мать продолжала в том же духе.
— Произнеси несколько слов, — настаивала она, — например: «Просьба не опускать окна и не высовываться наружу». Пожалуйста, доставь мне удовольствие.
Ему пришлось слегка прокашляться, словно перед ответственным выступлением. Все это время Клер не спускала глаз с его губ, именно губ. В конце концов он исполнил то, что от него требовали.
— К счастью, ты не онемел, — якобы с облегчением вздохнула Клер. — Голос остался прежним.
Она улыбнулась и сразу показалась Жюльену красивой. У него возникла надежда, что не будет ни мужчины, ни сводных сестры и брата. Его страх не имел под собой основания, все еще могло уладиться. «Посмотрим! — зазвучал в его голове издевательский голос Антонена. — Бабы — они такие! Вотрется к тебе в доверие, и — бац! — через пару дней заявится отчим!»
Жюльен попытался встряхнуться, отогнать навязчивую мысль об «отчиме». Он знал, что от тесного общения с городскими сделался чересчур рассудительным: в деревнях люди не размышляют подолгу о маловажных вещах. Надо бы избавиться от вредной привычки, способной испортить любую радость и парализовать любое действие.
Клер прислонилась лицом к окну, закрыла глаза и неподвижно сидела, скрестив руки под грудью и подставив лицо солнечным лучам.
«Делает вид, что спит, — подумал Жюльен. — Дает мне возможность хорошенько ее разглядеть. А после придет моя очередь».
Он смотрел на мать с почти болезненной жадностью. Вот она. Здесь. Наконец-то! Как хотелось ему дотронуться до нее, ощутить ее запах, теплую нежность кожи. Жаль, что он вырос и отныне близость с матерью ему заказана, никогда уже не сможет он пойти дальше бестелесного чмоканья в щечку. С детством покончено — в двенадцать непозволительно жаться к мамочке, словно ты трехлетний ребенок! Она писала: «Расти быстрее, набирайся сил — скоро, очень скоро мне понадобится поддержка». Разве не означало это, что у нее никого больше не было, никого, кроме него? Удастся ли им вернуть прежние близость и взаимное доверие? Прошлое казалось далеким, ушедшим безвозвратно. Материнские лодочки на высоких каблуках заставили Жюльена вспомнить грубые башмаки мадемуазель Мопен. Эти следы утраченной роскоши вызвали у него неясное тоскливое чувство. Кокетливые наручные часики он не помнил — когда они уезжали из дома, мать была в других. Но платье-костюм нелепого покроя и явно из перелицованной материи выглядело ужасно.
Клер беспокойно задвигалась, возможно, ей приснился страшный сон, потом пробормотала несколько слов, которых Жюльен не смог разобрать. Он тоже прилег, скорчившись в своем углу, весь разбитый, глубоко взволнованный. Прислушиваясь к однообразному стуку колес, он закрыл глаза. Перед сомкнутыми веками проплыли лица старины Вердье, мадемуазель Мопен, Антонена. Подумать только, он никогда их больше не увидит! Никогда.
Проваливаясь в сон, он почувствовал, как его щеки коснулись прохладные пальцы, но не пошевельнулся, притворившись, что крепко спит. Рука немного помедлила, не решаясь продолжить свой путь, потом осторожно дотронулась до лба. «Вспоминает мое лицо, — пронеслось в мозгу Жюльена, — привыкает к моей новой внешности».
Там, в Морфоне-на-Холме, они с Клер будут как двое уцелевших после кораблекрушения, оказавшихся на необитаемом острове. Робинзон и Пятница. Интересно, кому уготована роль Робинзона?
В Париже они сделали пересадку. Вокзал едва вмещал море немецких солдат с вещмешками за спиной, атаковавших бронированные вагоны длиннющих составов. Паровозы и те были обиты листами железа. От суеты, царившей на перроне, Жюльену едва не сделалось дурно. Пятилетнее пребывание в стенах пансиона привело к тому, что он стал бояться открытого пространства и путешествий. Несмотря на головокружение, мальчик старался держаться с достоинством, вцепившись в ручку своего сундучка, потяжелевшего с тех пор, как перед самым отъездом он потихоньку сунул туда учебник по земледелию для начинающих, украденный из библиотеки несколькими днями раньше. Порой ему улыбался проходящий немецкий офицер в обшитой галуном фуражке. Сапоги со скрипом, кожаная портупея, до блеска начищенная кобура пистолета. Внезапно Жюльен осознал, что никогда еще он не видел врага так близко.
— Убираются восвояси, — проговорила Клер. — Делают вид, что все у них идет по плану, а на самом деле — драпают.
Напуганный смелостью матери, он еле удержался, чтобы не закрыть ей рот рукой, лишь бы она замолчала.
Предложив ему немного посидеть на сундучке и подождать, мать пошла взглянуть на расписание. Вернувшись, она сказала, что до Морфона им придется ехать всю ночь, и если повезет, то есть не будет закрыт путь, поезд не изменит маршрут и его не разбомбят, к рассвету они доберутся до места. Полицейские в кожаных пальто досматривали багаж. Пришлось отдать им чемодан Клер, в котором они все перевернули вверх дном, но когда Жюльен сделал вид, что открывает сундучок, они отвернулись, не проявив ни малейшего интереса. У мальчика все похолодело внутри: неужели у него настолько безобидный вид? Но он поспешил утешиться тем, что все великие авантюристы ставили перед собой цель никогда и ни при каких обстоятельствах не привлекать внимания и выглядеть как можно неприметнее.
