— Может быть, есть кто-нибудь посильнее ниндзя? — спросил Джонни Деуссио.
Сэлли уже погладывал на него с некоторым сомнением.
— Сильнее ниндзя не бывает, — сказал японец.
— Может, тебе это приснилось, как я и говорил, — сказал Сэлли.
— Заткнись. Мне не приснилось, что моя голова в проклятом унитазе. — И, обернувшись к японцу, он еще раз спросил, уверен ли тот, что никого сильнее ниндзя нет.
— В современном мире никого, — ответил мускулистый японец. — В мире боевых искусств один вид борьбы порождает другой, поэтому в наши дни их много. Однако как утверждают, и я с этим согласен, все они вышли из одного источника, называемого солнечным источником боевых искусств. Чем дальше отстоит вид борьбы от этого источника, тем он слабее. Чем ближе, тем сильнее. Мы стоим почти рядом с источником. Мы — ниндзя.
— А как насчет самого источника?
— Некоторые утверждают, что видели его. Но я этому не верю.
— Кого?
— Великого Мастера. Мастера Синанджу.
— Желтый, азиат?
— Да.
— Я видел запястье этого человека. Оно было белым.
— Тогда абсолютно исключено. Никто, кроме выходцев из этого корейского городка, никогда не владел боевым искусством Синанджу. — Японец улыбнулся. — Не говоря уже о белых. Да и вообще все это легенда.
— Я же говорил, что тебе это только приснилось, — сказал Сэлли и тут же получил от брата оплеуху. Он так и не понял, за что.
— Черта с два мне это приснилось, — сказал Деуссио, набирая номер телефона своего друга на побережье. Иносказательно — так как никогда нельзя быть уверенным в том, что тебя не подслушивают, — он сообщил мистеру Джордану о том, что в расчетах по последним операциям обнаружилась ошибка.
— Что неблагополучно? — спросил Джеймс Филдинг, говоря по телефону из своего офиса в Денвере. Он взглянул на свой настольный электронный календарь с двумя табло. Цифры на внутреннем табло показывали три месяца и восемнадцать дней. Он перестал смотреть, что показывает внешнее табло, когда две недели и пять дней назад у него начались болезненные приступы, во время которых он стал терять сознание.
— У меня нет времени на то, чтобы что-то шло неблагополучно, — сказал Филдинг в телефонную трубку.
В кабинете на всю мощность работал кондиционер, тем не менее он был весь мокрый от пота.
— На опытных участках все в порядке? Наверное, кто-нибудь сумел проникнуть туда. Я чувствую это.
— Не думаю, что дело заключается в этом, — донесся голос Уильяма Джордана, вице-президента компании Фелдмана, О'Коннора и Джордана. — Общее впечатление таково, что у вас по-прежнему чрезвычайно выгодные исходные позиции.
— Я сам знаю, что это такое. А вы пока еще даже не чешетесь. Все ли в порядке на опытном участке в Моджаве? Он самый важный.
— Да. Насколько я информирован, — ответил мистер Джордан.
— А как обстоит дело с участками в Бангоре и Мэйне? Там тоже все в порядке?
— Бангор в наилучшем виде.
— А участок в Сиерре? Там случаются наводнения в горах, вы помните об этом?
— И Сиерра в порядке.
— А как Пикуа и Огайо?
— И в штате Огайо все нормально.
— Так что же тогда может быть неблагополучно? — требовательно спросил Филдинг.
— Я не могу говорить об этом по телефону, мистер Филдинг. Это деликатный вопрос.
— Ну, тогда приезжайте и расскажите мне все.
— А вы не могли бы прибыть сюда, сэр? Я сейчас по горло завален работой.
— Вы заинтересованы в том, чтобы сохранить за собой этот контракт или нет? — спросил Филдинг.
— Я смог бы выкроить время для поездки к вам сегодня после полудня.
— Уверен, что вы сможете выкроить время, — сказал Филдинг. — Если, конечно, хотите получить миллионы.
Он повесил трубку и почувствовал себя несравнимо лучше. Он уже поставил этих Фелдмана, О'Коннора и Джордана на место. Куда ему и было нужно, то есть под свой каблук. Если он платит за их особые услуги сумасшедшие деньги, пусть и они расплачиваются с ним той же монетой — такой же сумасшедшей расторопностью в исполнении всех его поручений. Он умело положил перед самым их носом кусочек вожделенной наживки. Но так, чтобы они не могли дотянуться до него своими трясущимися от жадности щупальцами. Это заставляет их бросаться, сломя голову, всюду, куда ему надо. Они носом чувствуют запах несметного богатства и, чтобы завладеть им, уже пошли на то, чтобы совершать убийства.
Филдинг повернулся в кресле к огромному окну, в котором во всю его ширину открывалась настоящая картина — панорама Скалистых гор. В последнее время они превратились в авансцену, на которой разыгрывали свои игры самые безрассудные и отчаянные люди. Скалистые горы убивали людей с незапамятных времен, еще с тех пор, как индейские племена переправились в Америку через Берингов пролив. Горы превращали людей в льдинки, какими становились зимой бабочки. Летом горы давали этим льдинкам оттаивать и вонять на солнце. Белые люди взбирались в горы, строили здесь маленькие хижины, высовывали свои закутанные в меха лица, чтобы немного подышать холодным горным воздухом и насладиться красотами природы. Насладиться красотой природы? Да природа — это убийца!
Филдинг смотрел на панораму Скалистых гор и вспоминал свою первую встречу с Фелдманом, О'Коннором и Джорданом примерно восемь месяцев назад. В том декабре все было, как и положено на Рождество. Конъюнктура на рынке продовольствия переживала кратковременный спад. В ту осень на американских равнинах было посеяно и ушло под снег меньше озимых культур, чем когда-либо в прошлом, начиная с тридцатых годов.
Фелдман, О'Коннор и Джордан по очереди поприветствовали его и поблагодарили за посещение. На зеленых пальмах в их офисе горели красные, зеленые и голубые лампочки. Большой керамический Санта-Клаус, который дарил всем желающим шотландские виски, наливая их откуда-то из своего паха, стоял, прислоненный к книжному шкафу. Фелдман смущенно объяснил, что все это осталось от рождественского вечера у них в офисе. У него был загорелый вид с аккуратно причесанными седыми волосами, на пальце желтело кольцо с таким большим брильянтом, что посланный им солнечный зайчик был бы виден, наверное, на территории половины штатов. Напротив, О'Коннор был бледным, с длинными костистыми руками, которые он обычно складывал вместе. На нем был синий в полоску галстук, завязанный таким тугим узлом, будто он хотел в порядке наказания задушить себя. Наконец, здесь был Джордан, с ровными белыми зубами, черными волосами, застывшими такими ровными волнами, будто они были вылеплены в дешевой пластмассовой форме. Его глаза были как черные маслины. На нем был темный в полоску костюм со слишком широкими плечами и слишком широкими лацканами и, сверх того, с серебряной пряжкой на спине.
Филдинг вошел к ним в комнату, как неброско одетый лорд к своим расфранченным слугам.
— Принять вас здесь — это большая честь для нас, сэр, — сказал Фелдман, — и могу добавить, удовольствие.
— Истинное удовольствие, — добавил О'Коннор.
— И глубокое удовольствие, — закончил Джордан.
— А мне, джентльмены, ничто не доставляет удовольствия, — сказал Филдинг, пока Фелдман брал у него пальто, а О'Коннор — его портфель. — Я в трауре по одному прекрасному человеку. Возможно, вы о нем ничего не слышали. Исторические книги не донесут его имени до следующих поколений. Его дела не восславят в песнях. Но среди обыкновенных людей это был поистине настоящий человек.
— Я слушаю вас с печалью в душе, — сказал Фелдман.
— Хорошо умереть молодым, — подхватил О'Коннор.
— Какое горе! — закончил Джордан.
— Его звали Оливер. Он был моим слугой, — сказал Филдинг.
— Хороший слуга стоит дороже, чем дрянной ученый, — сказал Фелдман.
Это мнение поддержал и О'Коннор.
— На этой бренной земле хороший слуга ближе всех к Христу, — сказал Джордан.
Фелдман должен был согласиться с ним. О'Коннор заметил, что для него, как верующего, было бы величайшей честью быть названым слугой Господа.
— Я уверен, что его имя останется в людской памяти. Уверен в том, что люди будут произносить имя «Оливер» с уважением, почтением и с радостью. Да, да, именно с радостью. Для этого я и прибыл к вам.
— Мы можем переложить его на музыку, — сказал Фелдман и начал напевать нечто в негритянском стиле, а затем даже и выдал такие слова к этой мелодии: — Кто-нибудь здесь видит моего старого друга Оливера?
Филдинг потряс головой.
— Нет, — сказал он.
— Вам не удалось сосредоточить внимание на главном — на глубокой привязанности к ушедшему, — сказал Джордан Фелдману.
— Совершенно не удалось, — подхватил О'Коннор.
— У меня есть более подходящая мысль, — прервал их Филдинг.
— Мне она нравится, — немедленно откликнулся Фелдман.
— Я создаю фонд. В качестве учредительного взноса я делаю вклад в размере всего своего состояния — в размере пятидесяти миллионов долларов.
