Патриция Корнуэлл - Мясная муха

Жан-Батист никогда не снимал свои убийства. Не было времени и он, глупец, никогда об этом не задумывался. Он постоянно упрекает себя за это. Редко случается, что он так неосмотрителен.

Espece de sale gorille...

Тупая обезьяна.

Жан-Батист закрывает ладонями уши.

— Кто здесь?

Если бы только он записал свое кровавое искусство или хотя бы сделал фотографии. Ах, это желание, страстное желание! Он никогда не сможет насытиться их смертью. Эта мысль заводит его напрягшуюся плоть. Он не знает, как положить конец своим страданиям. Он был рожден с желанием, которое никогда не утолить. Его тело дрожит от напряжения, Жан-Батист сидит на унитазе, пот струится по его лицу.

— Ты что там делаешь?

Охранник барабанит в дверь. Жан-Батиста вновь пронзает насмешливый взгляд темных глаз.

— Снова занят со своим дружком? Ну ничего, очень скоро тебе уже будет не до него.

Жан-Батист слышит удаляющиеся по коридору тяжелые шаги, другие заключенные начинают выкрикивать разные гадости. Помимо Жан-Батиста еще двести сорок пять человек ждут своей участи, пока адвокаты подают апелляции, пытаясь убедить суд округа или Верховный суд США в необходимости изменить приговор, или сделать анализы ДНК, чтобы хоть немного его отсрочить. Жан-Батист знает, что он сделал, он признал себя виновным, несмотря на спектакль, устроенный на суде адвокатом, Рокко Каджиано, которого наняла семья Жан-Батиста.

Защита Рокко Каджиано была плохо продумана и плохо сыграна, ну что ж, он следовал указаниям, так же как и Жан-Батист, с той лишь разницей, что Жан-Батист — великолепный актер. Его семья давно решила, что их отвратительному, позорящему имя сыну лучше умереть.

Неужели тебе хочется сидеть в камере смертников десять лет? — удивлялись они. — Неужели ты хочешь, чтобы тебя приняли обратно в общество, которое всегда будет считать тебя монстром?

Сначала Жан-Батист не мог смириться с тем, что его семья желает ему смерти. Теперь он принимает это. Все-таки в этом есть смысл. С чего бы его семье беспокоиться, что он умрет, если они вряд ли замечали, что он жил? У него нет выбора. Это очевидно. Если бы он не признал себя виновным, отец проследил бы, чтобы его убили во время процесса.

Тюрьма — такое опасное место, — мягко говорил по телефону отец. — Помнишь что случилось с каннибалом Джефри Дамером? Его до смерти забили шваброй... или это была метла?

Слова отца морально уничтожили Жан-Батиста, не осталось никакой надежды. Тогда он решил положиться на свой ум и по пути в Хьюстон принялся тщательно обдумывать сложившуюся ситуацию. Он прекрасно помнит табличку «Добро пожаловать в Хамбл» и гостиницу с маленьким кафе под названием «Лунка». Странное название для кафе, подумал тогда Жан-Батист, ведь там никто не играл в гольф. Вокруг одни сухие листья, голые деревья и нескончаемая полоса телефонных столбов, низкорослых сосен, магазинчиков, одноэтажных зданий и недостроенных домов. Процессия полицейских машин свернула на север, унося Жан-Батиста в неизвестность.

Он послушно сидел на заднем сиденье белого «форда», скованный цепями, словно великий маг, которому предстоит освободиться. Потом они свернули на пустынную дорогу, заросшую по обочинам кустарником, который далее превращался в густой лес. И, наконец, когда они достигли Полунской тюрьмы техасского Департамента юстиции, Жан-Батист увидел солнце, выглянувшее из-за серых туч, и принял это за добрый знак.

Теперь он терпеливо ждет. Он представляет, как по его воле начинается метеоритный дождь, или огромные армии идут ему на подмогу. Как просто! Люди дураки! Они придумывают такие глупые правила! Тюремщики могут забрать у него радио, могут истолочь его еду и сделать из нее несъедобное месиво, но никто не сможет остановить его магнетизм, никто не отберет его право писать и получать письма. Если он напишет на конверте «Адвокату» или «Прессе», то никто в тюрьме не имеет право вскрывать конверт. Жан-Батист посылает письма Рокко Каджиано, когда захочет. Он и сам то и дело получает письма. Это такое удовольствие, особенно он обрадовался недавно, когда мадам Скарпетта написала, что не может его забыть. Она была так близка к долгожданному освобождению, но как глупо получилось! Она лишила себя этого удовольствия. Как благородно с его стороны было желание освободить ее чудесное тело от души. Ее смерть была бы восхитительна. Теперь она поняла свою ошибку и хочет его увидеть.

Увидимся.

У Жан-Батиста достаточно сведений, чтобы уничтожить предприятие папочки.

Если это то, что ей нужно, почему бы и нет? Когда она придет, он найдет способ освободить ее, он осчастливит ее тем, чего она так жаждет. Восторг. Восторг!

Он рвет ее письмо на кусочки и съедает каждое слово, написанное ею, тщательно пережевывая, так, что начинают болеть челюсти.

Жан-Батист слезает с унитаза, даже не спустив воду. Натягивает штаны.

— Кто здесь?

Большие буквы КС (камера смертников) выведены черным на белом свитере Жан-Батиста. Это инициалы доктора. Еще один знак. Сейчас он принадлежит ей, но она его навсегда. Его одежда промокла от пота и воняет. Он постоянно потеет и пахнет, как грязное животное. Улыбка появляется на его безобразном лице при мысли о том, казненном несколько недель назад. Старик Пит, убивший полицейского в Атланте. Долгие годы Пит безнаказанно убивал проституток, оставляя их тела на парковках или прямо на дороге. Он нарушил закон только тогда, когда тринадцать раз ударил ножом полицейского.

Ходят слухи, что Пит умер ровно через две минуты и пятьдесят шесть секунд после того, как струя смертельной смеси, словно пуля, ворвалась ему под кожу. Три врача посменно приводят приговор в исполнение: врач-педиатр, хирург и женщина, несколько лет назад открывшая семейное дело в городе Лафкин. Это Жан-Батист узнал из писем своего адвоката и от тех заключенных, кому удалось вернуться из Хантсвилл живым. Эта женщина — самый суровый исполнитель приговора из всех троих. Она приходит со своей черной сумкой, делает свою работу и уходит, высокомерная, молчаливая, безразличная ко всему.

Жан-Батист часто представляет ее себе, невидимую в маленькой тайной комнатке, ждущую сигнала умертвить его связанное тело. Он не боится смерти своего тела, так как разум — это его душа, он бессмертен. Жан-Батист — электричество, жидкость. Он может отделить свой разум от тела. Он — частица Бога. Жан-Батист лежит на кровати и вздыхает, уставившись в потолок. Эта камера не может помешать его странствиям. Чаще всего он переносится в Париж, невидимкой пролетает по городу. Звуки приобретают новую окраску, до сих пор неуловимую для Жан-Батиста. Только недавно он побывал в Париже, как раз после легкого дождя: шорох шин по мокрому асфальту, гул машин вдалеке — все это напоминало какой-то утробный звук. На сиденьях припаркованных мотоциклов блестели, словно бриллианты, капельки дождя, Жан-Батиста окутала волна цветочного запаха, когда мимо прошла женщина с лилиями.

Какой он стал внимательный! Каждый раз, посещая самый красивый город на земле, Париж, он замечает очередное старое здание, заключенное в строительные леса, и рабочих, счищающих с него вековую пыль. Много лет понадобилось, чтобы отреставрировать серый облик Собора Парижской Богоматери. Жан-Батист определяет время по тому, как продвигается работа. Он никогда не остается в Париже дольше, чем на несколько дней, каждую ночь он отправляется на Лионский вокзал, потом на набережную Рапе, посмотреть на медицинский институт, где производили вскрытие нескольких его избранных. Он видит тела женщин, вспоминает их имена. Он ждет, когда проплывет гудя последний кораблик Бато-Муш, когда утихнет рябь на воде, ждет, чтобы догола раздеться на набережной Бурбон.

Всю свою жизнь, погружаясь в холодную Сену, он надеялся, что ее темные воды смоют с него проклятие нечеловека.

Оборотень.

Но его ночные купания не могли вылечить гипертрихоз, очень редкий врожденный дефект, из-за которого завитки детских волос покрыли все тело, делая его отвратительную внешность еще ужаснее. Жан-Батист погружается в реку. Он плывет мимо набережной Орлеан, мимо набережной Бетюн, к восточной части острова Сен-Луи. Здесь, на набережной Анжу, в четырехэтажном здании семнадцатого века, расположен hotel particulier[8], где в чрезмерной роскоши живут его знаменитые родители. Когда люстры мерцают серебряным светом — они дома, но обычно это невозможно угадать, потому что окна гостиной, где они принимают гостей или пьют коктейль перед сном, выходят во внутренний двор.

Во время таких путешествий Жан-Батист может заходить в любую комнату. Он делает что хочет. Прошлой ночью, когда он снова был на острове Сен-Луи, он видел мать, которая еще больше потолстела. На подбородке у нее прибавилось складок, и маленькие глазки-бусинки терялись на пухлом лице. Она завернулась в черный шелковый халат, на ногах у нее были тапочки из той же ткани, не переставая, она курила крепкие французские сигареты, разговаривая с его отцом. А месье Шандонне одновременно смотрел по телевизору новости, разговаривал по телефону и проглядывал бумаги.