Клеман расстроенно покачал головой. В первые часы, последовавшие за звонком неизвестного информатора, сообщившего об убийстве в «Сент-Экзюпери», воцарилась чрезвычайная неразбериха. Прежде всего — туман. Это была настоящая туманная буря, какой Клеман никогда прежде не видел, — ничего подобного не могли вспомнить даже старожилы. Еще более странным было то, что, по свидетельствам многих горожан, живших поблизости от лицея, туман мощным потоком двигался в его сторону, словно собирался проникнуть внутрь здания. Ту же самую аномалию наблюдали в окрестностях парка и — что казалось совсем странным — возле дома Одиль Ле Гаррек, через подвал которого Бертеги спустился в подземные катакомбы… Кроме того, были обрушены линии электропередач, в одном доме произошел взрыв газа и вспыхнул пожар, видимость на дорогах практически отсутствовала, спасательные службы задерживались… Потом пришлось разбираться с Клеанс Рошфор, потом выслушивать абсолютно неправдоподобный, чтобы не сказать бредовый, рассказ Бертеги, которого нашли истекающим кровью недалеко от входа в подземный туннель, так же как и Одри Мийе, находившуюся сейчас между жизнью и смертью… Комиссар говорил о похищении своей жены и своей дочери, о Талькотьере, о Пьере Андреми, о тумане, который… ворвался — именно так! — в подземные коридоры, почти сразу после того, как комиссар застрелил напавшего на него с ножом подростка (ныне опознанного как Сезар Мандель, в чьем компьютере во время обыска были найдены необычные, как минимум, сведения). По словам комиссара, Андреми пробежал мимо него, но это вызывало некоторые сомнения: разглядеть в таком тумане лицо человека без лица было невозможно. «Ты не понимаешь, — говорил он Клеману. — Да, конечно, там было ничего не видно, абсолютно НИЧЕГО — я не видел даже своих рук. Но я его ПОЧУВСТВОВАЛ, когда он мимо меня пробежал! Я ощутил его присутствие. И он бежал, как будто сам дьявол за ним гнался!» (На это Клеман чуть было не сказал, что дьяволу уж точно нет нужды гоняться за Пьером Андреми, в которого он вселился еще много лет назад.)
И вот пришлось распутывать весь этот гигантский клубок, откуда они до сих пор вытягивали отдельные нити. Помимо подростка, убитого комиссаром Бертеги, в подземных коридорах был найден еще один труп: на сей раз девочки, вид которой свидетельствовал о том, что перед смертью ей пришлось пережить нечто немыслимое. Ее убийцей, судя по всему, был тот самый подросток, который затем напал на Бертеги. Клеман узнал ее: это была сестра юного самоубийцы, который покончил с собой полтора месяца назад. Дочь Камерленов, которых он лично допрашивал много лет назад в ходе «дела Талько»… Итак, трое подростков: сын художницы, покончившей с собой, монстр-убийца и его жертва, зверски убитая девочка… Все они учились в одном классе — и учительницей литературы у них была Одри Мийе…
В этих многосложных обстоятельствах (хотя Клеман не питал никаких иллюзий, полагая, что большинство нынешних загадок никогда не будут разгаданы и вместе со старыми станут частью той легенды Лавилль-Сен-Жур, которую рассказывают на ночь, когда хотят напугать кого-то или самих себя) поиски Ле Гаррека были отнюдь не приоритетной задачей, и через некоторое время, не получив никаких результатов, от них отказались. Итак, оставались: Клеанс Рошфор; надежда на то, что Одри Мийе выйдет из комы и хоть немного прояснит ситуацию; и, наконец, странное ощущение, что, как бывает ночью в полнолуние, город охвачен безумием в эти ночи сплошного тумана…
— За всем этим стоит целая сеть, — говорил Бертеги. — Тайная организация, которая скрывала и поддерживала Андреми все эти годы. В которой Ле Гаррек тоже завязан по самое некуда. Нужно его найти. Черт возьми, Клеман! Только представь себе — тип без лица и известный писатель! Нашли друг друга, мать их!
— Я понимаю, что это сеть, — проговорил Клеман. — Мы их найдем, вот увидите…
Но он и сам в это не верил. Он помнил «дело Талько», в ходе которого удалось вычислить некоторые звенья цепи — тогда, как и сейчас, все вертелось вокруг убийств и исчезновений, — и что им это дало? Всего лишь несколько наиболее заметных фигур… Может быть, даже всего одну — своего рода живой символ всей организации, которым была Мадлен Талько… Почему? — в который уже раз спросил себя Клеман и вновь не нашел ответа. Может быть, те, кого они задержали, боялись говорить? Впрочем, они и без того недолго протянули — даже в тюрьме. Или же… иногда ему казалось, что туман сам улаживает свои дела, что он держит на расстоянии всех непосвященных. Да, туман Лавилль-Сен-Жур: виновник, заступник и судья…
— Если бы я был Гарри Поттер, я бы ее вылечил… я бы нашел волшебное средство…
— Конечно, Давид, но в жизни все не так просто…
— Она умрет?
Ее сын… Давид говорил с Жосом. Почему их голоса доносятся до нее словно с другого конца длинного коридора или как через дверь?.. О ком они говорят? Кого Давид хочет вылечить?
Одри приоткрыла глаза — со странным ощущением, что возвращается в свое тело после долгих скитаний по каким-то бесконечно разветвляющимся светлым коридорам, — и тут же снова закрыла: луч слишком яркого света буквально вонзился в ее мозг, хотя она все еще продолжала пребывать в мягком умиротворяющем полузабытьи. Несколько мгновений она пыталась возобновить контроль над собственным телом, испытать какие-то физические ощущения, но огромная давящая усталость делала ее нечувствительной к любым проявлениям реальности. Она ощущала только вялость во всем теле и какой-то легкий дискомфорт в руке и в спине, выше поясницы. Почему она чувствует себя такой усталой, такой приятно опустошенной?.. Ее чем-то опоили? Но чем? Как?
Она снова осторожно приоткрыла глаза, пропуская сквозь ресницы немного света, чтобы к нему привыкнуть. Она увидела белые простыни и какой-то черный ящик, прикрепленный к стене… Телевизор… в больничной палате? Но как она здесь оказалась? Что с ней такое?
Одри шире открыла глаза. Занавески на окнах были задернуты, но она догадалась, что за ними светит яркое весеннее солнце, — какое же сегодня число? — и слегка повернула голову. Жос сидел в кресле и читал газету. Странно, он выглядел гораздо более старым, чем когда они виделись в последний раз. Рядом с ним сидел Давид, двигая взад и вперед ногами: кресло было слишком высоко для него… но и он тоже казался сильно подросшим! Что-то было не так. Мысли и образы мешались у нее в голове. Внезапно она вспомнила боль, отчаянный, животный страх за сына и…
— Мама!
Давид спрыгнул с кресла и бросился к ней.
— Мама, ты очнулась!
— Давид, осторожнее с мамой!
Ребенок застыл на месте, услышав повелительный голос отца. Несколько секунд в палате стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом приборов, тонкими шлангами соединенных с телом Одри. Она смотрела на враждебное лицо бывшего мужа, видела его явную неприязнь, обращенную к сыну… и внезапно резкая вспышка памяти буквально вытолкнула ее в реальность: Лавилль-Сен-Жур… Николя Ле Гаррек… похищение ее сына… лицей «Сент-Экзюпери»… презрительная гримаса Клеанс Рошфор… резкая боль в спине… провал в кошмар. Она была ошеломлена захлестнувшей ее волной эмоций, ужасом ситуации и своей неспособностью к нормальному восприятию: она даже не могла еще ясно видеть, не могла как следует все обдумать…
Давид приблизился к ней, и Одри ощутила неодолимое желание стиснуть его в объятиях и зарыдать от счастья и облегчения. По ее телу пробежала радостная дрожь: несмотря на присутствие Жоса, внушавшее ей ужас, она была безумно счастлива от встречи с сыном.
— Мам, с тобой все в порядке? Ты очнулась? Я так испугался, ты не представляешь!..
Он осторожно поцеловал ее в щеку. Одри хотела пошевелиться, но тут внезапно осознала, что от сгиба руки тянется какая-то трубочка, ощутила слабое электрическое покалывание и какое-то напряжение в пояснице, — хотя мир вокруг по-прежнему был зыбким, а дневной свет — ослепляющим.
— Давид, ты не мог бы позвать медсестру?
Одри вздрогнула — она чуть не закричала сыну, чтобы тот ни в коем случае не оставался наедине с отцом, но слова замерли у нее в горле. Мысли у нее все еще путались, но она понимала, что сейчас не подвергается никакому риску: Жос ничего не сделает после того, как отправил Давида за медсестрой, чтобы мальчик сообщил, что его мать пришла в себя. Вероятно, она пробыла без сознания довольно долго — и Жос, судя по всему, постоянно находился в палате, чтобы быть рядом, когда она очнется.
Давид обернулся к отцу, немного удивленный таким «взрослым» поручением и заметно разочарованный, что приходится уходить от матери.
— Тебе нужно разыскать Жаклин, — настойчиво продолжал Жос, — это такая высокая белокурая дама, которая приходила делать маме укол десять минут назад…
