— Ну конечно, как правда и то, что луна сделана из зеленого сыра!
Мартинес, сидя в кресле, наклоняется вперед.
— Господин прокурор, — обращается он к Робертсону, — постарайтесь обойтись без образных сравнений, о'кей? И хватит запугивать свидетельницу!
— Запугивать свидетельницу?! — восклицает Робертсон. — Запугивать… о каком запугивании здесь вообще может идти речь, Ваша честь, эта женщина не заслуживает ровным счетом никакого доверия!
— А это уже я буду решать.
— Совершенно верно. Решать будете Вы и суд. — Робертсон пытается держать себя в руках, что совсем непросто, потому что он искренне верит в то, что говорит. — Но позвольте напомнить, Ваша честь, что решение должно основываться на очевидных и веских уликах, на неопровержимых уликах, а не на россказнях свидетельницы, что тогда она солгала, а сейчас говорит правду. Нужно иметь существенные доказательства того, что ее нынешние показания и представляют собой истину. Как и быть убежденным в том, — продолжает он, поворачиваясь на секунду лицом к моим подзащитным, чтобы те видели полное презрение к ним, написанное у него на лице, — что если сегодняшние показания, принесенные ею под присягой, соответствуют истине, то ряд служащих суда, на котором вы председательствуете, совершили уголовно наказуемые деяния. Выходит, они лгут напропалую, тогда как Рите Гомес самое время занять место по правую руку от Пресвятой Девы Марии.
— Я отдаю себе отчет в своих обязанностях, — ледяным тоном отвечает ему Мартинес. — Но все равно благодарю за напоминание.
— Никоим образом не хочу выразить вам неуважение, господин судья, — отвечает Робертсон, решая немного покаяться, — но дело в том, что я не верю ей. За все годы авдокатской практики мне не приходилось встречать более непредсказуемого и противоречивого свидетеля.
Мартинес бросает на него взгляд из-под полуопущенных ресниц.
— Когда она выступала свидетельницей с вашей стороны, вы ей верили.
На его месте я привел бы тот же самый довод.
— Потому что ее показания не противоречили остальным фактам по данному делу, — парирует Робертсон. — А то, что мы слышим сегодня, лишено всяких оснований.
— Не могу с вами согласиться, — качает головой Мартинес.
— Позвольте пояснить свое мнение на конкретном примере, — умоляющим тоном произносит Робертсон.
— Это было бы кстати, — сухо отвечает Мартинес.
Робертсон поворачивается к Рите.
— Вы сказали, что, когда агенты сыскной полиции Гомес и Санчес вас обнаружили, вы все еще неважно себя чувствовали после изнасилования.
— Да, это так. Мне на самом деле было еще очень плохо.
— Еще вы сказали, что они отвезли вас в больницу и там вам оказали помощь.
— Да.
— А что это была за больница, госпожа Гомес? Не помните?
— Точно не могу сказать. У меня перед глазами был сплошной туман. Я не обратила внимания.
— Но это была больница с травматологическим отделением? Они доставили вас в травматологическое отделение?
— Точно, в травматологическое отделение.
— А сама больница находится в Санта-Фе.
Она кивает.
— Ехать за тридевять земель не было нужды.
— А кто за все платил, госпожа Гомес? Вы сами?
— Да вы что! У меня таких денег нет.
— Ну, тогда, может, ваша страховая компания?
— Я не застрахована. — Рита готова смеяться, она ведь живет в буквальном смысле слова на улице, поэтому мысль, что человек может позволить себе такую роскошь, как страховка, кажется ей просто смехотворной. — Я не могу позволить себе ни машины, ни приличной квартиры.
— Может, полицейские за вас заплатили? Я имею в виду агентов сыскной полиции, которые якобы вас туда и доставили?
— Наверное, они. Я об этом не думала.
Робертсон поворачивается к судейскому месту. И я внезапно понимаю, к чему он клонит, и начинаю клясть себя на чем свет стоит за то, что не прислушивался толком к тому, что он говорит.
— Ваша честь, в Санта-Фе и его окрестностях есть три больницы с травматологическими отделениями. Мы побывали во всех трех и проверили всех больных, поступивших в день, когда, как утверждает госпожа Гомес, ее туда доставили. В период с того дня, когда, по ее словам, она была изнасилована, и до того дня, когда она добровольно сделала свое заявление, ни в одной из этих больниц не значатся сведения о женщине по имени Рита Гомес — ни в травматологии, ни в каком-либо другом больничном отделении.
Пройдя через зал, он подходит к своему столу, берет с него большой конверт и передает Мартинесу.
— Могу я попросить экземпляр и для себя тоже? — раздраженно спрашиваю я, бросая искоса взгляд на Мэри-Лу. Я чертовски зол на самого себя, я просмотрел этот оборот.
Он передает мне точно такой же конверт, я протягиваю его Мэри-Лу, которая на скорую руну просматривает его содержимое и молча отдает мне. Мы оба словно лишились дара речи.
Мартинес более внимательно изучает содержимое конверта.
— Похоже, все оформлено в надлежащем виде, — наконец говорит он.
— Совершенно верно, Ваша честь, — отвечает Робертсон. — Мои подчиненные лично проверили и перепроверили все эти данные. Нам самим нужно было в этом удостовериться. Ни в один из тех дней, о которых я говорю, ее и в помине не было ни в одной из больниц Санта-Фе.
Бросив суровый взгляд на Риту, он снова поворачивается к судейскому месту.
— Все просто, как дважды два, Ваша честь, она солгала, сказав, что была в больнице.
— Да, похоже, — отвечает Мартинес.
— У нее это в крови, Ваша честь! Она не может не лгать. А если она солгала в этом случае, кто может поручиться за то, что она не солгала и в чем-то другом? Кто может поручиться за то, что сегодняшние показания в суде и ее так называемое заявление, сделанные под присягой, на которых эти показания и основаны, не являются ложью от начала и до конца, на которую она решилась из-за отчаяния?
— Нет, это правда!
Мартинес ударяет молотком по столу.
— Госпожа Гомес, прошу, держите себя в руках!
— У меня свой взгляд на то, как развивались события, Ваша честь, — говорит Робертсон. — Он в большей степени согласуется с теми фактами, которые выяснились по ходу суда, и с замешанными в этом деле людьми.
Повернувшись, он пристально смотрит на наш стол, на четырех подсудимых в комбинезонах, выдаваемых в камерах смертников.
— Сидящие перед нами мужчины — настоящее отребье, самые отъявленные подонки, которые поразили наше общество, словно раковая опухоль. Они совершили преступления, за которые их можно упрятать за решетку до конца их дней. Состоялся справедливый суд, который вынес им приговор. Им было воздано по заслугам.
— Так что насчет этой чертовой истории с больницей? — шепотом спрашивает Одинокий Волк, наклоняясь поближе ко мне. — Это что, серьезно?
— Не знаю. Попробую выяснить.
Чем скорее я это сделаю, тем лучше, потому что в противном случае в нашей аргументации засияет большая прореха.
— Однако они не могли с этим смириться, — продолжает Робертсон. — Так или иначе им нужно было заставить ее изменить показания. — Он поворачивается к скамье присяжных. — Все мы знаем, какие жуткие истории ходят про таких вот типов. Знаем мы и о том, что своими ядовитыми щупальцами они уже опутали всю страну. Знаем, что их собратья по оружию из других филиалов той же организации уже стоят наготове, ожидая момента, когда смогут прийти им на помощь.
Парадокс в том, что он прав. Не по данному делу и не в данный момент. В целом он прав.
— Кто-то наверняка добрался до нее, один из «скорпионов», «ангелов ада», еще кто-нибудь. Каким-то образом они обнаружили ее, несмотря на то что она изо всех сил пыталась выпутаться из этой неприглядной истории, чтобы начать новую жизнь. И до того ее напугали, что она выдумала историю, которую выложила сегодня перед нами в этом зале. И не только…
— Протест! — Я вскакиваю на ноги. — Ваша честь, все это похоже на перекрестный допрос свидетельницы, а не на формальную заключительную речь.
— Согласен, — отвечает Мартинес. — Протест принимается.
— Я хотел бы ответить, Ваша честь, — продолжаю я.
— На что именно?
— На то, что кто-то, мол, добрался до Риты Гомес. Сначала это был я сам. Я нашел ее… впрочем, нет, одна из моих коллег, госпожа Белл, нашла ее, а я присутствовал в тот момент, когда она делала свое заявление. Затем, когда она уже собиралась явиться в суд, кто-то на самом деле добрался до нее. По ее словам, это был один из сотрудников полиции, которые на первых порах заставили ее изменить показания.
— Бред!
Все поворачиваются в ту сторону, откуда раздался крик. Вскочив с места, Моузби стоит красный как рак.
— Это ложь, Ваша честь!
Мартинес со всей силой ударяет молотком по столу.
