Однако он постоянно занят. Он то бегает, то на работе. А после работы всегда отправляется куда-то. на мотоцикле.
Не хочу ему навязываться, но если я этого не сделаю, то буду продолжать думать о Тессе Шарп, пытаясь угадать, знала ли она, что происходит, когда чьи-то большие руки сомкнулись на ее шее, как долго продолжала биться в панике и почувствовала ли тот момент, когда в ее комнату вошла Смерть.
Внезапно появляется Кейден: майка насквозь промокла от пота, в ушах — наушники, взгляд отрешенный.
— Приветик, — говорю я.
Он ставит ногу на ступеньку и лишь тогда замечает меня.
— О, привет, Джоан, — произносит он, отдуваясь и выдернув из ушей наушники. Сегодня он в шортах, и у него совершенно умопомрачительные ноги — стройные, загорелые, покрытые мягкими светлыми волосами. Никогда еще он не выглядел так привлекательно. Капельки пота скатываются вниз по его лбу и затылку.
— Как вы сегодня? — все еще отдувается он.
— Вроде ничего, — отвечаю я, делая жест в сторону стакана.
— А как Эмили?
— В порядке, спасибо. Еще спит. — Я закатываю глаза, как делают все мамаши, желая показать, что провели очередную бессонную ночь. — Какие у вас на сегодня планы?
— Надо принять душ, а в девять начинается работа. А у вас?
— У меня сегодня смена во второй половине дня, — отвечаю я, пожимая плечами. — Это все.
Мне кажется, я достаточно прозрачно намекнула ему, что хочу, чтобы он попросил меня провести это утро с ним, но он, видимо, не уловил намек. В этот момент на ступеньки запрыгивает моя Таллула и устремляет на него свой взгляд. Мы оба смеемся, он щекочет Таллуле шею, а она обнюхивает его руку. Значит, с кошками он тоже ладит. Ну просто сплошное совершенство.
— Я видел объявление о пропавшем коте, похожем на нее, на одной из соседних улиц, — говорит он, разглядывая ее ошейник без имени.
— Правда?
— Да. Даже белое пятно вот тут на шее, — добавляет он, гладя кошку.
— Ах да. Я видела это объявление, — придумываю я на ходу. — Это не она. Это моя Таллула.
— Того кота, кажется, звали Педро. Ну ладно, мне. пора. Увидимся. — И он взбегает по ступенькам к двери. Я жду, чтобы он обернулся и посмотрел на меня еще раз, как те мужчины в кино, которые не могут сказать о своей любви и выражают ее лишь взглядом, но тщетно.
И тут я снова со всей отчетливостью вижу мертвое лицо Тессы Шарп.
Кажется, Эмили завозилась. Одним глотком проглатываю то, что осталось в стакане, прихватываю тарелку с крошками и бегу к ней.
Я и она. Я меняю ей подгузник и прижимаю ее к себе посреди ночи. Только мы вдвоем. И так будет всегда, думаю я. Но в следующее мгновение в моей голове уже грохочет гром и сверкают молнии, и мне хочется, правда всего лишь на секунду, чтобы на месте Тессы Шарп была я.
А еще через мгновение я чувствую себя ужасно, словно внутри у меня все прогнило. Как могло мне захотеться умереть, пусть даже на секунду? После всего того, что сделал Скантс, чтобы защитить меня! Да просто потому, что это будет означать, что все это — погони, укрытия, постоянная ложь — наконец закончится, и я смогу снова стать собой: Алисой-которая-умерла. Вместо того чтобы быть Джоан-которой-никогда-не-было. Не хочу быть такой, какой они хотят меня видеть. Я никому ничего не должна. Даже Скантсу.
Позвонила на работу и сказала, что сегодня приду поздно, потому что иду на похороны. Это правда: я действительно иду на похороны какой-то Джун Басби, хотя понятия не имею, кто она такая. Я услышала про них, когда на прошлой неделе ходила на похороны Леонарда Финча. Интересно, а сегодня тоже будут давать волованы [6] с грибами? Так было вкусно!
Только не подумайте, что я хожу туда поесть. Просто мне нравится находиться в кругу семьи, пусть даже и не своей собственной. И там почти никогда не спрашивают, кто я. Люди обычно так поглощены изучением коляски Эмили, стараясь разглядеть ее, что не спрашивают, подруга ли я или дальняя родственница. Я могу быть соседкой, коллегой по работе, кем-то, с кем покойница случайно познакомилась в парке, кормя уток, или кто выгуливал собаку покойного незадолго до смерти. Какая им разница!
Но сегодня я пошла без Эмили, мне хотелось побыть одной. Вся в черном, я медленно бреду сквозь туман к большим кладбищенским воротам. Подойдя ближе, вижу гроб, установленный на катафалке: темно-коричневый с бронзовыми ручками. На крышке — цветочная композиция с карточкой-некрологом. За катафалком следует большой черный лимузин. У дверей похоронного дома они останавливаются.
Из лимузина выходят члены семьи усопшей. Люди собираются вокруг мужчины в черном костюме с рыжей бородой и светлыми волосами. Рукопожатия, объятия, дружеские похлопывания по плечу: «Надо это пережить, дружище».
Мне протягивают брошюрку «Празднование жизни [7] Джун Миранды Басби».
Открываю первую страницу — вступительная музыкальная тема Yesterday Once More [8]. Перелистываю на последнюю — заключительная тема «Не плачь по мне, Аргентина». На похоронах Леонарда Финча заключительной мелодией была «Оклахома», что все почему-то сочли очень забавным.
Все начинается с вступления, произнесенного распорядительницей, некой мисс Глорией Эндрюс. Потом гимн (ну очень длинный), а за ним — прощальное слово от родственников, зачитанное сыном умершей Филиппом. Еще один гимн, и гроб, наконец, уезжает за занавеску.
— Вы ведь зайдете в паб на кружечку? — спрашивает Филипп мужчину, стоящего рядом со мной и разглядывающего цветочные композиции.
— Конечно, — отвечает мужчина.
— Конечно, — эхом повторяю я, и Филипп поворачивается ко мне и церемонно улыбается. Ему совершенно не интересно, кто я такая — важно, что его мать чтут и помнят.
Я начала ходить на чужие похороны только после того, как не смогла присутствовать на похоронах отца — тогда я все еще лежала в больнице и с трудом могла двигаться. Только однажды мне удалось посетить его могилу на кладбище в Скарборо, а потом Скантс строго-настрого запретил мне туда возвращаться. «Никогда не оглядывайся назад — это очень опасно. Ты должна идти только вперед», — сказал он. И куда, собственно? Куда, скажите мне, я должна идти?
Я честно пыталась все забыть и снова начать встречаться с людьми, как настойчиво советует Скантс. Но сейчас все выглядит совсем не так, как когда я была ребенком. Тогда было достаточно сказать «Привет, давай поиграем в покемонов», и дело было сделано. Взрослые же полны всяческих страхов и подозрений. Однако с детьми мне до сих пор удается заговорить безо всякого напряжения — будь то на причале, на пляже или у игровых автоматов, мимо которых я прохожу по утрам и вечерам. У нас с ними одни и те же интересы, одни и те же цели — в основном, сиюминутное счастье. Они просто не думают о завтрашнем дне. Я же не отваживаюсь думать о нем.
Скантс находит это странным. «Не играй больше с чужими детьми, — говорит он. — Ты ведь не дружишь с ними, ты их приманиваешь. Лучше вступи в клуб, пойди на кружок или найди себе хобби. Ты должна общаться с людьми своего возраста».
Но взрослые ненадежны и коварны. Они совершают ужасные поступки.
Помимо еды и просмотра мультиков я могу только наряжать кошек или прохаживаться вдоль игровых автоматов в надежде поиграть в кегли с Мэтью. Я не ныряю с аквалангом по выходным, не играю в лакросс по средам и не делаю ничего подобного в другие дни недели. Я недостаточно общительна, чтобы «вступить в клуб по интересам». Кто вообще может это сделать? В каком это Мире люди идут куда-то и, боже упаси, знакомятся с кем-то и рассказывают им о себе?
Я не из тех, кто легко сходится с людьми, я из тех, кто запирается в своем доме.
Кроме тех случаев, когда мне надо идти на работу. Или купить пончики.
— Привет, Шарлотта! — раздается веселое приветствие уличного торговца, когда я иду мимо него на работу.
