Ознакомительная версия.
— Предлагаю всем успокоиться и сбавить тон, — произносит Кауфман.
— Прошу меня извинить, — говорю я с убийственным сарказмом.
Гувер подходит к окну и смотрит на ряды неказистых строений, тянущихся вдоль центральной улицы Майлоу. Кауфман отворачивается к книжному шкафу за своим столом и разглядывает книги, которые ни разу в жизни не брал в руки. В воздухе висит напряжение. Предстоит принять трудное решение, причем быстро, и если его честь сейчас совершит ошибку, ее последствия будут давать о себе знать долгие годы.
Наконец он поворачивается и говорит:
— Полагаю, нам следует допросить присяжную номер восемь, но не в зале суда. Мы проведем расследование прямо здесь.
Затем происходит то, чего не любят ни стороны процесса, ни присяжные, ни публика. Остаток дня мы проводим в тесном кабинете судьи Кауфмана, препираясь и отчаянно споря о трактовке моего поведения в рамках имевшего место неправомерного контакта с присяжным заседателем. Доставляют и приводят к присяге перепуганную Глинну Ростон. От страха она едва способна соображать и сразу начинает со лжи, утверждая, что не обсуждала процесс дома. На перекрестном допросе я наскакиваю на нее с такой яростью, что удивляю даже Кауфмана и Гувера. Она покидает кабинет в рыданиях. Затем приводят ее чокнутую дочь Марлоу Уайлдфэнг, и она повторяет свой незатейливый рассказ в ходе допроса, который неуклюже проводит Дэн Гувер, так и не сумевший прийти в себя. Когда ее передают мне, я любезно вожу ее по благоухающим аллеям, а потом вспарываю ей горло от уха до уха. Через десять минут она плачет, задыхается и проклинает ту минуту, когда окликнула меня в спорт-комплексе. Что в письменном показании под присягой она лгала, уже ни у кого нет сомнений. Даже судья Кауфман не удерживается от вопроса:
— Как мистер Радд мог найти вас в толпе из пяти тысяч человек, если никогда раньше вас не видел?
Спасибо, судья. Вопрос не в бровь, а в глаз.
Ее рассказ сводится к следующему. В пятницу вечером она вернулась домой с боев поздно. Проснувшись в субботу утром, позвонила матери, и та тут же связалась с мистером Дэном Гувером, который знал, как следует поступить. Они встретились в воскресенье днем у него в кабинете, составили заявление, и — опля! — Гувер на коне.
Я вызываю свидетелем Гувера. Тот заявляет протест. Мы спорим, но у Кауфмана нет выбора. Я допрашиваю Гувера в течение часа: даже две дикие кошки, засунутые в один мешок, и те повели бы себя цивилизованнее. Один из помощников Гувера лично составил текст письменных показаний под присягой. Другой — напечатал. Третий — нотариально заверил.
Потом он допрашивает меня, и перебранка вспыхивает с новой силой. На протяжении всей этой изнурительной процедуры присяжные ждут в совещательной комнате: не сомневаюсь, что Глинна Ростон кратко ввела их в курс дела и все они проклинают меня за непростительное затягивание судебного процесса. Как будто меня волнует их мнение. Я постоянно напоминаю Кауфману и Гуверу, что им приходится иметь дело с коброй. Если Глинна Ростон останется в жюри, кассация судебного решения мне обеспечена. Сам я в этом не уверен — при апелляции ни в чем нельзя быть уверенным, но вижу, как под тяжестью напряжения они начинают сомневаться в собственном суждении. Я неоднократно ходатайствую о прекращении данного процесса. Все ходатайства отклоняются. Но это не важно. Все заносится в протокол. Во второй половине дня Кауфман принимает решение вывести миссис Ростон из состава жюри и заменить на миссис Мэйзи, одну из наших уважаемых запасных.
Прилива энтузиазма в связи с назначением миссис Мэйзи я не испытываю — она ничем не лучше предыдущей леди, занимавшей это место. Других в Майлоу вообще нет. Будь этих замен хоть тысяча, все равно они проголосуют точно так же. Тогда зачем я потратил на это столько времени? Чтобы заставить их почувствовать ответственность. Чтобы напугать прокурора с судьей до чертиков, показав, что они, надлежащим образом избранные местными жителями, могут облажаться и запороть самое громкое дело, которое только рассматривалось в этом забытом богом городишке. Чтобы собрать основания для апелляции. И чтобы заставить себя уважать.
Я требую привлечь Марлоу Уайлдфэнг к ответственности за лжесвидетельство, но у прокурора нет сил. Я требую наказать ее за неуважение к суду. Но судья Кауфман напоминает мне, что за неуважение к суду буду наказан я. Он посылает за судебным приставом с наручниками.
— Прошу прощения, судья, — говорю я, — но я забыл, в чем именно проявилось мое неуважение к суду. Уже столько воды утекло.
— В том, что вы отказались продолжить процесс утром, и в том, что мы потратили целый день на препирательства из-за присяжного. К тому же вы нанесли оскорбление лично мне.
На это мне есть что возразить, и немало, но я решаю промолчать. Отправив меня за решетку по обвинению в неуважении к суду, они только усугубят свое положение и предоставят мне лишний аргумент для подачи апелляции. В кабинет входит дюжий помощник шерифа с наручниками, и судья Кауфман говорит:
— Отведите его в тюрьму.
Гувер стоит у окна, отвернувшись.
Я не хочу в тюрьму, но и оставаться здесь выше моих сил. Спертый воздух пронизан запахом пота. На запястьях спереди, а не сзади, защелкиваются наручники, и, проходя мимо Кауфмана, я спрашиваю:
— Полагаю, что завтра утром я смогу продолжить процесс в качестве главного адвоката защиты?
— Сможете.
Чтобы напугать их еще больше, я добавляю:
— В прошлый раз, когда меня отправили за решетку в самый разгар процесса, приговор был отменен Верховным судом штата. Девятью голосами против одного. Вам, придуркам, следовало бы почаще читать свои бюллетени.
К нашей маленькой процессии присоединяется еще один помощник шерифа столь же внушительной комплекции. Они ведут меня к заднему выходу по коридору, которым я пользуюсь каждый день. У дверей зачем-то останавливаются и что-то говорят по рации. Когда мы наконец оказываемся на улице, я понимаю, что произошла утечка. Увидев меня в наручниках в сопровождении блюстителей закона, мои ненавистники радостно улюлюкают. По непонятной причине полицейские замешкались, решая, в какой патрульной машине меня отправить. Я стою у всех на виду возле одной из машин и с улыбкой разглядываю своих поклонников. Потом замечаю Напарника и кричу, что позвоню ему вечером. Он явно сбит с толку и не понимает, что происходит. Смеха ради меня засовывают на заднее сиденье машины рядом с Гарди: адвокат и его клиент отбывают в тюрьму. Когда мы трогаемся с места под громкий вой сирены и с включенной мигалкой, чтобы придать особый драматизм происходящему в этом злосчастном городишке, Гарди смотрит на меня и спрашивает:
— Где ты был весь день?
Я не стал ничего придумывать, а поднял руки в наручниках и ответил:
— Бился с судьей. Угадай, чья взяла?
— А как они могут отправить в тюрьму адвоката?
— Судья может делать все, что захочет.
— Тебя тоже ждет смертная казнь?
Впервые за многие часы я смеюсь:
— Нет, во всяком случае пока.
Гарди веселит такая неожиданная перемена в привычной рутине, и он говорит:
— Еда там — это что-то!
— Не сомневаюсь.
Полицейские впереди слушают наш разговор, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово.
— А тебе уже приходилось там сидеть?
— Да, и не раз. У меня талант доставать судей.
— И чем ты достал судью Кауфмана?
— Это долгая история.
— Ну, у нас вся ночь впереди, верно?
Похоже, это так, правда, я сомневаюсь, что меня поместят в одну камеру с моим дорогим клиентом. Через несколько минут мы подъезжаем к зданию, построенному в 1950-х, с плоской крышей и несколькими пристройками, расползающимися в стороны, будто злокачественная опухоль. Я бывал тут несколько раз, чтобы встретиться с Гарди, и это место настоящая помойка. Мы останавливаемся; нас вытаскивают из машины и доставляют в тесное помещение, где с грозным видом сидят несколько полицейских, перекладывая бумажки. Гарди уводят куда-то назад, и когда открывается невидимая дверь, до меня доносятся приглушенные крики заключенных.
— Судья Кауфман сказал, что я могу сделать два звонка, — ультимативным тоном сообщаю я подошедшему тюремщику.
Тот в нерешительности топчется, не зная, как ему надлежит поступить при общении с разгневанным адвокатом, наказанным за неуважение к суду. Потом сдается.
Я звоню Джудит, и после общения на повышенных тонах сначала с администратором, потом с секретаршей, а затем с помощницей меня наконец соединяют. Я рассказываю, что нахожусь в тюрьме и мне нужна помощь. Она чертыхается, напоминает о своей занятости, но потом обещает подключиться. Второй звонок я делаю Напарнику и ввожу его в курс дела.
Мне выдают оранжевый комбинезон с трафаретной надписью «Тюрьма города Майлоу» на спине. Я переодеваюсь в грязном туалете и аккуратно расправляю на вешалке рубашку, галстук и костюм. Потом отдаю все это тюремному надзирателю со словами:
Ознакомительная версия.
