Прозвучало это как бы не в тему, но я быстро направил эту реплику в общее русло:
– Вы помните его по имени?
– Отчего бы не помнить? Я же ее, видите ли, любил. Но вот однажды вечером один-единственный звонок, и бац – я теперь с другим парнем! Твои услуги больше не требуются, просьба нас больше не беспокоить.
– Тогда зачем было снова выходить с ней на контакт?
– Она не уставала повторять, что мы друзья на все времена. Эдакая душевная щедрость. На словах, понятно. Как только ты перестаешь быть Кэтрин полезен, тебя уже и звать никак. С глаз долой, из сердца вон. Но я все-таки несколько раз ей звонил. Письмо посылал и еще, помнится, две открытки. А еще…
Он умолк, поблекнув лицом от невеселых воспоминаний.
– Еще я послал ей большущий букет ирисов, – вздохнул Томас. – Они у нее самые любимые. Это я от нее узнал, еще когда мы просто дружили, но еще не сблизились. Вроде как сигнал: мол, все еще можно возвратить, если ты только захочешь. Но ответа не было. Тогда я махнул рукой.
– А когда вы, говорите, уехали с Манхэттена?
– Восемь лет назад.
– Но вы там иногда бываете?
– Ну а как же! У меня там в свое время даже был агент, но мы с ним порвали после того, как я узнал, что те горшки и вазы, над росписью которых я часами корпел, люди используют под цветы. Теперь на Манхэттене бываю только от случая к случаю на каких-нибудь выставках, встречах с друзьями, ну и… словом, временами. А моя истинная жизнь теперь здесь.
– Ну а вчера вечером вы там были?
– Вчера вечером, – он округлым жестом обвел помещение, – я развешивал и расставлял вот это. Если нужны свидетели, найдите кого-нибудь из тех, кто проходил мимо. Место здесь людное, так что зеваки наверняка были, только не берусь сказать, кто именно.
– Свидетели мне не нужны. Я не из полиции.
Кларк чутко накренил голову:
– Вот как? Тогда какое вы имеете право меня допрашивать?
– Никакого. Извините, если показался настырным.
– А что вообще произошло? Кэтрин бросила Марка? Она теперь с вами?
– Нет. Они женаты, у них двое детей.
– Хм. Тогда я, по крайней мере, могу утешиться, что уступил более сильной команде.
– Если от этого легче. Вы что-нибудь хотите ей передать?
– Вы серьезно?
– Ну а что? Если хотите, я передам.
– А ведь и вправду, – вслух рассудил он, оглядывая бумаги на столе. – Передайте ей, чтоб катилась ко всем херам.
Прошли сутки, прежде чем Гользену выпала возможность поговорить с Райнхартом. Движения этого человека были абсолютно непредсказуемы: застать его с гарантией нельзя было даже в его клубе на Орчарде, на гнусных обветшалых задворках Нижнего Истсайда, к югу от Виллидж и востоку от всего более-менее приличного, куда ночью в обмен на свои услуги могли присунуть головы Гользен и ему подобные.
Он незаметно проскользнул в дверь, приоткрытую, как часто бывает по утрам, в напрасной попытке выветрить из помещения стоялый, с подвальной привонью дух, сочащийся из щелей идущего трещинами фундамента. Пустое в этот час помещение было пещеристо-мглистым. От широкой центральной части с крашенными в черное стенами ответвлялись низкие угрюмые коридорчики и стойла, где часа в два-три ночи можно было застать наиболее одиозных заправил трущоб за наркотой и «перетиранием вопросов».
Гользен прошел мимо распложенной вдоль правой стены стойки и так попал в укромный кабинет, находившийся позади. Там за офисным столом восседал Райнхарт. Больше в кабинете никого и ничего не было – ни шкафов с документацией, ни компьютера, ни фотографий на стенах. Не было даже второго стула. Только реликтового вида телефон из семидесятых, расположенный строго посередине стола. Райнхарт был, как всегда, в пальто, как будто только что прибыл или сию минуту куда-то собирается уйти. Взгляд его был уставлен на Гользена, как будто он уже поджидал этого человека.
Дожидаться, когда гость откроет рот, хозяин кабинета не стал. Такая лохота, быть может, допустима с кем-то другим, но никак не с ним. Во всем городе, по сведениям Гользена (а уши у него были длинные и многочисленные), больше так никто себя не вел. Ты имеешь дело или с Райнхартом, или ни с кем.
– Ты с ним перетирал? – спросил он сразу же, как увидел вошедшего.
– Пытался.
– Что с этим мудилой стряслось?
Гользен взвесил ответ. Идеалисты, рвущиеся к разным идеалам, сами редко бывают идеальны. Лично Гользен считал Меджа непредсказуемым, самовлюбленным и вообще козлом. Более того, козлом, с которым постоянно держишь ухо востро. Это свое мнение он озвучивал уже неоднократно. Райнхарт же, судя по всему, усматривал в этом парне нечто иное и все никак не спускал его со счета.
– Его выпестовал Одиночка Клайв, – как довод высказал Гользен.
Его собеседник хмыкнул, одновременно раздраженно и снисходительно. Было понятно, что́ он при этом имеет в виду, хотя бы частично. Райнхарт взял на себя труд постичь мир, населенный теми, с кем ему нынче приходится иметь дела. Он знал, на что намекает Гользен: в частности, на то, что по прибытии в город Медж попал под крыло ветеранов старой гвардии – тех, кого некогда именовали Собранными, пока этот ярлык не стали лепить всем подряд. Поначалу Медж относился к стае друзей, что начали вводить в обиход элементы субординации и упорядоченности. Все равно что иезуиты, у которых в ходу была фраза: «Дайте нам мальчика, и мы возвратим вам мужчину». То же и Собранные, уж сколько их там осталось… Хотя нынче им больше подошло бы зваться Разбросанными. Когда-то они, понятно, сделали большое дело, потому и были в авторитете целых полвека, а то и больше. Но еще до появления Райнхарта этот авторитет уже понемногу угасал. А потом дело пошло еще быстрей, ну да и скатертью им дорога! Они к Гользену тоже никогда не прислушивались.
– Ну так действуй, – кивнул Райнхарт. Под хилым светом единственной лампочки короткий ежик волос делал его макушку квадратной. – И приставь к нему своих корешей. Чтоб пристали к нему намертво, не хуже клея. При первом же неверном шаге командуешь им «фас». Жестко.
– Добро.
Райнхарт улыбнулся. Вот оно, складное движение мышц, способность, заставляющая тех, кто знал эту акулу хорошо, напрягаться еще сильней.
– Да ты не волнуйся, для меня ты всегда под номером один. Просто я предпочитаю, чтобы этот парняга пускал струю из палатки наружу, а не наоборот. Усвоил?
Гользен пожал плечами. Разговор о Медже становился ему в тягость.
– Ну да, – согласился он.
– Вот и хорошо. Потому что мы постепенно близимся к цели, друг мой, – сказал Райнхарт.
– Правда? – уже с живостью поднял глаза его собеседник.
– Перемена уже близится.
У Гользена перехватило дыхание:
– И… как скоро?
Райнхарт смежил веки, словно прислушиваясь к чему-то за порогом слышимости обычных людей или же просто к темной работе своего ума.
– Не знаю. Но скоро. Может, уже на той неделе. – Он открыл глаза. – Передай избранным. Чтоб были наготове.
– А что сказать?
– Оставляю это за тобой. Просто обозначь день. Четкой даты пока еще нет, но… все равно дай привязку.
– Будет сделано, – зацвел улыбкой Гользен.
– Мне нужна от тебя свежая кровь. Я за всем этим наверняка лишусь части своих лучших воров. Нам нужна смена, которую мы взрастим, – и нужна она до того, как я открою двери Совершенства и пущу нас по дороге в наш дивный новый мир.
– Я уже в пути.
– Разве? А по мне, так ты все еще топчешься здесь.
Гользен, внутренне поджавшись, быстрым шагом вышел из бара на улицу. У него уже были мысли, какими словами обратиться к друзьям и как обратить в свою веру бесцельных скитальцев – людей, способных научиться тому, что делают для Райнхарта он и другие, пока избранные находятся на задании, которое вот уже годы готовит (а еще продвигает и предрекает) им он, Гользен. Эту задачу для Райнхарта он выполнял не без охоты. Даже, можно сказать, смакуя перспективу. Если того хочет Райнхарт, он велит своим ребяткам еще тщательней попринюхиваться к Меджу. Почему бы нет? Скоро, вот уже скоро он займется им вплотную.
По складу характера Гользен способен был удерживать свои импульсы в узде. Он был очень терпелив и не упускал ни единой возможности привязать к себе одиннадцать избранных через посулы и поблажки, которые он им предоставлял. И здесь крайне полезной была его связь с Райнхартом – их, можно сказать, симбиоз.
Правда, такие отношения не длятся вечно.
На входе в «Зажарь» сердце Дэвида тревожно екнуло: за прилавком там громоздилась Талья Уиллокс. Первым желанием было незаметно улизнуть, но оно оказалось недостаточно сильным. Тем более что его уже заметили.
– Эй, Норман! – бойко выкрикнула сдобная буфетчица-кофейница, перекрывая голоса тех, кто стоял к ней в очереди. За соседним столиком кто-то поперхнулся.
Дэвид подавленно вздохнул. Вчера его здесь окликнули Эрнестом. А до этого Скоттом. Прошлую неделю имена были посовременней – Ричард, Дон и Джонатан (помимо двоих-троих авторов, именами которых Талья успела его наречь, сегодня ее выбор явно делал крен в сторону Великого американского Писателя, что рождался у всех на глазах). Вероятно, вальяжная буфетчица полагала, что нарыла богатейшую жилу комедии, и имела намерение приступить к ее активной разработке.
