Ознакомительная версия.
У Хауэлла, наверное, тоже опасный возраст. Интересно, как он справляется? В последний раз они общались больше полугода назад. Вот так и теряешь людей: стоит только отвлечься, и они ускользают из рук. Джексон скучал по Хауэллу. Как-то между прочим он ухитрился потерять не только жену и ребенка, но и всех друзей. (Хотя были ли у него друзья, кроме Хауэлла?) Может, — поэтому люди забивают свои дома вонючими кошками — чтобы не замечать одиночества, чтобы не умереть без живой души рядом. Джексон надеялся, что с ним так не будет. Лично он собирался умереть во Франции, в кресле, в саду, после хорошего обеда. Может быть, Марли как раз приедет погостить и возьмет с собой своих детей, и Джексон увидит, что часть его продолжит жить в будущем и смерть не конец всему.
Джексон спихнул Бинки на автоответчик и теперь слушал, как она царственным тоном повелевает ему прибыть незамедлительно по «крайне неотложному поводу», имевшему отношение к Шпульке.
За все два года знакомства Бинки Рейн не заплатила детективу ни пенса, но Джексон считал, что все по-честному, ведь он так и не нашел ни одной пропавшей кошки. Он рассматривал поездки к старухе скорее как социальную помощь: кроме него, бедную перечницу никто не навещал. Он диву давался, как у него хватает терпения на все Бинкины закидоны. Да, карга она, конечно, фашистская, но какая сила духа. Зачем, по ее мнению, кому-то красть у нее кошек? Джексон думал, что она скажет «для опытов» — ночной кошмар всех кошатников-параноиков, — но Бинки считала, что их воровали на перчатки (разумеется, черные).
Джексон раздумывал, не плюнуть ли на эту копушу Николу, дабы явиться по вызову Бинки, но тут дверь дома распахнулась. Джексон сполз пониже на сиденье и притворился, что погружен в «Le Nouvel Observateur». С пятидесяти ярдов он углядел, что Никола не в духе, но это, в принципе, было для нее дефолтным режимом. В наглухо застегнутой уродской форме стюардессы она явно умирала от жары. Костюм ей не шел, а в этих лодочках, как у королевы Елизаветы, у нее были толстые лодыжки. Без макияжа, au naturel[24] Джексон видел ее только во время пробежек. Она столько бегала, как будто готовилась к марафону. Джексон сам любил бегать — каждое утро по три мили, подъем в шесть, сразу на улицу, прежде чем большинство вылезет из постели, кофе по возвращении. Вот что значит армейская закалка. Армия, полиция и изрядная доза шотландских пресвитерианских генов. («Ты все бегом, Джексон, — говорила Джози. — Если бежать вечно, то вернешься туда, откуда начал: ты когда-нибудь слышал о кривизне пространства?»)
В спортивной одежде Никола выглядела намного лучше. В униформе она была серой мышью, но во время пробежек по лабиринтам соседних улиц казалась подтянутой и сильной. Для бега она надевала спортивные штаны и старую футболку с эмблемой «Голубых соек»[25] — наверное, купила в Торонто, хотя за то время, пока Джексон вел за ней слежку, она ни разу не летала за океан. Три рейса в Милан, два в Рим и по одному в Мадрид, Дюссельдорф, Пергшньян, Неаполь и Фару.
Никола села в маленький девчачий «Форд-К» и рванула в Станстед. Нельзя сказать, чтобы сам Джексон ездил медленно, но Никола носилась просто на дикой скорости. Он намеревался предупредить дорожную полицию, когда закроет это дело. До отдела расследований Джексон поработал на дорогах, и теперь ему то и дело хотелось прижать Николу к обочине и арестовать.
Движение замедлилось, они подъезжали к аэропорту. У Джексона снова зазвонил телефон. На этот раз — его секретарша Дебора.
— Ты где? — строго вопросила она, как будто ему надлежало быть совсем в другом месте.
— У меня все в порядке, спасибо, а у тебя как дела?
— Тут звонили, можешь заодно заехать поговорить, раз ты все равно не в конторе.
«Не в конторе»! Можно подумать, он в баре клеит цыпочек.
— А подробнее нельзя?
— Нет. У кого-то там что-то пропало.
В аэропорту Никола строго следовала заведенному ритуалу. Она припарковала машину и вошла в терминал. Джексон следил, пока она не скрылась из виду. Потом сходил в туалет, выпил двойной эспрессо, который не слишком спас от жары, купил сигарет, прочитал заголовки в газете, покупать которую не стал, и уехал.
К тому времени как самолет Николы, следовавший в Прагу, взмыл над равнинами, Джексон уже шагал к большому дому на Оулстон-роуд, пугающе близко от жилища Бинки Рейн. Дверь открыла женщина, заплутавшая где-то на пятом десятке. Она сощурилась на Джексона поверх очков-полумесяцев. Преподша, подумал он.
— Миссис Ленд?
— Мисс Ленд. Амелия Ленд. Спасибо, что пришли.
Амелия Ленд угостила его отвратительным кофе. Джексон уже чувствовал, как эта дрянь разъедает ему желудок. Теперь хозяйка бродила по заброшенной кухне в поисках печенья, хотя Джексон дважды повторил: «Спасибо, не нужно». Наконец она обнаружила пачку отсыревших крекеров в глубинах шкафа, и Джексон прожевал одну печенюшку, чтобы ее порадовать. По вкусу крекер напоминал мягкий слежавшийся песок, но Амелия Ленд, похоже, была довольна, что выполнила обязанности гостеприимной хозяйки.
Вид у нее был растерянный, даже слегка не в себе, но Джексон давно привык к кембриджской университетской публике, хотя она сказала, что живет «в Оксфорде, а не в Кембридже» и «там все совершенно по-другому», и Джексон подумал: «Ну да, ну да», но ничего не сказал. Амелия Ленд все лепетала о голубых мышах, и, когда он мягко сказал ей: «Мисс Ленд, начните с самого начала», она опять завела про голубых мышей, сообщив, что с них все и началось, и добавила: «Пожалуйста, зовите меня Амелия». Джексон вздохнул про себя, предчувствуя, что из этой особы все придется тянуть клещами.
Появилась ее сестра, затем исчезла и появилась снова с какой-то старой куклой в руках. Никто бы не принял их за сестер: одна — высокая, крупная, седеющие волосы выбиваются из пучка на затылке, а другая — маленькая и фигуристая, из тех, что кокетничают со всеми, кто носит брюки (о да, знакомый тип). Губы у маленькой были накрашены ярко-красной помадой, а ее многослойный наряд состоял из поношенного на вид и не сочетавшегося друг с другом экстравагантного тряпья; свою необузданную гриву она скрутила в узел, из которого торчал карандаш. Обе были одеты тепло, несмотря на знойный день. Немудрено — Джексон и сам поежился, ступив с залитой солнцем улицы в этот зимний сумрак.
— Наш отец умер два дня назад, — сказала Джулия (так звали вторую из сестер) таким тоном, словно это была заурядная неприятность.
Джексон взглянул на лежащую на столе куклу. Потрепанное махровое тельце, длинные тонкие ручки и ножки и мышиная голова. Кукла была голубая. Ну вот, что-то начало проясняться.
— Голубая мышь, — сказал он Амелии, кивнув на игрушку.
— Нет, Голубой Мышонок, — возразила та, как будто это меняло дело.
Амелии Ленд так и просилась на лоб татуировка «Меня никто не любит». Судя по наряду, она перестала покупать одежду лет двадцать назад, а тогда затаривалась исключительно в «Лоре Эшли». Джексону вспомнились старые фотографии торговок рыбой: грубые башмаки с шерстяными чулками, широкая вельветовая юбка в сборку, а на плечах шаль, в которую она зябко куталась, и неудивительно — в комнате было как в Балтике. У дома был свой собственный климат.
— Наш отец умер, — резко произнесла Амелия, — два дня назад.
— Да, — осторожно отозвался Джексон, — ваша сестра только что сказала. Примите мои соболезнования, — добавил он вскользь, поскольку ни та, ни другая явно особенно не скорбели.
Амелия нахмурилась:
— Я хочу сказать, что… — Она взглянула на сестру, ища помощи.
«Вечная проблема ученого люда, — подумал Джексон, — никогда не могут сказать то, что думают, и в половине случаев имеют в виду не то, что говорят».
— Давайте я попробую, — пришел он на выручку. — Ваш отец умер… — (Сестры энергично кивнули, будто от облегчения, что Джексон ухватил суть.) — Ваш отец умер, — продолжил он, — и вы начали разбирать вещи в старом семейном доме… — Он запнулся, потому что на их лицах отразилось сомнение. — Это старый семейный дом, так?
— Гм, да, — ответила Джулия. — Просто… — Она поежилась. — Это звучит так тепло, понимаете? «Старый семейный дом».
— Ну, тогда давайте мы лишим эти три слова всякого эмоционального содержания и будем рассматривать их просто как два прилагательных с существительным. Старый. Семейный. Дом. Так или нет?
— Так, — нехотя отозвалась Джулия.
— Строго говоря, — произнесла Амелия, безотрывно глядя в кухонное окно, словно разговаривала с кем-то в саду, — не «семейный», лучше будет «родовой».
Джексон решил пропустить эту реплику мимо ушей.
— Значит, вы не были близки со своим стариком? — обратился он к Джулии.
— Нет, не были, — заявила Амелия, повернувшись и посмотрев на него в упор. — И мы нашли это в запертом ящике у него в кабинете.
Ознакомительная версия.
