Резко выпрямившись, Тедди открыл глаза и посмотрел на свое отражение. Засиженное мухами зеркало постепенно лишалось серебрения, по краям оно было побито зеленоватыми изъязвлениями, но все это только подчеркивало его красоту. Он никогда не замечал, что похож на своего дядю Кейта; и слава богу, потому что с яростью отверг бы эту мысль. Тедди видел только лицо и фигуру, которыми не уставал восхищаться – этой квадратной челюстью, глазами, скулами, этим совершенным носом и ртом, черными шелковистыми волосами, стройным, сильным телом, бедрами, казалось, слишком узкими, чтобы вместить все внутренности.
Только едва ли это было тщеславие. В его голове не появлялась идея изменить свою внешность или одеваться так, чтоб подчеркнуть ее или использовать. Тедди просто испытывал такое же наслаждение от созерцания самого себя, как от любования любым красивым предметом. Ему хотелось хвастаться собой или показывать себя кому-либо в той же степени, как если бы он установил любимую скульптуру в саду перед домом или пригласил людей взглянуть на бесценную картину, висящую на стене. Тедди принадлежал себе. Он был единственным человеком, кто значил для него столько же, сколько и красивые вещи.
Безупречность портил только изъян на левой руке. У него вошло в привычку держать мизинец согнутым и прижатым к ладони. Сейчас или тогда, если родители чувствовали ответственность за своего ребенка, они быстро нашли бы отрубленный кусок пальца, и отвезли его в Академию хирургии, и пришили бы на место так, что было бы незаметно. Это отсутствие заботы, какого-либо интереса было еще одним поводом ненавидеть их. Тедди опустил глаза и оглядел беспорядок на туалетном столике. После смерти матери ни один предмет не сдвигали с места, ни с чего не стирали пыль. Все было оставлено так же, как и прежде, словно в храме, однако не в знак беззаветной любви, а от полного безразличия.
Старая щетка фирмы «Мейсон-Пирсон» с черной жесткой щетиной, забитая такими же жесткими, но уже с проседью волосами; флакончик с пожелтевшими от старости и ставшими вязкими духами; расческа со склеенными темно-серым жиром зубцами; картонная коробка с надписью «Терриз олл голд»[7], в которой когда-то лежали шоколадные конфеты; стеклянный поднос со шпильками, заколками для волос; клоки ваты, дохлая муха, колпачок от шариковой ручки и – самое мерзкое – обломок ногтя. И все это лежало и стояло на посеревшей, чем-то заляпанной, вязаной кружевной салфетке с мятой серединой и волнистыми краями. Сама она напоминала остров в пыльном море после ядерного взрыва.
Тедди уже замахнулся, чтобы смести все это на пол. Его отец и не заметит, пройдут годы, целая вечность, а он так не увидит, что чего-то не хватает. Что-то остановило Тедди, простое любопытство – а что там, в коробке? А вдруг там то, что было изначально? Тедди представил конфеты, покрытые прахом, призраки шоколадок, бледные фантомы шоколадных кубиков, полушарий и ракушек.
Но конфеты давно были съедены. В коробке Элейн держала свои украшения. Тедди никогда не видел, чтобы она хоть что-нибудь носила: ни бусы из жемчуга с облупившимся верхним слоем, ни ожерелье из зеленого стекла, ни брошку в виде скотч-терьера, ни медный браслет, который спасал от ревматизма – так, во всяком случае, утверждалось и было выгравировано на нем, – ни ожерелье, сплетенное, кажется, из нитки, покрытой пластмассовой оболочкой. Присмотревшись, Тедди понял, что это такое. Значит, крючком можно вязать даже украшения.
Он выгреб из коробки всю эту кучу. На самом дне, как орхидея, расцветшая среди чертополоха, лежало кольцо.
Как и его мать много лет назад в дамском туалете в Бродстейрсе, Тедди сразу увидел его ценность. Но не вероятную стоимость, а, в отличие от Элейн, его красоту. Он положил кольцо на ладонь и повернул так, чтобы на бриллиант падал свет. Камень был крупный, он мерцал и переливался, а свет, преломляясь в его гранях, рассыпался радугой по грязным стенам. С внутренней стороны оправа была забита таким же эпидермальным детритом[8], как и на расческе Элейн. Скривив губы, Тедди с омерзением смотрел на темный жир, который успел затвердеть на золотом ободке и в выемках изящного каста. Откуда оно? Носила ли мать его когда-нибудь?
Надо его отмыть и обязательно выяснить, как чистят бриллиантовые кольца. Но сначала он примет душ, чтобы смыть с себя грязь.
* * *
Соседи, отказавшись от клеветнических сплетен и недобрых суждений – так делают все, когда приходит беда, – говорили, что Джимми недолго протянул после смерти своей жены и что это свидетельствует только о том, что они были любящей парой. Просто не смогли жить друг без друга. Нет, Джимми не умер, его на «Скорой» отвезли в больницу после сердечного приступа, случившегося у него в пабе.
Он стоял у барной стойки с пинтой бочкового «Гиннеса» и рассказывал всем, кто был готов его слушать, о расовых отношениях в северном Лондоне. Или, если быть точным, о поведении газетного киоскера индийского происхождения, но родившегося в Бредфорде, который продал все экземпляры «Сан» до того, как Джимми успел дойти до его киоска.
– Вот я и говорю этому чернокожему пакистанцу, – рассказывал Джимми, используя прозвище, которое считал своим собственным изобретением, – вот я и говорю ему, мол, ты не у себя в Каль-чтоб-ей-кутте, ты, знаешь ли, не среди заклинателей змей и скотоложцев, а он вдруг – нет, не побелел, не настолько, слово даю, – нет, он стал цвета карри, в который обмакивал свои чертовы чипсы, и…
Боль отсекла все, что Джимми собирался сказать дальше. Он правой рукой сжал левое предплечье, и от этого действия сначала подался вперед, а затем согнулся пополам; из горла вырвался низкий стон, который превратился в вой, когда он упал на колени и повалился на пол.
Хотя Грексы всю жизнь обходились без телефона, десять лет назад они все же установили его, главным образом из-за сантехнического бизнеса Кейта. Кейт как раз был на телефоне, разговаривал с женщиной, у которой в ванной с потолка текла вода, когда в дверь позвонил полицейский. И оказался перед дилеммой: бежать к женщине с залитой водой ванной или ехать в больницу. Он прошел в столовую, где Тедди, сидя на кровати, делал набросок скамеечки для ног.
– Вся семья рушится, – сказал он. – Было бы неплохо, если бы ты отправился к отцу и проведал его. Я еду в Криклвуд и подвезу тебя на мотоцикле, высажу где-нибудь по дороге.
– Нет, спасибо, – сказал Тедди. – Я занят.
Скамеечка будет очень красивой, сочетание простых линий и гладких, блестящих поверхностей станет настоящим шедевром. Он закрыл глаза, представляя будущее, из которого выдворено всяческое уродство.
Через несколько дней Тедди вернулся в колледж и пошел на лекцию по джойденской школе. Ее читал приглашенный профессор, так что посещать ее он был не обязан, да никто и не ждал от него этого. «Изобразительное искусство» не входило в его курс, но он восхищался работами Майкла Джойдена, Розалинды Смит и Саймона Элфетона, репродукции которых видел в воскресном приложении, и хотел узнать, что интересного может рассказать профессор Миллз.
Как всегда безупречно опрятный, с вымытой головой и почищенными ногтями, Тедди был одет в свою обычную одежду, идеально чистую, но заношенную почти до состояния тряпки. У него не было денег на одежду, и, когда деваться было некуда, он кое-что покупал в «Оксфаме» и магазине Сью Райдер[9]. Мать всегда одевала его из этих заведений, Тедди привык к их ассортименту, и ему было безразлично, что носить. В этот день на нем были синие джинсы, такие же, как и у всех, кто собрался в аудитории в Поттер-билдинг, белоснежная, хотя и поношенная тенниска и темно-синий пуловер, который двенадцатью годами ранее был куплен в «C&A» одним из дарителей Сью Райдер.
Девушка, сидевшая рядом с Тедди, окинула его тем самым оценивающим взглядом, к которым он давно привык. Она была довольно симпатичной. В сущности, его никогда не интересовали характеристики, чье-либо отношение или мнение, однако он всегда замечал, привлекательны окружающие или нет. У этой девушки было ясное личико с острыми чертами и аккуратное маленькое тело, но, если пользоваться терминологией его бабушки, она выглядела залежалой. Как будто, с внутренним содроганием подумал Тедди, ее захватали грязными руками и слишком часто валяли по таким же вонючим кроватям, как у Кейта.
– Привет, – сказала она.
Тедди кивнул ей.
– Я раньше тебя здесь не видела.
Он поднял соболиные брови.
– Я бы тебя запомнила, честное слово, – кокетливо продолжала она. – Есть люди, которых трудно забыть.
– Вот как? – Он часто использовал этот вопрос, который ничего не значил, не запоминал никого, кроме тех, с кем вынужден был соседствовать в дневное время. – Расскажи мне что-нибудь.
