— Неужели какие-то надписи могут удивить тебя после всех ужасов фашизма?
— Но, Филипп, те, кто написал эти мерзости, издеваются и над еврейскими могилами, не говоря уже о синагогах.
— Даже теперь?! — произнес он скептически. Анна взглянула на него.
— Ты что, не знаешь, что творится сейчас в Европе?
— Ты имеешь в виду хулиганов-тинэйджеров? Знаю, конечно.
— Нет. Я имею в виду нечто посерьезнее, чем просто хулиганство подростков. Я говорю о новой, самой большой волне неонацизма с 1930 года.
— Это несколько тысяч дураков, одетых в фашистскую форму.
— Нет, это миллионы, которые думают, будто Адольф Гитлер был не таким уж плохим парнем. Включая и политиков, стремящихся попасть в парламент и мелькающих на телеэкранах.
— Ты серьезно?
— Конечно. Почти в любой европейской стране есть ультраправая партия, и она пользуется уважением среди населения. Каждый день в эти партии записываются все новые и новые члены.
— Но что заставляет людей становиться фашистами?
— Думаю, вакуум. Коммунизм как система умер и оставил после себя политический вакуум. Он и притягивает всевозможных экстремистов. Распад советской империи — самое большое политическое событие со времен распада Австро-Венгерской империи в начале века, что явилось причиной мировой войны.
— Но европейское сообщество не допустит новую бойню.
— Европейское сообщество стремится что-то сделать, но перспективы не очень обнадеживающие. Я занималась в прошлом этой проблемой как журналист. Жизненный уровень продолжает падать, безработица растет. Если все эти проблемы не разрешатся скоро, то приход неофашизма к власти превратится из угрозы в реальность.
Филипп поднес бокал с бренди к губам, а затем предложил его Анне.
— Ультраправые появились и здесь, в бывшем Советском Союзе, — продолжала Анна. — Наибольшую оппозицию Борису Ельцину составили не коммунисты, а именно фашисты. Ельцин был предупрежден о возможном контрреволюционном перевороте фашистского толка, но никто не воспринял это серьезно. Старая гвардия всеми правдами и неправдами хочет вернуться к власти, и у них хватит сил для этого. Только на этот раз на знаменах будут не серп и молот, а свастика.
— Да, фашистский тоталитаризм мало чем отличается от марксистского.
— Это все то же зло, только другие демагогические приемы.
Филипп встал и подошел к окну. Снег по-прежнему бил в окно.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я — журналист. А европейская история — это моя первая любовь.
— О'кей. Но все-таки это относится в большей степени к Восточной Германии, Анна. Дети, выросшие в Восточной Германии, не имели представления о современной демократии, поэтому сейчас они должны успокоиться.
— Но дело не ограничивается только Восточной Германией. Гельмут Коль обещал провести реформы, но налоги растут, а заработная плата понижается, и нет никаких надежд на быстрое выздоровление экономики. Как-то мне пришлось слушать некоего Михаила Сверчика. Он один из лидеров группы неонацистов, именующих себя «Национальной обороной». Приличный на вид парень в костюме. А заявил он следующее: «Немцы всегда ненавидели хаос и неопределенность, они нуждаются в сильном порядке. И во время кризисов немцы всегда примыкали к правым». Этому парню удалось привлечь на свою сторону немало голосов на выборах.
С этими словами Анна встала и тоже подошла к окну. Рига стала вся белой. Снег мягко ложился на крыши и опустевшие улицы.
— Ты веришь, что история может повториться? — спросил Филипп, беря руку Анны.
— История все время повторяется.
— Пожалуй. Но то, что в первый раз было трагедией, затем оборачивается фарсом. Немцы сейчас кажутся намного цивилизованнее. Может, потому, что стали богаче. Они не могут просто так отбросить пятьдесят лет благосостояния и вновь двинуться на Польшу.
— Конечно же нет. Но посмотри внимательнее на югославскую катастрофу. Все напоминает 1940 год, и достаточно какого-нибудь неожиданного поворота событий и…
— Мисс Келли, а ты обладаешь очень ясным умом.
— Я не вчера родилась, мистер Уэстуорд. А ты действительно специалист по инвестициям? И что же ты делаешь целый день у себя в Вашингтоне? Смотришь на экран компьютера и подбираешь нужные цифры?
— Это моя жизнь.
— Не обманывай меня. Филипп. Потому что если ты сделаешь это, то разобьешь мое сердце.
Он внимательно посмотрел на нее потемневшими глазами, прижался к ней, и Анну как будто током ударило от вспыхнувшего желания.
— Я и не собираюсь обманывать тебя, — прошептал Филипп, подталкивая Анну к постели. — Но сейчас мы займемся другим.
ОЗЕРО ГАРДА, ИТАЛИЯИз-за плохой погоды они приземлились в Милане на час позже. Пассажиры спокойно сидели на своих местах, пока «Боинг-757» совершал необходимые маневры на земле. Снаружи оказалось невероятно холодно. Италия напомнила Анне неприветливый Нортамберленд.
В аэропорту они взяли напрокат машину — огромная «ланча» показалась Анне экстравагантной — и вырулили на дорогу к швейцарской границе. Дорога была не из приятных — мимо проносились фабрики да силуэты мрачных, дымных городов.
Но когда они добрались до Сало, Анна вспомнила, какое замечательное озеро Гарда. В долине было теплее, туман поднялся выше, и перед их взорами открылась серебристо-голубая водная гладь на фоне высоких гор.
Они все ближе и ближе подъезжали к озеру. Голые ветви деревьев казались прекрасными и печальными. Анна и Филипп решили остановиться в отеле «Маджестик» в пригороде Сало. Он сохранил прекрасный стиль модерн конца прошлого века, столь типичный для подобных заведений Италии и Швейцарии. Они вошли через великолепные железные ворота. Повсюду их встречали экзотические деревья. Особенно хороши были пальмы, которые прекрасно прижились в этом климате, около озера, где почти никогда не было ветра.
Другой берег казался каким-то заколдованным королевством. Там находилась ферма. Они решили остановиться здесь, а на ферму каждый раз добираться по озеру.
Анна взглянула на часы.
— В Колорадо сейчас утро. Я позвоню в госпиталь. Подойдя к телефону, она набрала номер. Через короткое время ее соединили с Синкхом.
— Доктор Рам Синкх, это Анна Келли. Как моя мать?
— Она быстро поправляется. Сейчас уже вполне свободно может двигать руками и ногами. Мы верим, что в ближайшем будущем она сможет восстановить свои двигательные функции.
— Прекрасно! А ее сознание, память? Она понимает, где находится? Понимает, что с ней произошло?
— Ваша мать слишком долгое время находилась без сознания, поэтому нельзя от нее требовать так много сразу. Мы стремимся добиваться результатов постепенно.
— Конечно, конечно.
— Мы консультировались с невропатологом, и он сказал, что могут возникнуть сложности с восстановлением моторных функций мозга, но мозг и то, что касается структуры личности, не нарушено.
— Я очень благодарна за все, что вы сделали для моей матери, доктор Рам Синкх. Передайте маме уверения в моей любви.
— С удовольствием.
— На следующей неделе я вернусь в Вейл. — Повесив трубку, Анна повернулась к Филиппу: — Ты слышал?
— Да.
— Это прекрасно.
— Просто чудо, — улыбаясь, согласился он.
Им пришлось пробираться сквозь заросли засохшей ежевики.
— Береги лицо, — предупредил Филипп.
— Думаю, мы уже почти добрались до цели.
Им посоветовал идти этой дорогой один из каменщиков, занимавшихся реставрацией старого дома. От фермы мало что осталось. Дом почти разрушился, рамы облупились, стекла давно выбиты, а черепица почти вся осыпалась. Подвал, где скрывался когда-то Джозеф, был завален и туда невозможно было пройти.
Комнаты Кандиды уже не существовало. Старую кухню перестроили, и камина больше не было. Даже двор, где когда-то зарезали поросенка, аккуратно разровняли бульдозером и заложили фундамент для оранжереи.
Но хлев, место свиданий Дэвида Годболда и Кандиды, стоял на прежнем месте. Правда, сейчас его превратили в дровяной склад. Если здесь еще и бродили призраки прошлого, то перед Анной они почему-то постеснялись появляться.
Старая ферма «Ореховое дерево» почти не существовала — вот-вот она должна была превратиться в домик для уик-эндов какого-то богатого миланского бизнесмена и его семьи.
Никто из строителей не слышал об Охотничьей башне. Только старый каменщик закивал головой, понимая, о чем идет речь.
— Да, она еще там стоит, — подтвердил старик. — Идите по этой тропинке и прямо на нее выйдете. Сначала увидите крышу, если она, конечно, еще не обвалилась.
И вот сейчас старая крыша действительно показалась за деревьями. За сорок лет деревья стали намного выше, а тропинка успела почти полностью зарасти.
