Судя по снимку, Агустину Карденасу было лет тридцать пять, хотя из его биографии Фалькон узнал, что ему сорок шесть. Но к этому субботнему утру он дошел лет до пятидесяти с лишним: отметка, которой он никогда раньше не достигал.
— Вы не очень хорошо выглядите, Агустин, — заметил Фалькон. — Сегодня утром вам бы не мешало еще чуть-чуть уютненько поспать.
— Я не из числа «жаворонков», — ответил тот.
— Вы давно знаете Сезара Бенито?
— Около восьми лет.
— Как вы с ним познакомились?
— Я выполнял кое-какую работу для его жены, а потом он захотел увидеться со мной сам.
— Тоже для работы?
— Я убрал у него мешки под глазами и сделал подтяжку шеи и щек.
— И он был доволен?
— Настолько доволен, что завел себе любовницу.
— В тот момент ваша клиника входила в группу «Горизонт»?
— Нет, это Сезар Бенито решил, что «Горизонту» следует купить мой бизнес.
— Что принесло вам много денег, — вставил Фалькон. — Они дали вам долю акций в «Горизонте»?
Карденас кивнул.
— Вы стали частью их группы, а значит, у вас был капитал, — произнес Фалькон.
— Я расширил бизнес, число моих клиник увеличилось до девяти — в Барселоне, Мадриде, Севилье, Нерхе. И еще одна скоро должна открыться в Валенсии.
— Как жаль, что вы выстроили такой успешный бизнес, но не увидите плодов своего труда, — сказал Фалькон. — Вы ведь защищаете Сезара Бенито не только потому, что он принес вам богатство, которым вы все равно никогда не сможете насладиться?
Карденас глубоко вздохнул и посмотрел в стол, о чем-то задумавшись.
— Нет, — сам себе ответил Фалькон. — Видимо, тут было что-то еще, верно? Все дело в клятве Гиппократа, которую вы давали. Сезар должен был иметь возможность надавить на вас, чтобы заставить вас не только отравить Хассани во время его последней трапезы, но и применить ваш опыт хирурга для того, чтобы отсечь ему кисти рук, сжечь ему лицо и оскальпировать его. Вы ведь сделали все это для Сезара не потому, что благодаря ему вы стали богаты?
Карденас снова промолчал. Его словно что-то разъедало изнутри. Перед Фальконом сидел человек, который в эту ночь много думал и мало спал.
— Что вы можете мне предложить? — спросил Карденас спустя несколько долгих минут.
— Вы о сделке со следствием? — уточнил Фалькон. — Ничего.
Карденас кивнул, покачиваясь в кресле. Фалькон знал, что рвется из Карденаса наружу: обида.
— Я могу сдать вам только Сезара Бенито, — проговорил Карденас. — Он — единственный, с кем я контактировал.
— Мы будем этому очень рады, — ответил Фалькон. — Что вы можете мне рассказать?
— Одной из причин, по которым я в момент знакомства с Сезаром был не так богат, как мог бы, стало то, что я почти десять лет был патологически азартным игроком, — признался Карденас.
— Сезар Бенито знал об этом, когда он организовывал покупку «Горизонтом» вашей клиники пластической хирургии?
— Нет, но вскоре он это выяснил, — ответил Карденас. — Именно благодаря ему мне удалось поставить это увлечение под контроль.
— А как оно снова вышло из-под контроля?
— В марте я отправился с Сезаром в деловую поездку на Коста-дель-Соль. Он повел меня в казино.
— Он повел?
Карденас кивнул, невозмутимо глядя на Фалькона.
— И я снова сорвался. Но на этот раз было даже еще хуже. Я был гораздо более обеспеченным человеком, чем раньше. По сравнению с прошлыми временами мои средства казались неисчерпаемыми. К началу мая я задолжал больше миллиона евро и вынужден был продавать свои вещи, чтобы выплачивать проценты по некоторым займам.
— А как об этом узнал Сезар?
— Я рассказал ему, — ответил Карденас. — Перед этим ко мне приходили от одного из моих кредиторов. Меня завели в ванную квартиры, которую я снимаю, и стали пытать мокрым полотенцем. Знаете, когда тебе кажется, что вот-вот утонешь. Они сказали, что вернутся через четыре дня. Я так испугался, что в конце концов пошел к Сезару и попросил о помощи. Мы встретились в его барселонской квартире. Он был поражен моим рассказом, но сказал, что понимает меня. Через три дня полного ужаса я наконец испытал облегчение. И тут он сказал, каким образом он может избавить меня от этой проблемы.
— Вы религиозный человек, сеньор Карденас?
— Да, наши семьи вместе ходят в церковь.
— Как бы вы описали ваши отношения с Сезаром Бенито?
— Он стал моим очень близким другом. Вот почему я тогда обратился к нему.
— Когда Бенито сказал, что вы должны совершить убийство и жестокое расчленение, вы, конечно, спросили у него обо всех подробностях заговора?
— Я спросил, но не в тот раз, — проговорил Карденас. — Когда я осознал, о чем он меня просит, я придумал стратегию самозащиты. В следующий раз мы встретились у меня, в квартире, которую я снимаю в Мадриде, и я тайком записал весь наш разговор.
— И где сейчас эта запись?
— По-прежнему в квартире, — сказал Карденас и написал адрес и телефон. — Я прикрепил ее клейкой лентой к задней стенке одного из ящиков кухонного шкафа.
Когда Лукрецио Аренас жил на своей вилле в Марбелье, он любил вставать рано, до появления слуг, а по субботам они приходили в девять утра или позже. Аренас надел плавки, залез в громадный белый купальный халат и сунул ноги в сандалии. По пути из дома он прихватил большое толстое белое полотенце и очки для плавания. Он терпеть не мог, когда в глаза ему попадала хлорка, и всегда любил видеть четко и ясно, даже под водой. Он спустился по отлогому склону сада, в глубину теплого утра, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться великолепным видом на зеленые холмы и средиземноморскую синеву, которая в это время дня, до того как поднялась жаркая дымка, была настолько яркой, что даже его непроницаемое сердце слегка защемило.
Бассейн был оборудован у подножия садового склона и окружен плотными зарослями олеандров, бугенвиллеи и жасмина. Его жена настояла, чтобы бассейн разместили именно там, потому что Лукрецио хотел, чтобы это было чудовище двадцатиметровой длины. Пришлось вырвать динамитом из склона триста тонн скальной породы, чтобы он мог проплывать свою ежедневную километровую дистанцию за пятьдесят заплывов, вместо того чтобы нудно разворачиваться всякий раз, как он начинал набирать скорость. Он дошел до бассейна, кинул полотенце на шезлонг и уронил халат сверху. Потом вылез из сандалий и направился к краю бассейна. Приладил очки к лицу, поместил глаза в резиновые гнезда.
Он поднял руки и сквозь розоватые затемненные линзы очков увидел что-то похожее на открытку, лежащую в конце трамплина. Он уронил руки, ощутив два чудовищных удара в спину, словно его били кузнечным молотом, но только этот молот проникал вглубь. Третий удар пришелся по шее и сразил его, как тяжелый мясницкий топор. Ноги больше не держали его, и он неуклюже рухнул в воду. Плотные заросли за его спиной снова сомкнулись. Было слышно, как рядом заводят небольшой мотороллер. Сияющий день продолжался. В морозно-голубой воде бассейна появилось красное облако, окружившее тело. В синее утро вырвался катер, за ним неслась белая пенная волна.
«Холидей-инн» на мадридской площади Карлос-Триана-Бертран не принадлежал к числу любимых отелей Сезара Бенито, но у него имелись свои преимущества: он располагался вблизи делового центра, где Бенито накануне вечером выступил с речью перед руководством ведущих строительных компаний Испании. Кроме того, отель был недалеко от стадиона Бернабо, и, даже когда «Реал-Мадрид» не играл, Сезару нравилось находиться рядом с бьющимся сердцем испанского футбола. В эту субботу отель обладал для него еще одним достоинством: отсюда было всего двадцать минут до аэропорта, а он должен был успеть на лиссабонский рейс, самолет вылетал в одиннадцать утра. Он заказал завтрак в номер, потому что ненавидел созерцать ранним утром лица других людей, если они не были его родственниками. Мальчик вкатил тележку и ушел; Бенито пролистывал субботнюю «АВС» и жевал круассан, когда снова раздался стук в дверь. Это было сразу же после ухода мальчика, и Бенито подумал, что тот по какой-то причине вернулся. Он не стал смотреть в глазок. Впрочем, если бы он посмотрел, он бы никого не увидел.
Он открыл дверь; коридор был пуст. Его голова только еще выдвигалась вперед, как вдруг в него с мгновенной и смертоносной силой врезалось чье-то ребро ладони, с громким треском сминая его адамово яблоко и трахею. Он опрокинулся назад, в номер, рассыпая крошки круассана по халату. Его пятки прорывали борозды в ковре, пока он пытался втянуть воздух в легкие. Дверь закрылась. Через минуту движение его ног замедлилось; потом они перестали действовать. Из его сжавшегося горла донесся хриплый шорох, и его руки полностью утратили хватку. Он не ощутил, как чьи-то пальцы щупают ему пульс на шее, как ему на грудь кладут карточку