— Кажется, я знаю, что делаю.
— Ведь если вы просрочите ипотечные платежи, то у вас отнимут дом, правильно? Вот и у нас так.
— Понимаю.
— Все, что от вас требуется, — это отдать мне деньги, и я буду счастлив удалиться восвояси.
— Какие деньги?
— Какие? Она еще спрашивает! Вы режете меня без ножа, Карен, вы хоть это понимаете? Разве Морроу не сказала вам, что мы берем шесть с пяти? Половину вы платите сейчас, остальное — в конце недели.
— По-моему, здесь какая-то ошибка. Мне дали семь дней. Таков был уговор.
— Речь идет о необычайно крупной сумме. Если бы мы не знали, что ваш муж ворочает такими деньгами, мы бы и разговаривать с вами не стали. И теперь моим инвесторам кое-что нужно — доказательство порядочности, только и всего.
— Ну, это уж слишком. Никто не говорил мне ни о каком доказательстве порядочности.
— Слишком? Карен, я пытаюсь все уладить добром, и не важно, берете вы пять долларов или пять «лимонов», капитал… впрочем, пес с ним, с капиталом: главное — интерес, проценты. Это навар, Карен, это сок, часть вас… и чего-то вашего, что теперь принадлежит мне.
Серафим сделал шаг в ее сторону, и она отшатнулась, испугавшись, что он хочет к ней притронуться, но он прошел мимо и взял со столика бронзовую ремингтоновскую статуэтку.
— Тяжелее, чем кажется. Сколько, по-вашему, стоит такая штуковина? Пятьдесят, семьдесят пять, сто тысяч долларов? А знаете, я мог бы конфисковать ее в качестве дополнительного залога. Мой младшенький, Рональд, просто балдеет от Дикого Запада.
Это была статуэтка ковбоя в классической позе — верхом на необъезженной лошади; он размахивал миниатюрной широкополой шляпой, откинув другую руку назад. Одна из любимых вещиц Тома.
— Из-под какого бы камня вы не выползли, мистер Серафим, боюсь, ваше путешествие было напрасным. Денег у меня нет.
— Не это я ожидал от вас услышать, Карен. Вот смотрю я на ваш прекрасный дом, похожий, блядь, на дворец… ведь одно то, что висит тут на стенах, раз, наверное, в десять-двадцать больше, чем… Я пришел сюда сегодня не для того, чтобы оскорбляли мои умственные способности. Я, блядь, пришел забрать то, что вы мне должны!
— Вы все получите в воскресенье.
— По воскресеньям, сударыня, я хожу в церковь, я провожу весь день дома, с женой и детьми. По воскресеньям — все дела побоку.
— Самое раннее — в субботу. Быстрее мне не управиться.
Он не ответил. Казалось, его больше занимала статуэтка, которую он рассматривал на свет, взвешивал на ладони, играл ею, заставляя маленького ковбоя скакать по воздуху, как ребенок играет с бумажным самолетиком, воображая, что он настоящий.
— Поставьте, пожалуйста, на место.
— Жду до завтра, принцесса. В вашем распоряжении двадцать четыре часа. Вы ведь знаете парковку за кафе «Деннис» на Глен-Коув-роуд? Ждите меня там где-нибудь около трех. Если вы не явитесь, я буду считать, что вас больше устроит, если я обращусь с этим делом к вашему мужу.
— Можете не волноваться, я приду.
— Тогда по рукам? — Он улыбнулся ей и, выворачивая запястье, как официант, поскакал статуэткой к столику. — Вы случайно не видели «Одинокого голубя»?[19] Его очередной раз крутили на прошлой неделе. Как вам нравится этот персонаж, как его… Роберт Дювалл, что ли…
Отвлеченная на мгновение приглушенным шумом голосов на газоне, Карен услышала глухой «тюк» бронзы о паркет и только потом, словно в замедленной съемке, увидела, что статуэтка выпала из рук Серафима. Слишком поздно для ее «О нет!».
— …нет, не Дювалл — другой, Томми Ли Джонс.
Слабо вскрикнув, Карен опустилась на колени. Глаза ее наполнились слезами, когда она поняла, что статуэтка, слава богу, не разбилась. Только что-то в ней было не так. К горлу подступила тошнота: рука со шляпой у ковбоя выгнулась назад под немыслимым углом.
— Как я объясню это Тому? — запричитала Карен.
Серафим развел руками.
— Несчастный случай, — сказал он, присев рядом с ней на корточки. — Да ладно вам! Бог свидетель, она просто выскользнула у меня из рук. Мне очень жаль. И не такое бывает, Карен. Дайте-ка взглянуть. — Он взял у нее статуэтку и, скривившись от усилия, более-менее выправил руку ковбоя. — Прошу! Никто и не узнает, что наш капитан сделал маленький «бряк». Видите: цел и невредим.
Он водрузил статуэтку на постамент и подал Карен руку, желая помочь ей подняться. Она хотела проигнорировать его жест: не хватало еще, чтобы этот наглый холуй к ней прикасался, — пока не заметила, что на среднем пальце протянутой руки отсутствует верхняя фаланга, и постеснялась ее не принять. Теплый обрубок вдавился ей в ладонь.
— А теперь уходите, прошу вас. Пожалуйста.
Она вглядывалась в его крупное, отнюдь не враждебное лицо и видела лишь отраженную в стеклах очков неподвижность комнаты: голубой персидский ковер, окна, утопленные в белые арки, повторяющиеся по всей длине галереи… но тут в них мелькнула тень, и Карен поняла, что взгляд Серафима устремился куда-то за ее плечо.
— Буду рад сделать это для вас, миссис Уэлфорд, — проговорил он с улыбкой, предназначавшейся отнюдь не ей. — А не представите ли вы меня остальным членам вашей чудесной семьи?
Карен обернулась, все еще придерживая рукой отвороты халата, и увидела Хейзл, стоящую в бикини в проеме арки, выходящей на террасу. Девушка держала за руку Неда и спрашивала ее, не возражает ли она, если они с мальчиком пойдут в детскую посмотреть телевизор.
— Это Нед и…
— Приветствую вас, молодой человек, — сказал Серафим. — Как поживаете?
Нед смущенно поежился и застенчиво уткнулся головой в золотистое бедро Хейзл.
Сборщик податей засмеялся.
— Что, кошка откусила тебе язык, Док?
2
Пока Джо расплачивался за номер, Карен ждала на парковке «A&S»[20] на бульваре Квинс через дорогу от мотеля — этакого борделя под названием «Ковер-самолет», которым они раньше пользовались в экстренных случаях, когда для Карен было небезопасно приезжать к нему домой.
Не спуская глаз с бюро регистрации, Карен поминутно поглядывала в зеркальце заднего вида — убедиться, что за ней не следят. Она позвонила Джо сразу же после ухода Виктора Серафима, но по телефону ничего не сказала. У них был условный сигнал, основанный на предпосылке, что звонящий ошибся номером, — она могла только обозначить, что ей надо срочно его увидеть и что времени у них в обрез.
Карен прислушивалась к биению сердца, отмерявшего драгоценные секунды. Услышала, что оно забилось чаще, когда Джо вышел из здания бюро и, бросив мимолетный взгляд в ее сторону, свернул на тропинку, ведущую к апартаментам, зарезервированным для краткосрочных визитов. Ей было противно бывать в подобных местах, включаться в их безжалостный «клиентооборот», приумножая эту неизбывную вонь, количество этих мелких вороватых измен. Но сейчас, быть может, потому что она боялась, а может, потому что знала, что это будет их последняя встреча перед тем, как они соединятся навеки, ей было все равно. Она испытывала какое-то неистовое возбуждение оттого, что находилась здесь.
Увидев, как Джо скрылся в одном из коттеджей, Карен выждала пару минут, потом вывела свой темно-синий фургон на дорогу и, пролетев мимо куполов и минаретов бурлескного фасада «Ковра-самолета», въехала во двор мотеля.
Она поставила машину в положенном месте напротив номера 1002, не позаботившись воспользоваться преимуществом дощатого забора, возведенного понятливым руководством для защиты автомобилей и их номерных знаков от любопытных. Джо был в черной «кегельбанке» пятидесятых годов — футболке с длинными рукавами и его именем на спине, вышитым большими фиолетовыми буквами. Карен отыскала ее в «комке» и подарила ему на их первое Рождество в Нью-Йорке. Приятный штрих, если учесть, что эта «кегельбанка» никогда ему не нравилась. Значит, он хотел доставить ей удовольствие.
Дверь открывается раньше, чем Карен подносит руку к звонку.
Она видит, как взгляд Джо устремляется мимо нее — проверить, чисто ли на горизонте; потом она не успевает его перехватить в нестерпимом желании оказаться в объятиях возлюбленного. У нее вырывается легкий стон, даже всхлип, словно родной уют его объятий — это еще не настоящее убежище. Потом он целует ее, накрывая ее губы своими, и она испытывает блаженное чувство освобождения от всего того, что стальным обручем сжимало ей горло, — чувство столь сильное, что она никак не может унять дрожь.
— Что с тобой?
— Да ничего, просто перепугалась. Обними меня.
Ей хочется смеяться — до чего же хорошо просто быть с ним!
— Что случилось?
— Ну не на пороге же!
— Все будет нормально. Не надо волноваться.
— У нас не так много времени. Я должна вернуться к шести.
