Баума так и подмывало сказать: "Дайте-ка конверт сюда", но он удержался. Почему бы Котову не подержать ещё конверт в своих руках? Все равно наступит момент, когда ему придется передать его, сопроводив какой-нибудь банальной фразой вроде "Вот вам доказательства". А пока тот молча шагал с мрачным видом по Эджвер Род и крепко сжимал конверт в левой руке. Баум, который терпеть не мог ходить пешком, шел рядом, чуть задыхаясь и соблюдая этикет.
"Надо было чемоданчик прихватить, — думал он — Сунули бы туда конверт — самое безопасное дело. И передать из рук в руки было бы проще." Потом мысли его перешли на другое: где и когда вскрыть конверт и познакомиться с его содержимым? Может быть, зайти в кондитерскую, в паб? В этом городе ни баров, ни кафе, куда обычно заходят парижане… И там, за столиком в углу распечатать конверт и предстать лицом к лицу с историей. Такой план полностью противоречит требованиям безопасности. Но с другой стороны, следует ли ждать ещё несколько часов до возвращения в Париж, на явочную квартиру?
Двигаясь по людной Эджвер Род, мимо убогих магазинчиков, в толпе угрюмых людей, спешащих невесть куда и невесть зачем, Баум испытывал страх и неуверенность — нет, так не годится!
— Едем в аэропорт!
Котов кивнул в знак согласия и переложил конверт из левой руки в правую.
Пикапа не было видно, должно быть, слежку продолжает кто-то другой. Британцы относятся к делу серьезно…
Только оказавшись, наконец, на улице Лурмель в Париже, Баум произнес:
— Давайте глянем, что там у вас, — и терпеливо подождал, пока из конверта на свет божий явились две сильно увеличенные фотографии, которые Котов молча протянул ему.
Пока Баум внимательно изучал снимки, Котов не отрывал от него глаз, пытаясь отгадать, оправдал ли он ожидания, но по лицу Баума ничего нельзя было прочесть.
Пауза затягивалась.
— Ну что? — голос Котова прозвучал хрипло, будто у него пересохло горло.
Баум оторвался от созерцания снимков. Лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым, будто ничего значительного не происходило. Он похлопал ладонью по колену и произнес:
— Это может оказаться важным. Посмотрим.
— "Может"! Да у вас никогда не было более очевидных доказательств.
— Пусть решат эксперты.
— Вы хотите сказать, что сомневаетесь в подлинности снимков? Да как вы можете? Посмотрите — они абсолютно четкие. Вы узнали этого человека?
— Возможно. Как я уже сказал, посмотрим, насколько это интересно. А вы пока расскажите подробно, как вам удалось вывезти фотографии.
— Очень просто. Чемоданы в нашей стране делают неважные, подкладка легко отдирается, клей, наверно, не соответствует мировым стандартам. Я спрятал фото за подкладкой и снова её приклеил. На одном снимке с обратной стороны видны следы клея. В Лондоне спрятать фото не составляло труда. А потом я переправил их почтой, как уже объяснял. Никаких проблем.
— Как зовут вашего приятеля-фотографа?
— Игорь Григорьевич, он симпатизирует Западу. Его брат стал жертвой сталинских репрессий.
— Встретимся завтра, — заключил беседу Баум.
"Фотографии подлинные, увеличены с оригинала 35 миллиметров" — так установила экспертиза. Краткий отчет из фотолаборатории лежал на столе Баума рядом со снимками. Он взял их и долго рассматривал с унылым видом. Оба сделаны под одним и тем же углом в одной и той же комнате. Скрытая камера установлена в ногах двуспальной кровати. На кровати трое обнаженных мужчин. На обоих снимках ясно различимо лицо одного из участников: орлиный нос, высокий лоб, глубоко посаженные глаза. На одном снимке он улыбается прямо в камеру, будто зная, что его фотографируют, и показывая ровные белые зубы. На второй фотографии тот же человек в профиль. Двое других мальчики, лет по восемнадцать. У одного волосы длинные, темные, другой блондин. Оба бледные, тощие, угловатые, какие-то бесплотные. Занимаются любовью втроем — это бесспорно. Альфред Баум, не любитель грязных штучек, разглядывал снимки с чувством неловкости — так он и не привык ко всяким сексуальным эксцессам, с которыми по роду работы сталкивался постоянно.
— Похоже, Антуан Лашом собственной персоной, — сказал Жорж Вавр, когда Баум с виноватым видом положил фотографии ему на стол, — А ты что думаешь?
Баум только кивнул.
— Как насчет подлинности?
— Экспертиза подтвердила. Эксперта вы знаете — не вижу причины сомневаться в нем.
— Merde! Дерьмо! Хоть бы этот идиот догадался свет выключить!
— Теперь и при сорокасвечовой лампочке научились делать отличные снимки.
— Merde! — повторил Вавр.
— Кое что до меня не доходит, — признался Баум, — Конечно, лучше бы Лашом не выставлялся таким дураком. Но что-то, сдается мне, тут не в порядке.
— Вся эта история с почтовой пересылкой в Лондоне?
— Нет, это, конечно, не лучший способ хранения документов, но от советских и не такого можно ожидать. Меня смущает размер фотографий. Если бы мне предстояло с риском для жизни вывезти снимки, я бы захватил с собой отпечатки раза в четыре поменьше: на них все то же самое, а прятать куда легче.
Вавр снова уставился на снимки. На книжной полке сбоку от кровати видны книги, шрифт на корешках вполне различим: кириллица. Настольная лампа — абажур с бахромой, смягчает свет. Главный источник света — за кадром и направлен прямо на кровать.
— Свечей сто, — задумчиво предположил Вавр.
Обстановка в комнате убогая. На стуле какая-то одежда, ботинки на полу. Такая дешевая комнатенка может находится где угодно.
— Какой же вывод следует из того, что отпечатки великоваты?
— Только один: вся эта история — провокация.
— И Котов к нам заслан специально?
Баум кивнул.
— С целью дезинформации?
Снова кивок.
— Стало быть, русские предполагают Лашома сдать?
— Видно, пользы от него нет.
— Но зачем же его подставлять? Русские всегда со своими агентами нянчатся, как курица с яйцом. Выдача одного обескуражит остальных.
— Может быть, они решили, что Лашом служит и вашим, и нашим.
— А это соответствует действительности?
— Мы бы знали. ДГСЕ сообщила бы своему министру и до нас бы непременно дошло.
— А другие гипотезы есть?
— Возможно, это ловушка.
Вавр посмотрел на Баума и улыбнулся:
— Еще одна из твоих хитроумных идей?
— Да я не хитрее русских. Как раз идея самая простая: если действительно в нашем правительстве есть их агент, и если ему грозит опасность, и если эта опасность возрастает из-за того, что нам становится известно о существовании такого агента (хотя пока не известно, кто он), то самая естественная вещь — пожертвовать другим, менее полезным агентом, чтобы отвлечь нас от серьезных и энергичных действий.
Баум порылся в карманах в поисках сигарет. Вид у него был несколько смущенный, как если бы сделанное им предположение представляло собой полный бред, не стоящий обсуждения.
— Целых два русских шпиона в правительстве? — Вавр скептически усмехнулся.
— Ну, где один, там и двое. Такое случалось. У англичан целых четверо шпионов действовало на самом высоком уровне, так что двое — это ещё куда ни шло.
— Но этот малый, Котов — его-то к нам заслали или нет?
— Мне кажется, он сам сбежал. Своих ненавидит от всей души. Неприятный тип, странный — но настоящий перебежчик.
Молодой человек, стоявший, прислонясь к дереву, заметил с тревогой, что уже не чувствует пальцев на левой ноге. Он знал по опыту, что когда чувствительность вернется, то боль будет ужасной и не поможет даже средство, которое предложит жена, какой-то патентованный порошок, растворяемый в теплой воде. Правая нога пока в порядке, но это тоже ненадолго. Для восстановления кровообращения надо бы потопать ногами и помахать руками, но как раз это и нельзя: шумная топающая фигура под деревьями на авеню Виктор Гюго в полночь непременно привлечет к себе внимание, а Баум выразился яснее некуда: сорвешь задание — прощайся с карьерой в контрразведке. Опять наденешь мундир и куда-нибудь в пригород, на борьбу с нелегалами и дешевыми проститутками. Помня о словах шефа, молодой человек только переступал осторожно с ноги на ногу и сжимал и разжимал кулаки. Зря он не послушался жену и не взял перчатки, все дурацкие амбиции: он же контрразведчик, какие ещё перчатки? В контрразведке, дескать, служат настоящие мужики, не станут же они при шести градусах мороза напяливать перчатки и топать ногами.
Фасад дома № 148 тих. Бледный свет от уличного фонаря слегка отражается в дверных стеклах. Два окна третьего этажа освещены — это, должно быть, в его квартире. Большая, наверно, квартира — расположена по всему фасаду здания и часть окон выходит в переулок. Ну что ж, какой бы тогда был смысл взваливать на себя эдакие заботы — а у министра забот полно, если не можешь получить за это кое-какие блага?
